Макс Костяев
Третье февраля
– Что вы здесь делаете?
Как я и предполагал, это была Соня. Она стояла, смешно сморщив носик. Глаза не выдавали удивления, что отчасти было даже немного странно.
– Я сама давно мечтала это сделать, – сказала девочка, угадав ход моих мыслей. – Не знаю, почему я раньше не вытащила ее дневник и не отнесла психотерапевту.
– Ты считаешь ее душевнобольной?
– Да, именно так. Вы не представляете, как тяжело мне живется с ней. Скорее не с ней, а с теми предполагаемыми отцами, которых она в постоянстве совершенствует в каком-то неведомом мне непотребстве. Вы бы видели, как измывался над ней последний кавалер, кажется, его звали Петром, когда он явился домой без единой капли трезвости в глазах. Тогда мне чуть не досталось, но я успела спрятаться в своей комнате. Мама пыталась его успокоить и всячески грозилась позвонить в милицию, но для пьяного человека все равно, он чувствует лишь превосходство и прилив жизненной силы. Я слышала, как он бил маму, но ничего не могла сделать. Вы, верно, не видели, но у нее были кровавые подтеки на шее.
– Это было недавно?
– Не так давно, как хотелось бы. Она старается их скрывать. Если раньше они были большими и приходилось надевать цветные платочки, то сейчас от них остались лишь зеленые пятнышки, отчего можно уже не прибегать к оным и скрывать остатки воротником.
– Какой ужас, – все, что смог выдавить я из себя.
– Мама никогда не умела выбирать подходящую кандидатуру. Я ей уже говорила об этом, но она никогда не слушает меня. Считает маленькой. Только в одном она согласилась со мной – это приютить вас.
– За что я вам очень признателен.
Я попытался улыбнуться, все еще прокручивая в голове слова девочки, но сцена исказила улыбку, превратив ее в нечто нелепое и вовсе глупое.
– Попрошу вас, Соня, умолчать о том, что здесь происходило.
– Конечно, – легко согласилась она. – Надеюсь, вы кое-что извлекли из этих записей, ведь не напрасно же я во всем стараюсь поддерживать вас?
VI
Медленно скользили дни. Солнце, играючи, то показывало свой огненный диск, то вновь хитро пряталось за серыми облаками. Изредка шел снег. Ночью высыпали звезды, и от их сиянья, перемешивающегося, бывало, с холодным лунным кругляшом, дворики и окна наполнялись светом.
Соня все так же ходила в школу и по пришествии недовольно бурчала. Таня ничего после «познания тайн сердца и души» не подозревала за мной и по-прежнему продолжала общаться в том же размеренном ритме. Все, казалось бы, шло своим, даже весьма странным обычным ходом, что меня пугало более всего.
Узнал, что кроется за сердцем очаровательной дамы, ну и что же дальше? Я же не собирался влюбляться в нее. Нет, я не хотел становиться частью их семьи. Мне нужно было знать о человеке чуть больше, чем она позволяла приоткрыть за собой. Неужели не любопытство, а желание понравиться заставило меня совершить этот гнусный поступок? Вероятно, но поспешных выводов я все равно не делал и не желал делать.
В педагогическом институте, куда меня зачислили, на студентов накладывали сотню обязанностей по заучиванию тех или иных терминов и заставляли запоминать многообразие кусочков психоаналитических текстов об изучении особенностей поведения и личностного развития учеников из выписок различных кандидатов наук. Работа, впрочем, не тяготила в полной мере, и даже оставалось немного времени вести свои научные труды, которые в порывы полного изнеможения казались жалкими настолько, что порою хотелось их сжечь. В такие моменты мне грезился Николай Васильевич и грозил пальцем, говоря, что из таких вот скудных попыток сделать что-то великое лишь начинается долгий и истинный путь гения. Я тогда осмеливался спросить, отчего же уничтожались ранние черновики «Мертвых душ», ответы на вопросы у него, несомненно, были, но открывать их мне он не хотел.
Вечерами (чаще это были выходные дни) я выбирался в бар и, знакомясь там с москвичами (и не только), подолгу беседовал обо всем на свете, не забывая подкреплять знакомство холодным пивом. Соня тогда на меня смешно обижалась.
– Вы могли бы пойти со мной и maman на прогулку, нежели скитаться по низкосортным забегаловкам, разделяя сокровенные минуты своего времени со всякими непотребными людьми.
