Мадина Давлетовна Зиганшина
Награда
Глава 6
Тамара закончила скульптурное отделение художественного училища, и надо было трудоустраиваться. В доме пионеров родного города ее первая учительница по изобразительному искусству уходила на пенсию и пообещала рекомендовать Тамару на свое место. Советовал устроиться туда и Закорин.
– Не губи талант, он дается не всем,– убеждала Гюзяль
Кощунством считала Гюзяль, когда люди не ценили свою одаренность. Все существо Тамары говорило о том, что Бог не только особым образом наделил ее способностью видеть красоту мироздания, но прежде всего самую девушку изваял, как образец прекрасного, будто тонким резцом выводя лицо ее, будто вытачивая каждую черточку. Прямой аккуратный нос, милая складка губ со слегка приподнятыми краями, синевато-серые глаза под смелым взлетом бровей, которые излучали холодноватый блеск, привлекая к себе внимание, и одновременно пугая недоступностью. Ледяная красота, красота не для каждого. Гарцующая походка, легкая, когда, кажется, что в следующий миг она может взмыть ввысь.
– У меня нет денег, чтобы ехать в Москву поступать в академию художеств,– возражала Тамара. – Я больше не могу тянуть деньги у родителей, теперь они сами уже живут на мизерную пенсию
– Есть идея. Пойдем со мной, мы найдем деньги на дорогу.
Гузяль повела ее на вокзал. Зайдя в один из привокзальных цехов, она предложила свои услуги шить простыни для пассажиров. Работа низкооплачиваемая, зато не требующая особого навыка и времени. В цехе ее предложение одобрили, и девушки, засев за машинки, за несколько дней «настрочили» деньги на поездку в Москву.
Провожала Гюзяль подругу не для скорой встречи и, пожалуй, затосковала бы сильно, но приехал Лев, брат Тамары и заполнил, образовавшуюся пустоту. Высокий плечистый, закаленный на стройке парень выгодно выделялся в любой толпе людей. Его развернутая грудь и смело поднятая голова, с немного выдвинутой вперед бородой, отчего взгляд его устремлялся куда – то выше всех окружающих, зрительно делали его слегка надменным недоступным и важным. Только ему известным способом, Лев умел покорять людей своей воле, почти, а, может быть, и совсем, не беря во внимание интересы других.
Очень скоро Лев познакомил Гюзяль со своими родителями и как-то сразу с бухты-барахты заявил:
– Это моя девушка, мы поженимся.
Гюзяль от удивления открыла рот. Он не делал ей предложения и не получал ее согласия. Но, видно, не в его правилах было считаться с решением других. Такое отношение к своей особе обескуражило девушку, но она промолчала.
Не уложилась еще странность поступка Льва, как мать его, женщина властная с сухим колючим взглядом, с таким же апломбом, как у сына, заявила, что не благословит этот брак.
– Я не хочу сноху татарку,– сказала она, измерив взглядом достоинства девушки, от чего Гюзяль съежилась.
Однако с решением матери Лев не согласился, и они с Гюзяль поженились. Поженились просто, без свадьбы и даже без вечеринки, без колец и свадебного платья, и даже без печати в паспортах. Был только букет цветов.
Неприятие матерью его решения вызвало у Льва бунт. Он решил уйти из дома. Поселиться у родителей жены не позволяло мужское достоинство. Они сняли избушку, как оказалось бывший курятник, где температура воздуха делилась пополам. Ноги замерзали, голова горела от жары. Здесь и родилась их дочь. Однажды, в день Первомая, Гюзяль у окна кормила грудью ребенка и заметила, подходившую к дому, свекровь.
– Мама идет к нам, беги скорее, встречай, – в пол голоса, чтобы не испугать ребенка,– воскликнула Гюзяль. Она ощутила жгучий стыд, из-за того, что не они первыми пошли к матери, а она с поклоном явилась к ним. Даже не знала, что сказать при встрече, как оправдаться.
