Мадина Давлетовна Зиганшина
Награда
Гюзяль и на ум не приходило, что те прекрасные качества, которые восхищают нас в людях, соответствуют именно библейским нормам нравственности. Значит, они и есть тот критерий, придерживаясь которого, мы сможем правильно оценивать людей, их стремления, поступки.
Гюзяль знала, что все великие художники, писатели читали Библию и, разумеется, она сыграла немаловажную роль в формировании их взглядов. Да и великие политики хорошо знали Библию. Интересно, как могла у них возникнуть, например, идея о коммунизме? Аналогов в истории человечества не было. Все, что придумывали об этом философы, писатели – было утопией. Человек может принять или отвергнуть только то, что ему хорошо известно. Но идея возникла, значит, все-таки была уже какая-то установка новой формы сожительства людей? Не этой ли установкой была Нагорная проповедь Иисуса Христа в Библии, которую она сейчас читает? Под коммунизмом подразумевалось создание счастливой жизни для людей. А в чем заключается это счастье? В богатстве? Нет, человек ненасытен. В здоровье? Абсурд, не один общественный строй не сможет уничтожить все болезни и подарить здоровье каждому. Тогда в чем счастье? Как просто определяет это Библия: «Счастлив человек, осознающий свои духовные потребности». Какая глубокая мысль заложена в этой простоте, ведь на протяжении всего своего существования, человечество искало ответ, для чего дана ему жизнь. Человек никогда не смириться с тем, что он может быть приравнен к животному, который живет, чтобы есть и только.
Духовная потребность. В общем-то, она есть у всех людей,– размышляла Гюзяль над фразой из Библии. Только она может быть приглушена жизненной суетой. И эта суета чаще всего сводится к тому, чтобы обеспечить себя и детей всем необходимым для существования. Вот оно и сходство с животным инстинктом. В Библии говориться, что надо не просто иметь духовные потребности, а осознавать их! И верно, ведь когда мы голодны, желудок наш вопит, требуя пищу. Разве так мы осознаем и духовную потребность? Вот, что в корне отличало бы нас от животных.
«Счастлив человек, осознающий свои духовные потребности». Вот, очевидно, то, что заложено в основу идеи о коммунизме, только высокая духовность должна была отличать человека нового высокоорганизованного общества. Идея-то возникла, но, увы, не всякую идею человеческому обществу под силу осуществить.
Библия стала настольной книгой Гюзяль. Часто она совершенно не могла понять смысла, заложенного в текст. Ну, разве не сломаешь голову, чтобы понять, как это «люди, у которых нет закона, по природе делают законное, они, хотя и не имеют закона, сами себе закон». Легко и просто объяснили ей это ее новые знакомые. Оказалось, что Бог создал человека по подобию своему, а значит, заложил в него все, присущие ему самому качества. И те люди, которые не растеряли их в жизненной суете, руководствовались ими, как законом. В таком случае страшно сознавать, что человечество в основной своей массе растеряло заложенные Богом качества. Иначе не могло бы так процветать зло. И Библия предупреждает, что, злые люди и обманщики будут поступать еще хуже. И это потому, что они заблуждаются сами и вводят в заблуждение других.
Получая подобные разъяснения, Гюзяль исполнялась глубокой благодарностью и недоумевала, почему о Свидетелях Иеговы слышны плохие отзывы. Она сталкивалась даже с агрессивным отношением некоторых к ним. Гюзяль ждала их с большим нетерпением. Это люди, которых любовь к Богу переполнило настолько, что удержать чувство в своем сердце они уже не могут. Что ж это ведь так понятно. Почему, например, художник берет кисть в руки, а поэт – перо? От переизбытка чувств, когда их удержать в груди невозможно. Вот и благовестники, они так возлюбили Бога, что молчать не могут, им надо, чтобы и другие люди знали, каков он наш Создатель.
