Мацвей Богданович
Мерцвяк
Глава тринадцатая. Костёр.
После нескольких дней яростных, но уже не таких слепых проповедей узникам предложили крещение, но никто не принял его. Степан – старообрядец – отказался (да и смог бы принять он веру убийц жены?), а цыганская гадалка громко рассмеялась прямо в доброе еще не обросшее лицо монаха. С того времени пряник сменился кнутом и вместо робкого Прошки в тюрьму стал наведываться епископ и два его помощника. По началу он захаживал к заключенным, желая "просветить" их в веру "чистую и правильную". Но, когда увидел отношение умников к его Богу, долго себя не сдерживал. Теперь веру начали доносить священными кулаками, но сам он в таком не участвовал, а лишь наблюдал за исполнениями указаний своими учениками.
Вот и сейчас, он и два его помощника зашли к Степану, епископ перечитывал "нечистивому" мужику ветхий завет, но только тот услышал начало, громко выдал: ''Катись ты к чёрту со своими Иисусами!'’
Ответа не было слышно, только громкий крик Степана, звон цепей и падающие капли, разбивающиеся об каменный пол. После него "слуги Христа" зашли к Ипостасье – той самой цыганке – и снова тихий шепот, шума не было, только плач вперемешку с криками и стонами. Теперь открылась дверь Ратибора. Вошел он – высокий, жилистый, гладко выбритый старик, в белом балахоне, немного запачканный снизу кровью. Один помощник стояли у двери, его черная мантия обильно были смочена потом, кровью, слезами, а лицо выражало высшее удовольствие жизнью. Голос епископа звучал плавно, монотонно, заклинающее.
– Готов ли ты принять Бога нашего в своем сердце?
– Нет.
– После казни, когда твой дух отправиться на небо, ты будешь мучатся множество веков. Этого ли ты хочешь?
– Моя душа вернется к Чернобогу, а после уже, когда он насытиться моими байками, отправит меня обратно сюда. И вот тогда – не жить ни тебе, ни твоему роду.
На лице старика появилась улыбка. Он резко схватил некроманта за волосы и чуть поднял. В этот момент вернулся второй "слуга божий".
– Жаль, что до твоей казни так мало времени. Но я еще успею искалечить твое грязное тело,– волосы выскользнули из рук, а Ратибор упал на пол. – Отрубите ему кисть.
– А какую, ваше благородие?
– Леву ти праву?
– Левую, правой будет креститься.
Епископ отошел к двери, пока двое помощников сковывали мертвяка. Он с наслаждением смотрел на слабый поток крови и улыбался, слушая как рвутся мышцы и как пила работает по кости.
***
Боль от культи начала успокаиваться только ночью. Слабый лунный свет освещал соломенную подстилку, с которой некромант и наблюдал за черным звездным небом. Но, к его удивлению, что-то заслонило свет. В маленькую щель меж решетками втиснулось три шарика, они тихо засеменили к нему.
– Батько…
– Живой…
– Фу-у-ух…
– Чего вам? – он повернулся на бок и стал рассматривать своих подопечных. Из-за святой земли все трое выглядели очень уставшими, ослабшими. Бесы тяжело дышали, а из их пяточков выходил серый дым.
– Мы нашли его…
– Помощника…
– Колдуна Зорана… Он уже летит, хозяин…
– Идите от сюда!
Бесы устало прошагали к решетке, сделав башенку, они вылезли из камеры.
– Без руки вам даже лучше!
– Только не помрите!
– Еще немного, батенька!
Ратибор устало вздохнул, а чуть позже крепко уснул. На рассвете каждому заключенному поставили стакан вина и кусок сухого хлеба, помощник епископа лишь говорил:
– Каб душа легчей вышла – причастись.
Ратибор отпил немного вина и сплюнул жидкость на пол. Язык жгло, от запаха потемнело в глазах. "Неужто всё вино такая дрянь? Ладно, хотя-бы есть хлеб". Усевшись на подстилку, он начал трапезу. Крошки сыпались на одежду, на подбородок с редкой щетиной, на пол, заполняя собой щели.
За окном слышался какой-то шум: что-то тяжелое тянули по земле, причем не одно и не пару.
– Давай тяни, Фома, нужно кострыще делать!
– Молчи, Балда, помоги лепше!
"Видимо раньше казнят, чем четвертуют. Даже здесь они слово не держат. Христьяне – одним словом",– так слушая шум с улицы он просидел несколько часов, пока не послышался топот в коридоре.
– Выводите их к кострищам.
Солдаты зашли в камеры, особо не церемонясь они сковали руки и ноги заключенных, а уже после, подгоняя пинками, выводили узников на церковный двор. Грязные, искалеченные и разбитые люди предстали перед светом божьим, впервые за несчетное количество дней.