Но объясняться не пришлось. Лев вернулся один. Она принесла крашеные яйца и пасхальный кулич, потому, что в этот день совпали два праздника Первомай и Пасха. Поздравила сына и ушла, отказавшись зайти в дом.
Даже внучку не захотела повидать, как можно? И при том верует в Бога, празднует Пасху. Что-то тут не вяжется, – с обидой недоумевала Гюзяль.
– Лева, тебе надо забегать к родителям, в чем-то помочь, закупить продукты, сделать уборку,– предложила Гюзяль,– ощущая укор совести, разве лучше поступили они сами?
Гюзяль выросла в религиозно – настроенной семье, где строго соблюдался статус главенства отца. И по примеру своей матери, она ни в чем не перечила мужу. Это устраивало его горделивый нрав. Молодая женщина не испытывала к мужу любви, но была благодарна, что он оценил в ней что– то, а теперь и вовсе был дорог ей, как отец ее ребенка. Ее родители не признавали национальной розни. Как-то, когда Гюзяль зашла к родителям, у них за чашкой чая сидел сосед, находившийся в глубокой печали из-за того, что покинут женой. Он видел причину случившегося в том, что они были с женой разной национальности и потому решил дать совет Гюзяль разойтись с мужем, мол, все равно жизнь не получиться.
Гюзяль вышла в другую комнату и расплакалась. А мать подошла к ней, обняла за плечи и спросила:
– Ты счастлива с ним?
Гюзяль кивнула головой.
– Тогда вытри слезы, вернись к столу с гордо поднятой головой, не позорь мужа.
Жить в бывшем курятнике было тяжело не только морально. Как раз на месте столкновения двух температур лежал ребенок. На этой же полосе его купали, пеленали, рискуя здоровьем малыша. Сгущались тучи в доме еще и потому, что Лев все чаще возвращался от родителей мрачным, раздражительным. Гюзяль догадывалась, что свекровь не теряет надежду развести их, и это накладывало отпечаток на его настроение. Назревала гроза, и скоро грянул гром. По какому-то пустяку Гюзяль впервые возразила мужу. Это ошеломило Льва. Он вскинул на нее обезумевшие глаза и вскричал:
– И все-таки ты – татарка!
Гюзяль понимала, что это вовсе не его слова, а результат очередных нападок матери, но обида от этого не уменьшалась.
Лежа рядом с ним на железной койке, Гюзяль не спала. Она недоумевала, пусть бы обозвал ее неряхой, неумехой, лентяйкой даже злыдней, она учла бы это и сделала все, чтобы исправиться. Но в том, что она татарка, – какая вина?
Так, не сомкнув веки, Гюзяль поднялась с рассветом. Пока ребенок спал, сбегала к колонке за водой, приготовила завтрак, покормив и перепеленав ребенка, разбудила мужа.
Завтракали молча. Над столом висела тяжесть, приподнять ее никто из них не решался.
– Лева, собери свои вещи и переходи к родителям, жизнь у нас с тобой все равно не получиться, – наконец, вымолвила Гюзяль о своем ночном решении.
– Что это за шутки?
– Нет, Лева, это не шутки, я все продумала, взвесила, в чем бы моя вина ни была, все поправимо. Но то, в чем ты обвинил меня, исправить невозможно, русской я никак не стану. И это всегда будет висеть над нами как дамоклов меч. Я тебе желаю счастья, себе – покоя.
Они разошлись мирно.
Глава 7
До вступительных экзаменов в медицинский институт, где собрался учиться Лев, было еще немного времени, и он решил податься в разгул. Пьянство не его стихия. Тогда что? Тогда – горы, к Закорину! К человеку, который по рассказам Гюзяль был загадкой. Проигрыш в семье должен был компенсирован проявлением мужества. Не мучая себя вопросом, удобно ли быть непрошеным гостем, Лев отправился в путь.
Закорин несказанно обрадовался гостю, а более того его желанию пойти в горы. Как раз собиралась группа начинающих альпинистов, и Закорин шел с ними инструктором.
