Максим Горький
Светло-серое с голубым
Одета она ослепительно: на ней красная кофточка, зеленый галстук с рыжими подковами, юбка цвета бордо; это великолепие увенчано серебряным кавказским поясом, а над ушами, на гладких волосах – бантики оранжевого цвета.
– Садитесь, пожалуйста, – говорит она солидно. – Внакладку пьете или вприкуску?
– Всё равно.
Она поучительно замечает:
– Кабы было всё равно, так бы люди не женились!
В окна стучит пыль.
Беседуем.
– Вы – сердитая?
– Я-то? Как придется. А что?
– Да вот – нищий!.. Интересно знать: за какую вину вы его обругали? Милостыню подали, а обругали…
Ее полудетское, простенькое лицо искажается сердитой, брезгливой гримасой: девушка смотрит на меня в упор, – брови ее дрожат, и она говорит звенящим голосом:
– Его бы надо кирпичом по башке, – вот как!
– За что?
– За то!
– А все-таки?
Стукнув рукою по столу, она сердито говорит:
– Не приставайте! Это даже невежливо – прийти в гости и приставать! Я вас вовсе не знаю, а вы спрашиваете – про что не надо…
С минуту она молчит, а я очень смущен и желал бы уйти из этого чулана, но хозяйка его, заметив мое смущение, примирительно улыбается:
– Ага, испугался… Нет, ей-богу же… Спрашиваете вы, а это вовсе и не интересно мне. Я его видеть не могу, жулика! Он ведь тот самый подлец, который сосватал меня одному тут судье… Мне тогда еще пятнадцати не было… без четырех месяцев пятнадцать лет, а он уж… Разве это хорошо? А еще товарищ папашин, вместе лакеями служили, в одной гостинице. Хорошо, что папаша помер, ничего не зная, а то бы убил он меня, Мамаша белье стирала на гостиницу, а я носила… Ну, конечно, – девчонка! Пригласили меня в номер, напоили, – ничего не помню! Проснулась – господи! – как раздавленная! Всё этот виноват: он устраивал… «Двадцать пять рублей, говорит, дадут тебе, жить весело будешь». Видеть не могу его, – честное слово! А он – хоть бы что! Ходит ко мне, просит: будто хорошо сделал, а я должна всегда его благодарить. Удивительно даже – какое бесстыдство в человеке! Раньше, когда я у судьи на содержании жила, так этот ко мне каждый день почти шлялся: то рубль дай ему, то полтинник.