– Право! Соня! – восклицал я и под воздействием выпивки, раскачивался. – Могу я хоть один день побыть не джентльменом, а свиньей?
– Пьянь, непременно пьянь!
Таня реагировала на меня более сдержанно. Когда я заявлялся, она помогала мне стянуть ботинки, но ни единого упрека в свой адрес я не получал. Единственное, что беспокоило меня, – это то, что на ночь она стала запираться на ключ, то же стала делать и Соня.
Впрочем, попойки я списывал на перенапряжение префронтальной коры головного мозга от постоянного зазубривания. Поутру мне было крайне стыдно за свое поведение, и я долго вымаливал у обеих моих нимф прощение. Его я получал, но уровень доверия к моей персоне постепенно стал снижаться.
***
Однажды, я проснулся оттого, что меня стала мучать жажда. Первым делом взглянул на свои наручные часы – время отсчитывало третий час ночи. Набросив на себя легкое одеяние и укутав босые ноги в бурые тапочки, я вышел в коридор, тихо притворив за собой дверцу. Свет зажигать не стал: несмотря на глубокую ночь, Соня и Таня могли непременно проснуться. Слишком уж чутким был их сон. Благо мне сопутствовала луна, сквозь прорези из стекла освещая мне путь. Я на цыпочках стал двигаться в сторону «мерцающего столпа», но внезапно остановился, потрясенный.
Я услышал, как в комнате кто-то тихо плачет. Это была комната Тани. Я подошел к двери вплотную и прислушался. Какое-то время еще слышались всхлипы и сопровождающие их тяжелые вздохи. Постепенно они угасли. Подумав, что Таня, верно, успокоилась и заснула, аккуратно ступая, я принялся отдаляться в свою комнату – жажда отступила, как будто слезы девушки промочили мое горло, но замочная скважина неожиданно щелкнула под воздействием проворачиваемого в ней ключа. На пороге стояла она: черные волосы беспорядочно растрепаны, из глаз, ручейками проложившие себе путь, все еще текли слезы. Девушка дрожала и бесшумно шевелила бледными губами.
– Таня! Танечка, что…
Она прервала мой рвущийся из глотки крик. Молниеносно оказавшись рядом, Таня притянула меня к себе и, обняв за шею, поцеловала. Ее губы все еще дрожали. Глаза металлическими сверлами бурили мою душу, пытаясь понять, что я буду делать дальше. Я был убит. Непременно убит ею в ту секунду, как наши уста соприкоснулись.
Она ждала и, на секунду отчаявшись, хотела поцеловать меня снова, но мои руки, оказавшись на ее стане, прервали попытку быть убитым ей окончательно.
– Неужели я вам ни капли не мила? – спросила она тогда и с надеждой посмотрела на меня.
Я промолчал, но руки от ее талии не убрал. Чувствуя, как ладони наполняются теплом ее тела, я аккуратно притянул девушку к себе и легонько поцеловал в макушку.
– Танечка, поймите меня правильно…
Такое начало ей явно не понравилось, и она пожелала отстраниться, чего, конечно же, я сделать не позволил, лишь сильней прижав ее к своей груди.
– Вы самая прекрасная девушка на свете, которую я когда-либо встречал и которую хоть на секунду мог бы вообразить в будущем. Вы свеча из самого благородного воска, которая должна освещать жизненный путь того странника, который, запутавшись в темноте, пойдет на ваш свет. Боюсь, что мой мрак души потушит ваше золото.
– Не потушит.
– Потушит. Вы уж меня простите, но я видел ваши записи в дневнике. Я знаю о вас намного больше, чем вы бы могли себе представить. Непременно еще найдется тот, который…
Она приложила свои мягкие пальчики к мои губам, вновь прерывая мою пылкую речь. Вмиг преобразившись, Таня набросила на лицо холодно-надменный вид.
– Знайте же, что в этот самый момент вы можете потерять меня навсегда.
– Не говорите ерунду, – отмахнулся я. – Мы можем продолжать жить как раньше.
Таня отстранилась и закрыла за собой дверь. Еще какое-то время я стоял, прислушиваясь к звукам в комнате девушки.
За холодным, поглощающим свет деревом снова стал слышен ее плач.