Закорин собирал рюкзаки для гостя и для себя. Попытку гостя делать это самому, Закорин отклонил. Движения мужчины были быстрыми, но спокойными, без суеты. Хотя необходимых вещей оказалось не мало, он не раздумывал, как упаковать их и ни одну из них не брал в руки дважды. Лев, собираясь к Закорину, укладывал свои вещи в сумку подольше.
Группа подобралась разновозрастная, одинаковой в ней была только абсолютная некомпетентность. Все смотрели на белизну ледниковых вершин, и сердца их уже были там.
– Ну, друзья, присядем и начнем с того, что выложим вещи из рюкзаков и будем учиться укладывать их, – предложил Закорин
– Зачем терять время, идемте на восхождение,– выпятив грудь, возразил один из молодых новоиспеченных альпинистов.
– Не спешите, горы суровы и требовательны. Надо сначала познать их нрав. Заговорить с ними на ты запросто – не просто. Здесь нет мелочей. И то, как упакован рюкзак, тоже не маловажно. Каждая вещь в рюкзаке должна иметь свое место.
Закорин объяснял и показывал премудрости альпинизма, а затем заставлял повторить, и Льву подумалось, что вся эта группа, не выдержав муштры, скоро разбежится, и Закорин останется один.
Однако дни шли, и каждый отрабатывал, как надо обвязываться веревкой, как держать ледоруб, как вонзать его в воображаемый лед на скале. Отрабатывали шаги для восхождения, учились выдерживать угол наклона тела. Учились выдержке и стремлению к победе. Учились мечту доращивать до цели в жизни. Учились дружбе, без которой альпинизм не мыслим. Наука восхождения в горы оказалась не простой.
Задерживаться долго Лев не мог, его ждали другие более прозаичные экзамены – вступительные в институт. Он успел сделать только первые пробные восхождения на небольшую высоту.
Как-то вечером усталые и разгоряченные ребята выразили желание поплескаться в речушке, стекающей с гор.
– Нельзя. Ночь в горах холодная и такие процедуры чреваты. Достаточно раздеться до пояса, кожа подышит, и станет легко, – запретил инструктор.
Закорин отошел в сторону и оголился до пояса. Лев, сделав то же самое, поспешил к нему. Скоро отбой, а надо было поговорить о возвращении домой.
Закорин, присев на корточки, разглядывал что-то на земле и не заметил приближения парня.
– Что это у вас на спине?– вскричал Лев.
Вдоль всего торса сверху вниз тянулись страшные борозды, два глубоких, безобразно сросшихся шрама.
– Поцелуй гор,– отшутился Закорин.
Ночью они лежали рядом в спальных мешках, и Закорин поведал страшную историю встречи со снежным барсом, ирбисом. Обитает он в трудно – доступном высокогорье и охотится на диких животных, не отказывается от такой мелочи, как суслик, сурок, заяц. На людей не нападает. Даже, когда человек и зверь окажутся рядом настолько близко друг к другу, что встретятся взглядами, барс развернется и спокойно уйдет.
Видно, тот, что шел следом за Закориным был жестоко голоден или болен. Закорин заметил хищника и, зная по рассказам очевидцев о его повадках, на всякий случай поднял ледоруб над головой. Прыжок – это главное оружие снежного барса. Он преследует жертву, точно повторяя все его повороты по горной тропе, где-то удобно обгоняет его, залегает на скале и… И вот оно, то мгновение, барс ринулся вниз и напоролся животом на ледоруб. В предсмертной агонии он тяжело сполз по спине Закорина, когтями сдирая одежду и кожу. Оба и зверь, и человек были приговорены к смерти.
Закорин замолчал как-то сразу, будто уснул. А Лев лежал с открытыми глазами и в мельчайших подробностях представлял нечеловеческие усилия его, истекающего кровью, в борьбе за жизнь в полном одиночестве на высокогорье.
