Максим Горький
Светло-серое с голубым
Самара, тобою, проклятой,
Разбита о счастье мечта…
Было интересно, почему ока, подав милостыню, обругала нищего? Я спросил ее об этом сквозь переборку, – она ответила, подумав:
– Захотела, вот и обругала! А что еще?
Ветер за окном – бесится всё яростнее, катает по двору соломенный чехол с бутылки, перебрасывает по камням нитяный носок, гоняет почтовый конверт, солит пылью стекла окна. Над окном, на карнизе, уныло воркует голубь; раздражая, трещит какая-то щепочка; кажется, что сердце умирает под мелкой, холодной пылью.
Стена против окошка скупо оштукатурена грязноватой известью; кое-где известь отвалилась, обнажив красный кирпич. Небо над крышей тоже небрежно оштукатурено сероватыми облаками, между ними – глубокие синие ямы, и оттуда льется в душу тоска.
– Сосед, – кричат из-за переборки, – идите чай пить!
– Благодарю вас, иду…
Комната – меньше моей, и хозяйка ее – наполовину меньше меня. Но она – бойчее гостя, смотрит на него смело; глаза у нее действительно веселые, голубенькие, а рожица, с которой она чисто смыла румяна и прочие краски, – миленькая, чистая, только очень бледная.
– Какой у вас смешной нос! – говорит она, присматриваясь ко мне.
Молчу, улыбаясь, и не нахожу ответа, потом догадываюсь: сама она – курносая и, должно быть, завидует мне.