Гюзяль подумалось, что вот, если чей-то сын, уехав в другой город, будет знать, что у него есть мать, но ни разу не вспомнит о ней, не напишет, не позвонит даже, можно ли сказать, что он любит ее? Точно так можно ли утверждать, что мы любим Бога, если ровным счетом ничего не знаем о нем и не хотим знать?
Одна только мысль, что Бог мог отдать своего единородного сына в жертву ради нашего спасения, приводит в трепет. Но испытывает ли человек благодарность Богу за эту непревзойденную, даже труднодоступную разуму человека, жертву?
Имя Иисуса Христа на слуху у каждого. Многие называют его спасителем, но чувствуют ли они свой долг перед тем, кто принял смерть ради них?
Человеку свойственно привыкать ко всему. Однажды потрясенный величием этой жертвы, постепенно человек свыкается с этой мыслью. Первоначальное чувство, даже, если оно было оглушающей силы, угасает. И тогда человек принимает все, как должное, нужное и не требующее благодарности. А иначе как объяснить то, что люди, отмечая годовщины смерти своих родственников и даже чужих, совсем не вспоминают о дне смерти Иисуса Христа, которому обязаны своим спасением?
Многие верующие люди считают, что совсем не обязательно читать Библию, достаточно быть порядочным человеком. Но тогда разве мы могли бы знать, что Иисус своей смертью выкупил нашу свободу от греха Адама, унаследованного нами от него? Разве мы могли бы знать, что Бог хочет, чтобы мы приблизились к нему? Мы бы не знали, что рай будет на Земле, а так и продолжали бы гадать – где он этот рай на небе или под землей.
Размышления над Библейской истиной окрашивали жизнь Гюзяль в радужные тона, менялся сам смысл ее, облагораживались мысли. Она познакомилась с собранием, и каждая встреча рассеивала всякие россказни об этих людях, Гюзяль подумала, что лучше всего своими глазами увидеть все, чтобы правильно судить. Это самые обычные люди, из разных социальных слоев, с разной степенью образовательного уровня и, что больше всего удивило Гюзяль, – самой разной национальности. Но одно объединяло их – стремление познать Бога, чтобы не ходить, как слепые котята по жизни, а найти тот единственный путь, который указан в Священом Писании. Это стремление объединяло их. Само собой разумеется, это сподвигнуло их ценить друг друга. Гюзяль нравилось, что они называют друг друга братьями и сестрами.
Значительно легче стало работать над повестью, много проще понимать трагедию жизни Закорина. В своей повести она назвала его Укориным. Кому и за что его трагедия была укором? В какой злосчастный момент она зародилась и искалечила жизнь человека? Однако первоначальная аргументация причин теперь казалась Гюзяль слабой и далеко не исчерпывающей. Да человек зависит от ошибок в воспитании, от влияния жизненных ситуаций, но, если бы человек отдал себя Богу. Как опытный гончар может смастерить из глины сосуд любой ценности, так Создатель исправил бы все изъяны. Однако к этому решению прийти не так просто. Как объяснила одна из соседок Гюзяль, она жила спокойно пока не узнала, чего ждет от человека Бог. За всю долгую жизнь у нее накопилась уйма грехов, да и сейчас условия жизни не позволяют жить по нормам Бога, они слишком высоки. Мысль о том, что будет наказана, постоянно угнетала ее, отняла покой. Она решила, что лучше жить, как жила, зато спокойно. Да Гюзяль читала в Библии, что некоторые люди склонны слушать только то, что льстит им. А от того, что напрягает, отказываются.
