Максим Алексеевич Шардаков
Где-то в Елани
Ещё в первую Германскую учил молодого вольноопределяющегося старый унтер, который на свой лад переиначил суворовский принцип: дескать, пуля – вовсе не дура, а штык в руках куцелапого балбеса – и сам дурак дураком. Поэтому порой жестоко и больно натаскивал он юных нескладных рекрутов3 штыковому бою, гонял их до седьмого пота и реветь да жаловаться не велел. Сколько шишек набил Николай Петрович, сколько раз до самого мяса штыком изрезался да искололся, сколько раз кубарем летал лицом в грязь, свергнутый ловким приёмом унтера – не счесть! Но за науку благодарил, в пояс кланялся своему наставнику, «дядечкой» называл любезно и до сих пор его добрым словом поминает. Потому как наука штыковая не раз ему жизнь спасала.
И в Карпатах, когда неожиданно прорвались бравые венгерские гонве́ды4 и оставалась одна только надежда на отчаянное русское «Ура!»
И под Кунгуром, когда сиротливо опустела обойма, и пришлось отбиваться от острых шашек конных белоказаков одной винтовкой.
И в Карелии, когда Николай Петрович сумел переколоть насевших на него, раненого, лютых мародёров-«лахтарей»5, что позарились на его тёплый овчинный полушубок.
И нужно сделать так, чтобы и сейчас «чужие порвались мундиры о русские штыки». Немецкие мундиры. Нацистские. Мышастые… А не серые шинелишки на этих вот нескладных рекрутах, что обступили Николая Петровича, дяденькой кличут, веселятся чему-то, озоруют и просят его рассказать о воинских подвигах, словно дедушку сказочку перед сном…