VII
Два последующих дня Таня старалась избегать меня, впрочем, и я не знал, как нам общаться далее. Выходило так, что мне призналась в своих самых благородных и благосклонно настроенных чувствах девушка, о чьей красоте внешней и душевной я и мечтать не мог, в то время как я, злостный привереда, решил омрачить момент и вовсе отвергнуть ее любовь.
В мысленном потоке я написал на последней страничке своей скудной научной работы следующую запись:
Неужели нам для счастья, которое вот, буквально в трех метрах за дверью, плачет, смеется, радуется, печалится, заботится и переживает, нужно еще что-то? Тогда отваживаюсь спросить, что это такое и почему оно для себя слишком много требует? Правду ли говорят, что, теряя, мы находим большее? Нужно ли нам это? Стоило ли терять возвышенное, чтобы отыскать что-то сильнее божественного света?
Возможно, я просто обожествляю Танечку. По крайней мере, я возвышаю ее именно на такую ступень, ведь ничего более прекрасного я ранее не видывал и более, верно, уже никогда не увижу. Мало видеть ее красоту телесную: ясные очи, румяное лицо, тоненькие пальчики и пропорциональную фигурку – нужно проникнуться ее смехом, слезами, ролью матери, страдалицы и невероятно сильной женщины. Но даже перечисленное не дает полное понимание благолепия девушки. Сим нужно непременно жить и дышать.
Жить и дышать.
Сорок восемь часов я попросту слонялся между домом, университетом и решил закончить кабаком с ироничным названием «Разбитые». Такое мне явно подходило, ведь по сути, отказавшись от Тани, я разбил самого себя.
Выпил стакан пива, за ним еще один и еще. Не помогало. Не получалось утопить в ржаной золотистой жидкости черные волосы и нежную душу. Сменил напиток на более крепкий. Водка разливалась внутри каким-то другим ощущением: не грусти, легкой обреченности и подступающей пессимистичности, а светлым равнодушием, слегка переходящим в неспокойное, но все же более отвлеченное состояние. После вслепую выпитой бутылки мысли о Тане оказались за каменной стеной, увитой темно-зеленым плющом. Я чувствовал, как воспаленная черепная коробка пытается вернуться в привычную явь и словно тараном предпринимает попытки пробиться сквозь стену. Таран, к счастью, затопило «огненной жидкостью», которая начала действовать в избытке не сразу. По мере того как она всасывалась в кровь, меня тянуло выпить еще, и так по кругу, до тех пор, пока в глазах разом не потемнело.
– Нет, вы просто посмотрите на этакую скотину! – кричал какой-то гражданин с неприятными черными усами. – Все приличные люди сидят и культурно выпивают, в то время как эта свинья, – тут он показал на меня пальцем, – напился, как это, братцы, говорится, в стельку. Благо не буянит, не то я бы показал этой пьяни его место.
За столиком дружно загоготали его приятели. Возможно, в другом состоянии я пустил бы дело на самотек, но водка придала геройства. Без лишних слов я влез в неравную драку, обреченную кончиться для меня весьма плачевно. Тем не менее мне удалось уложить двоих, в том числе обидчика, после чего двое других набросились на меня из-за спины и, повалив на пол кабака, избили. Истошные женские крики, брань других разбуянившихся алкашей побудили в кабаке хаос. Те, кто били меня, уже ввязались в общую драку. Пригибаясь от летающих тарелок, лавируя между сломанных столов и стульев и не переставая раскачивать свой внутренний маятник, я выбрался наружу.
Пахло свежестью. Мириады звездочек, точками-огоньками, расцвечивали ночное полотно. Хотелось курить, но сигарет не было. Глубоко подышав, я решил ни за что не идти домой. Смотреть на то, как Соня будет брезгливо отворачиваться, а Таня со скрипом и обидой на сердце делать вид, что ничего не произошло, не хотелось и вызывало бы внутри лишь противоречивые чувства. Прислонившись к стене, я опустился на потемневший от грязи снег.
– Мужчина, вы в порядке? Вам помочь?
Сквозь пелену я увидел лицо какой-то женщины, склонившейся надо мной. Я пытался выдавить из себя что-то человеческое, но наружу рвались лишь нечленораздельные звуки.
– Что с вами? Вас били?
Бурча, я пытался закрыть от нее истекающее кровью лицо, но она постоянно отдергивала мою руку. Вытащив из плетеной сумки-корзинки тряпочку, женщина принялась вытирать мне лицо. Вдали к тому времени стал слышен вой сирен.