Глава 2
Жизнь захлестнула Гюзяль заботами. Она разбогатела внуками. Надо было помогать обеим дочерям. Старшая дочь Ригина растила сына, Мишу будущего альпиниста, как хотели этого дед и отец мальчика. Для них горы были родным домом. Там познакомились, там и решили породниться. Тетя Тамара мечтала, что ее племянник пойдет по ее стопам, мальчишка явно одарен. Гюзяль согласна была мечтать с каждым из них. Но более всего она радовалась тому, что подросток внемлет божьей истине, ходит с бабушкой на встречи собрания Свидетелей Иеговы, читает Библию. А мальчишка рос и развивался независимо от их надежд. В свои четырнадцать лет он вымахал на метр восемдесят. Ноги, как говорят, от ушей. Чтобы пересечь четырехметровую комнату, ему хватило бы четырех шагов. Но он парень очень экономный. Два шага, а третьим измерив двухметровой ширины коридор, оказался на кухне. Увидеть его истинное лицо удастся, если только успеешь его разглядеть, просто за минуту он состряпает десятка два гримас, одна другой причудливее. Это, мягко говоря. Попробуй, улови, каков он на самом деле. Один раз присмотришься, второй раз не захочется.
Зато, можно развеселиться, если понаблюдать за тем, как он работает. Однажды он решил самостоятельно надеть на одеяло пододеяльник. Делал он это впервые, да и пододеяльник был крайне неудобным, отверстие небольшое, причем на шве одного из узких краев. После нескольких тщетных попыток внедрить одеяло в этот пододеяльник, парнишка решил сам вместе с одеялом залезть в этот злосчастный пододеяльник и все же заставить его там расправиться. Однако и оставить одеяло в пододеяльнике, и самому потом вылезти из него оказалось еще сложнее. По мере того, как он высвобождался из этого плена, длинным коромыслом зависая над полом и постепенно, на кончиках пальцев ног, отступая от кровати, наконец вылез, одеяло подлым образом вылезло вместе с ним. Парнишка схватил пододеяльник, с досадой смял его и бросил на кровать.
Ну что ж, вот тут он весь Михаил.
А вообще–то Михаил никогда не торопился браться за работу. Нет, вовсе не потому, что он ленивый. Больше того, он вовсе не ленивый. Просто он часто думает. А если уже задумался, то надолго. Не случайно, наверное, мать два дня никак не могла им разродиться. Если его упрекали в затяжной задумчивости, он не сердился, поскольку понимал, что не заслужено, стоит ли тогда на этом зацикливаться, какая работа может сравниться с полетом фантазии. Он даже на двери туалета поместил табличку «КАФЕДРА ФИЛОСОФИИ», здесь задумчивость не заметят и не потревожат.
Хороший парняга. Друзья его любят и ценят и, пожалуй, никто не задумывается – за что. С ним всегда интересно, надежно, легко. Поймаешь среди гримас его настоящее лицо, его ясный умный взгляд серо-зеленных глаз, милую, теплую улыбку, просто попытаешься найти его в этом долговязом парнишке и полюбишь. Бабушка радовалась духовному росту внука. Он крестился, С удовольствием выполнял все поручения в собрании, не различая их по достоинствам, с готовностью выполнял любую работу. Так поступал здесь каждый, потому что обслуживание здания лежало на плечах самого собрания. Быть там, где ты нужен нормально и естественно для человека.
Тамара наездами навещала внука и выговаривала, что губит парнишка в себе талант, звала в Москву, чему очень противилась Ригина. В ней до сих пор жила досада за отнятое детство из-за занятий музыкой, к которым принуждала ее Гюзяль. Теперь еще и сына привязать к мольберту! Пусть живет спокойно, занимается, чем хочет.
Его увлечение религией никого в семье не устраивало, но они видели и рациональное зерно в этом. Во-первых, он всегда на глазах своей бабушки, не общается со своими ровесниками, которые тянутся к сигаретам, к спиртному, к наркотикам. Во-вторых, учиться в школе хорошо, им довольны учителя. А увлечений в этом возрасте, каких только ни бывает, пройдет,– успокаивали они себя.
Семья эта жила в бывшей квартире Закориных. Несколько последних лет Гюзяль уже оставалась в ней, ухаживая за матерью Закорина, и в благодарность за это квартира была ей подарена.