«Поцелуй гор», – вспомнились слова Закорина. Нет, не вполне допустимый в этом случае сарказм, и даже не горечь, и не упрек скрывались в этих словах. Это было признание о взаимной любви человека и гор.
Безмолвные горы, хранящие вековечные тайны, они как седовласый старец, который в народе славится мудрецом. Не каждый отважиться присесть с ним рядком, поговорить ладком, потому что немалым испытанием будет это для мозга. Отчаянные необдуманно рискуют, но уходят от него, как общипанный петух. Дело в том, что, если у тебя есть что показать, мудрец оценит, а, если нечем похвалиться, лучше помолчи, у него ума-разума наберись. Горы тоже не любят пустословов. Закорин покорно принимает наставления, а он, Лев, сумеет ли принять их, чтобы одолеть вершины и получить признание гор, награду?
Глава 8
Потолочная балка отцовской избушки давно уже держалась на подпорках, а подмытая водой с крыши соседнего дома стена из камня и глины изогнулась дугой. Оставаться в ней было опасно. Гюзяль работала в редакции газеты, но квартиру ей там скоро не обещали. Она решила строить дом. Отец не одобрил затею дочери, хотя всю жизнь мечтал построить дом с большой террасой, где можно было бы распивать чаи из самовара. Узнав о решении девушки, молодой сосед покрутил пальцем у виска.
Сруб из бревен был не по карману, кирпич тоже дорог, зато шпалы, бывшие в употреблении, можно было купить по дешевке. Десять шпал, которые Гюзяль купила у стрелочника на железной дороге – было началом будущего дома. Увидев эту покупку, сосед еще раз покрутил пальцем у виска и с насмешкой присвистнул.
Гюзяль писала в республиканскую газету, готовила передачи на радио, так что гонорара у нее было больше, чем зарплаты. С каждой новой подпоркой под балкой нарастал страх, а вместе с этим нарастал темп строительства. От недоедания и усталости Гюзяль таяла на глазах. Профсоюзная организация выдала ей путевку на курорт, но врачи уложили в больницу, диагностируя нервное истощение. В отчаянии с нечеловеческим усилием она таскала шпалы, сырые и от того тяжелые доски, бегала в поисках строителей, а чтобы выиграть на это время, редакционные задания выполняла по ночам.
Дом поднялся. Он был мрачновато черным, еще не облицованным, но возвышался и важничал среди низких избушек, окружавших его.
– Ну, ты, Гюзяль, молодец! Всем мужикам нос утерла. А мне этот дом, как палец у виска, за то, что считал твое решение безумием, ты, смотри, какой домище отгрохала, – упрекал сам себя сосед.
– Да ладно тебе, знаю, что просто беспокоился за меня.
Поздним вечером в полубредовом состоянии отец подозвал к себе дочь.
– Доченька, давай мы в полкирпича обошьем дом и уже переселимся в него.
– Хорошо, папа, так и сделаем.
Утром отца не стало.
Гюзяль с матерью и дочерью смогли переселиться в новый дом только через полгода. Времени ни на что не хватало. Гюзяль заканчивала дипломную работу. Впереди ее защита, государственные экзамены. Но она еще водила дочь в музыкальную школу, используя для этого обеденный перерыв. Вечерами они осваивали сольфеджио. Женщина нервничала, уже не сдерживая себя, кричала на девочку. Уроки музыки становились каторгой для обеих. Она оправдывала ситуацию тем, что талант это труд и требует жертв, тем, что она должна дать ребенку все то, что он получил бы в полной семье. Сама выросла в нищете, лишенная возможности даже мечтать о чем-то, уготовить такую жизнь дочери женщина не могла. Она должна выдержать все, родила, значит, несет ответственность за ребенка.
Однако жизнь не переставала испытывать Гюзяль. И каждое следующее испытание было тяжелее прежнего. Гюзяль узнает, что мать неизлечимо больна, и что жить ей осталось недолго. За этим страшным горем сразу же, как следствие, наваливалось другое, работа Гюзяль связана с бесконечными командировками, возможна ли теперь будет она? С кем оставлять ребенка на время своего отсутствия?
