Максим Борисович Эрштейн
Человек-нога
Блинцацин Петр Петрович
Я постучался, получил разрешение войти и вошел; передо мной за столом сидел один из этих семерых и в задумчивости глядел на зеленую школьную доску, на которой мелом была выведена крупная надпись:
«Что будет, если на зеленую вату наступит вечерний петух?»
– Петр Петрович, долго вы уже занимаетесь этим вечным вопросом? – обратился я к сотруднику министерства Блинцацину.
– Сегодня только час, еще утро, – отвечал он. – А вообще три года уже.
– К ответу, конечно, пока не приблизились?
– Да что вы, вечные вопросы не требуют ответов, – совершенно искренне удивился он. – Они лишь требуют неустанного размышления.
– И как, вы не устали размышлять?
– Ну как вам сказать? Устал, не устал. Надо – значит надо, – грустно ответил он, опустив глаза.
Я вышел из его кабинета и, пройдя десять шагов, увидел еще одну дверь, с табличкой:
Хубулава Баадур Липскерович
Здесь тоже сидел сотрудник и размышлял над своим вопросом, также написанным мелом на доске:
«Если плюнуть с Третьяковского моста в воду и успеть загадать желание, пока плевок не долетел до воды, то в жизни что-нибудь изменится?»
– А вы сами пробовали плевать и загадывать желание, господин Хубулава? – спросил я.
– Нет, я не пробовал. А что, нужно попробовать?
– Ну, так как вы думаете, изменится или не изменится?
– Думаю, изменится. А вот изменится ли, это уже дело взгляда и личного отношения.
– Вы философ, господин Хубулава.
– Я буду считать это комплиментом, господин инспектор.
– Конечно, – ответил я и вышел из его кабинета.
Табличка следующего кабинета была такова:
Биндельбруффель Африкан Люльевич
Вопрос, которым занимался обладатель столь необычного ФИО, был следующий:
«В какой осоке парикмахер более отъявленный –
в высокой или в низкой?»
Биндельбруффель, как выяснилось, был глухонемым. Он помахал мне рукой, приглашая к своему столу и показал нарисованный карандашом на бумаге ответ на его вопрос. Недурно, в японском стиле, там были изображены камыши на берегах заболоченного озера. Парикмахера нарисовано не было.
– А где парикмахер? – закричал я, а потом показал ему жестами стрижку волос.
Он написал что-то на бумажке и протянул ее мне. «Он отъявленный, то есть не явленный, поэтому его не видно. Но он есть, надо только в него верить» – вещала его записка.
«Прекрасно», – подумал я и вышел от Биндельбруффеля.
В следующем кабинете заседал сотрудник под именем:
Пипинецкий Нехемия Шмуэлевич
Он рассматривал такой вопрос:
«Кому доверить секрет – дураку, который понимает, что он дурак, или умному, который понимает, что он дурак?»
Этот Нехемия Шмуэлевич посмотрел на меня грустными глазами и глубоко вздохнул; мне показалось, что он тоже понимает, зачем я здесь.
– Скажите, господин Пипинецкий, почему нельзя, чтобы было так: каждый вкладывает всю свою душу в любимое дело, и чем больше ты души вложил, и, соответственно, лучше свою работу сделал, тем больше зарплату получил?
– Сейчас, посмотрим, посмотрим, – ответил Пипинецкий, и начал что-то искать в компьютере. – Ага, есть такой вопрос у нас в плане. На рассмотрение пойдет где-то через семнадцать лет. Пока не могу вам ответить.
Я покинул Пипинецкого и добрался до следующего кабинета, где трудился:
Тибутибулапов Семен Арнольдович
«Если все критяне лжецы, а я обосрался, то почему в небе такая прекрасная радуга?»
Вот какой вопрос был написан мелом на его доске.
– Сложный у вас вопрос, Семен Арнольдович. Ну, и почему же там такая радуга, действительно?
– Спросите что-нибудь попроще, господин инспектор.
– Попроще? Пожалуйста. Почему так редко бывает, что мы находим того самого человека, которого можем в полной мере любить всей безграничной любовью, которая лежит, невостребованная, у нас в сердце?
– Поскольку в этом вопросе фигурирует сердце, – отвечал Тибутибулапов, – то он не может считаться вечным вопросом, и значит, к нашей компетенции не относится.
«Тибутибулапов действительно обосрался», – подумал я. Несмотря на царящий в этом заведении тотальный идиотизм, я, выйдя от Тибутибулапова, почувствовал, что настроение у меня улучшается. Может быть, жизнь – не такая уж важная штука, чтобы относиться к ней так серьезно, как это делаю я?