Все здесь напоминало о прежних хозяевах. Однажды Елена Наумовна, мать Закорина, обратилась к Гюзяль с неожиданной просьбой:
–Милая, отведите меня в художественную галерею, может быть, там уже выставили работы моего сына.
–Обязательно пойдем. Там сейчас выставлена скульптура, изображающая самого Владимира Николаевича. Ваш сын занял почетное место в художественной галерее.
– Правда? – затрепетала старушка. – Надо сказать об этом его тетушкам, пусть пойдут, посмотрят. А мы-то когда пойдем?
–Да хоть сейчас. Одевайтесь, возьмем такси и поедем.
Старушка вытянула к Гюзяль костлявые, оттого кажущиеся очень длинными, руки, чтобы обнять.
В зале художественной галереи мать жадно искала глазами скульптуру.
– Вот он,– подвела Гюзяль старушку к произведению Тамары. Старушка протянула руки к скульптуре и стала гладить ее.
Смотрительница зала хотела было сделать замечание, что экспонаты трогать руками нельзя, но Гюзяль с умаляющим взглядом поспешно замотала головой, приложив палец к своим губам, и смотрительница зала остановилась, как вкопанная. А старушка нежно и ласково продолжала гладить руку, держащую ледоруб, проводила пальцами по лицу, губам, и, поцеловав лоб, умиротворенно отошла. По щекам Гюзяль текли слезы. Одинокая крупная капля стекла и по щеке смотрительницы зала.
Скоро после этого матери Закорина не стало.
Теперь Гюзяль жила с семьей младшей дочери Зарины. Жизнь в доме протекала спокойно, мерно. Но все было так, как будто утварь для дома подбирали разные люди – все изысканное, красивое, но совершенно не сочетающееся между собой. Не было общности стремлений, хотя каждый вел очень насыщенную, но индивидуальную жизнь. Правда, за последнее время Гюзяль и Зарину стало сближать увлечение изучением Библии. Дочь, как-то не колеблясь, уверовала Библейской истине. С грудничком на руках пришла на встречу собрания. А зять скептически отнесся к Священному Писанию. Для Ибрагима истина заключалась в науке. Он преуспевающий ученый, занимался изучением радио – экологии. И хотя Ибрагим никак не препятствовал религиозным стремлениям своей семьи, что можно было объяснить его уважительным отношением к выбору домочадцев, но Гюзяль это так понимать не захотела, а восприняла это обыкновенным проявлением безразличия, чем бы ни тешились…
Семья, как тело без головы! Но Ибрагим, как будто и не претендовал на права главы семьи, держался особняком, просто, как казалось Гюзяль, зятя устраивало все, что не мешало его научной деятельности. Однако и упрекнуть его было не в чем. Человек с большим чувством юмора, к тому же обладая почти феноменальной способностью удерживать в голове шедевры фольклорных шуток, он был приятен в общении, никого не раздражал, и его не возможно было вывести из себя. Не было натянутости, недомолвок – ни к чему не придерешься. Но Гюзяль не чувствовала в семье единства, и это тревожило ее.
Худшим же из всего было то, что Ибрагим был совершенно безразличен к своему первенцу, сыну. Он не подходил к младенцу, даже когда Гюзяль намеренно с ребенком на руках стояла на его пути, Ибрагим обходил их, как обходят мебель. В памяти Гюзяль крепко жила досада за своих дочерей, которые выросли без отца. Временами обида вспыхивала из-за какого-нибудь пустяка, и тогда женщина выплескивала свои чувства на зятя в упреках, обвинениях, в злости. В такие минуты Зарина смущенно улыбалась, теряясь в том, как поступить: успокоить мать или отвести удары от мужа. Ибрагим при этом был сдержан, но Гюзяль замечала, что губы зятя едва уловимо сжимались, при этом, как будто слегка припухая. Она вообще имела привычку, при беседе с человеком, наблюдать за губами, и губы ей больше раскрывали чувства, чем глаза. Она даже замечала, что выражение глаз и губ могут быть не только разными, но и противоположными. Временами Гюзяль казалось, что зять просто играет роль добренького.