Вопрос висел в воздухе, но не спешил обрастать ответами. Гюзяль с удивлением для себя отметила, что все эти годы она, испытывая неимоверные трудности, ни разу не подумала о муже, не представила его рядом. Почему же сейчас подумалось о нем? В этот самый тяжелый момент жизни она хотела бы его возвращения?
С годик назад Лев пришел к ней домой. .Он был под хмельком, очевидно, для храбрости, чем очень удивил Гюзяль. Небывалое! «Давай всем чертям назло сойдемся и будем жить на зависть всем»,– говорил он, и женщина удивленно отметила, что он ни разу не упомянул о дочери. Не было и намека на то, что он хотел бы увидеть ее.
«Давай сойдемся», что-то унизительное было в этих словах. Гюзяль отрицательно мотнула в ответ головой, было жалко тратить слово на такой случай. «О, ты изменилась!» – в этих словах скрывалось не восхищение и даже не то, что он приподнял планку оценки ее достоинства. Это было выражение его уязвленного самолюбия.
Тогда он ушел ни с чем. Нет, и сегодня ответ ее был бы таким же. А мысль о нем, возникшая сейчас, не что иное, как напоминание, что человек не должен быть один. Ее одиночество – это уродство, это искажение самой системы существования всего живого. Не может Создатель и дальше быть равнодушным к ней. Когда– то в тяжелые дни своего детства, глядя на молящуюся мать, Гюзяль тоже обращалась к Богу с просьбой помочь маме, верила, что он услышит ее и успокаивалась. Из рассказов матери она знала, что Бог – многомилостив.
Глава 9
– Я не подошел бы в пары тебе? – вкрадчиво обратился сосед, досаждавший Гюзяль своим пальцем у виска. – Ты совсем запурхалась одна.
Звучало это не предложением руки и сердца, а больше заключением деловой сделки, однако женщина не оскорбилась, а оценила как проявление доброты сердца. Сосед попал прямо в ахиллесову пяту, и Гюзяль, не раздумывая, полушутя отметила, что его предложение весьма своевременное.
Ухаживание было недолгим, и они узаконили брак. Отец ее нового мужа Рустама был человеком расчетливым и весьма высоко оценил выгодность этого брака. Однако он учел и все негативные стороны его. Гюзяль женщина решительная и мало ли как она может повернуть свою жизнь. Не оказался бы его сын тогда за бортом.
Зайдя проведать больную сватью, свекор задержался и без обиняков высказал беспокоившее его предположение.
– Слушай, сноха, соседи говорят, что ты – женщина хитрая и предприимчивая. Рустам, ослепленный любовью, не понимает, чем может кончиться этот брак. Но меня не проведешь. Так ты учти, дорогая сношенька, если разойдетесь, то имей ввиду, что три венца этого дома принадлежат ему!
– А я думала, мы поженились, чтобы жить, а не дом делить,-опустившимся голосом ответила Гюзяль и почувствовала себя облитой ушатом грязной, вонючей воды.
Этот день был обычным в жизни Гюзяль и не предвещал ничего нового. А вечером, когда она дежурила в типографии, прочитывая страницы будущей газеты, ей сказали, что на проходной ее вызывает какой– то мужчина. Неужто муж пришел встречать, время позднее, – удивилась женщина.
Зайдя на проходную Гюзяль обмерла.
– Вы?!
Тело стало ватным и обмякло. Руки мужчины подхватили ее.
Голова Гюзяль покоилась на груди человека, который был для нее всем, и ничто на свете не могло бы оторвать ее от этой груди.
– Я. Это я так долго шел к тебе, – говорил Бориан.
Они стояли в объятии, и весь мир исчез для них в эти минуты.
Гюзяль не завершила работу, не попрощалась с сотрудниками, все это для нее уже не значило ничего.
Бориан и Гюзяль шли по ночной улице и то говорили о чем-то, сбивая мысли друг друга, то замолкали надолго.