Я решил посетить и двух оставшихся из первоначальной семерки сотрудников и дошел до двери с табличкой:
Шель-Аминахов Сапапа Карлович
Сапапа Карлович решал действительно интересную задачу:
«Ели сфинкс все-таки засмеется, и жизнь на земле иссякнет, то куда денется наше знание о том, что движет звездами?»
Куда девается наше знание после смерти? Исчезает ли оно совсем, или попадает в ноосферу, и порхает там как бабочка до тех пор, пока кто-нибудь не поймает его сачком своей интуиции? Впрочем, ничего вразумительного мне по этому поводу Шель-Аминахов не сказал. Он вообще был немногословен, старался не пересекаться со мной взглядом и смотрел в основном в пол, видимо, нервничал перед инспектором.
Имя и фамилия на двери последнего кабинета поразили меня. На табличке было написано:
Леонтьев Басарга Русскомирович
Я вломился в этот кабинет без стука, и лишь мельком глянул на решаемый здесь вопрос:
«В чем большее преступление – украсть теленка из деревни или украсть деревню из теленка?»
Ничего себе! Басарга Леонтьев! Это я правильно зашел! От моего только что появившегося благодушного настроения не осталось и следа. Кулаки мои окрепли, а душа налилась ненавистью.
– Сюда подойди, – заорал я на Леонтьева. Он подошел ко мне, встал смирно и закрыл глаза. Такая его реакция утвердила меня в моих намерениях.
– Вот тебе, гадина московская, за весь русский север! – и с этим криком, изо всех моих человеческих и нечеловеческих сил, я ударил его кулаком в лицо. Он отлетел метра на три и упал, обливаясь кровью. Затем встал, подошел ко мне, поклонился до земли, выплюнул выбитые зубы, поднял на меня кроткий взор и произнес:
– Как я вас ждал! Спасибо! За весь мой род – спасибо вам. Как вы думаете, я смогу теперь спать по ночам без снотворного? Господин инспектор, прошу принять во внимание – я в этом заведении нахожусь совершенно добровольно.
– Ну, вечные вопросы – это уже по твоей части, – ответил я и вышел из его кабинета, хлопнув дверью.
Удивительно, но настроение мое опять пришло в норму. Даже более того. Я чувствовал, что пришел сюда все-таки не совсем зря. Мечты сбываются, только не совсем так, как мы об этом мечтаем.
Я пошел по коридору обратно и постучался в комнату со стеклянной дверью. Высокий человек в сером открыл мне и пригласил за свой стол возле окна. На улице сияло солнце, мокрые голуби отряхивались на карнизе дома напротив. Прохожие закрывали зонтики, сворачивали плащи и прятали их в сумки. Человек в сером опять сидел и молча смотрел на меня, но теперь уже не испытующим, а спокойным взглядом.
– Послушайте, а зачем вообще нужно ваше министерство? – прервал я наше молчание.
– Это исправительное учреждение, – отвечал он, – вы ведь, кажется, узнали кое-кого из наших сотрудников? – и он с улыбкой посмотрел на мой распухший кулак. – Скажите, чем я могу вам отплатить за ваше посещение?
– Отплатить? Вы, мне отплатить? Ни на один вопрос, который я здесь задал, мне не дали ответа.
– Этого я не могу, извините. Вечные вопросы на то и вечные, чтобы на них всегда искали ответы, но никогда не находили. Но в моей власти сделать для вас что-нибудь практическое, ведь вы серьезно помогли нам.
– Я помог вам? Как же это?
– Повторяю, у нас исправительное учреждение, – и он опять посмотрел на мой все еще сжатый кулак.
Тут до меня стал доходить смысл его слов.
– Ну что же, раз так, то я не откажусь от вознаграждения, – сказал я. – Вы можете сделать так, чтобы я работал в университете на кафедре истории и получал за это столько же, сколько получаю сейчас риэлтором?
– Могу, но не стану этого делать. Это вам ничего хорошего не принесет, поверьте моему горькому опыту. Не вы первый, не вы последний, кто обращается ко мне с подобной просьбой.
– Это почему же ничего хорошего не принесет?
– Потому что ни ваши коллеги, ни ваша жена не поверят и не простят вам этого. Ну не платят за научную гуманитарную работу столько, понимаете? Ваша жена будет думать, что вы где-то воруете, или торгуете наркотиками. Ваши коллеги не простят вам новой машины и чистой рубашки.
– Так что же вы предлагаете тогда?
– Пожалуй, единственное, что имеет смысл вам предложить – это хороший дом на берегу озера в Новгороде. Есть у меня один такой на примете, он недавно выставлен на продажу, и стоит примерно столько же, сколько ваша московская квартира. Вы ведь сможете восстановиться доцентом на кафедре истории университета имени Ярослава Мудрого в Новгороде?