Будучи докторантом, Ибрагим только и занят был подготовкой к защите диссертации, все домашние дела его как-будто и не касались.Со всем этим она могла бы еще мириться, но с равнодушием отца к ребенку – нет и удивлялась, почему это не беспокоит Зарину. Однако она скоро поняла, что дочь это тоже волнует. Как-то однажды Гюзяль наблюдала за любопытной картинкой. Подозвав мужа, Зарина воскликнула:
–Смотри, смотри, он похож на тебя!
–Ты полагаешь?
– О! Он улыбнулся тебе! Да, малышок, это твой папа. Только ты редко видишь его. Папа наш много работает.
–. Говорит-то как восторженно, будто не знает, что младенцы улыбаются беспричинно, – в сердцах проворчала Гюзяль, но она нередко отмечала тонкий психологический подход дочери к людям. Обладая чистым, как прозрачный ручеек, голосом, она говорила мягко и ласково, располагая к себе человека.
Гюзяль не раз слышала, что большинство мужчин надо учить быть отцами. Это девочки уже рождаются с инстинктом материнства. Да к тому же пока женщина носит ребенка в чреве, уже прикипает к нему сердцем. А мужчина, подчас сам, оторвавшись от матери, не прочь стать сыночком жены. Понимала это Гюзяль, однако желчь, накопленная за всю мрачную жизнь, стремилась у нее выплеснуться раньше рождения мысли. Потом она жалела, что поступила неправильно, стыдилась своих слов, даже боялась, что нападки на зятя могут разрушить семью. Вспыхнувший огонь, даже, если его потушишь, успевает нанести ущерб. И размер ущерба будет зависеть от того, как скоро потушишь пламя. Наверно, потому в Библии дается совет не только охранять свой язык от зла, но пойти на примирение без промедления, причем первым, независимо от того, кто виновен, ведь огонь пожара, не выбирая, пожирает все. Но раны сердца саднили. Она не хотела и не могла допустить, чтобы дочь тоже прошла через такие же испытания, которые выпали на ее долю.
Однажды, заметив, что Зарина обижена из-за очередных ее упреков в адрес зятя, Гюзяль решила прочитать нотацию и ей.
– Почему ты терпишь, он живет сам по себе. И ты ничего даже не говоришь ему!
– Мамулек, зря ты так думаешь. Я говорю ему все только не в грубой форме и не при всех. Поверь мне, он достоин уважения. Это же мой муж. И он действительно хороший человек. Я знаю, ты досадуешь, что он не разделяет наших духовных убеждений, отсюда все и вытекает, но, мама, насильно веру не навяжешь. Главное, у нас с тобой единое стремление. А он, мама, по нам будет судить, какое значение имеет вера в Бога. Главное, сейчас отнестись к нему с уважением как к главе семьи. А там, где мир и любовь, там и Бог. Все, мамулек, у нас будет хорошо.
Мудрость дочери радовала Гюзяль, и она стыдилась своей старческой сварливости. Кроме того всю жизнь в одиночестве неся ответственность за свою семью, за весь свой дом, она привыкла доминировать и теперь, сама того не замечая, она не уступала зятю этой позиции в доме. А он, с пониманием относясь к этому, и не претендовал на первенство.
Уже много позднее, когда сама Гюзяль и окружающие стали замечать ее немощность, на даче, например, он стал забирать у нее из рук садовые инструменты, хотя делал это с большой осторожностью, потому что знал, что теща обязательно возразит, проворчав, что работу, надо было видеть раньше, чем она взялась за нее. При этом то предлагал насладиться ароматом ландышей, которые, должно быть, уже распустились, то просил вынести клетку с попугаем, пусть подышит свежим воздухом. Всю подоплеку им сказанного Гюзяль понимала и подмечала незлобно – хитер!