– Вперед к колодежу! – надзиратель пару раз ударил Степана указывая вперед, остальной строй двинулся за ним.
Трава чуть щекотала босые ноги, а там, где лежала тень от церкви, умывала росой. Как только все трое подошли, один из надзирателей начал наполнять ведра водой, а второй срывал обноски с исхудавших тел. Когда узники оказались полностью нагими на каждого вылили по два ведра святой воды. Надзиратели с нескрываемым возбуждением рассматривали цыганку, как свора кобелей засматривается на текущую сучку. Скрыться от похотливых глаз не помогла даже белая накидка, которая сразу же прилипла к мокрой груди предательски выводя соски, её формы заставляли «святых» грешников давиться слюной. Когда же тела некроманта коснулась вода он завопил, кожа начала слезать лоскутами. Испуганные стражники быстро накинули на него рубаху, но та вмиг стала алой, а после начала чернеть.
– Вперед на площадь!
Девушку поставили впереди, а последним шел Ратибор. Любуясь гадалкой, стражники старались не смотреть лишний раз на колдуна, от одного его вида становилось тошно и сердце сжимал природный страх от понимания, что нечисть реальна. Там, где еще осталась кожа появились волдыри, он более не издал и звука, – уже не было сил – только еле передвигал ногами, которые попеременно схватывала судорога.
Вот уже и видно городскую площадь. Уличные торгаши обзавелись в своих лавках новыми псалтырями, молитвенниками и различными оберегами от сглаза, порчи, болезни и прочь. Где-то продавали сладких петушков да булочки, что вызвало еще большее любопытство со стороны сладкоежек и, конечно же, детей. Прямо в центре, окруженные лавками, стояло три кострища. Высокие столбы сосны крепко воткнутые в землю, внизу которых находились кучи хвороста, для быстрого разгула пламени. Напротив их стояла маленькая платформа с архиепископом.
– Вот и они, дети мои! Грязные нечистоверцы, которые и слышать не желают о Боге нашем. Единственный способ спасти их черные души – сожжение, во славу всевышнего. Только пламя очистит их бренные тела и сможет отправить на вечныя муки в котлы Дъябловы! Помолимся же вместе за души этих заплутавших вшивых овец, ведь только христьяне могут поступить так благородно и щедро! Не смотрите, что все они искалечены, ведь такая плата за помощь их божков, которые заберут все, до чего сможет дотянуться их лапа. Только этот обряд вырвет их обратно в белый свет!
Епископ затянул молитву, которую верующие быстро подхватили, не знающие же люди отошли назад, наблюдая за действом. Всех "нечистивых" привязали к столбам, и, как только были проверены веревки, из церкви вышел Прошка с горящим факелом – огонь был взят с церковной свечи, светившей рядом с библией семь дней.
– Пали, Прошка, нещади их. Помни, ты делаешь доброе дело! – подбадривал один из помощников.
Юноша со страхом подошел к цыганке, на ее смуглом лице была лишь горькая улыбка, от которой пробежали мурашки. Под впечатлением он зажег все три холмика сухостоя, не поднимая выше глаз.
– И так твой Бог решил выказать мне свою милость?
– Только так я могу помочь тебе… – монах мельком поднял глаза на Ратибора и обомлел: распущенные черные волосы, обросшее шерстью лицо, спокойные глаза смотрящие вверх и измученное тело напомнило ему гравюру с распятием. И он упал на колени целуя крест.
Казалось, что на стороне инквизиторов, кроме верующих зевак, был и ветер. Только стоило поджечь кострища, как он стал подгонять огонь, словно крестьянин свою худую клячу. Вскоре пламя стало кусать ноги Степана, не замечая разницы между ним и деревяшками. В глазах старовера читались злость и непонимание, а вперемешку с его воем зрелище было воистину ужасное. Когда жар уже доставал до груди – завопила цыганка. Огонь с пят перепрыгнул на волосы и теперь она, уже когда-то красивая женщина, была похожа на горящую лучину или свечку. Ратибор не обращал внимание ни на крики, ни на кровоточащую культю, ни на лижущее его стопы пламя и боль; взгляд его оставался неподвижным и обращенным к небу. Почему-то он улыбнулся: "Вот и помощь".
Прямо в чистом небе парил человек, но почему-то никто на это не обратил внимание. Неужели все взгляды были прикованы к страдающим? Возможно, а возможно никто не пожелал его видеть. Длинную мантию вместе с бородой, не уступающей по длине мантии, колыхал ветер. Колдун поднес два пальца к губам. Резкий и громкий свист заглушил все происходящее: стоны, молитвы и треск; на площадь забежал огромных размеров черный пёс, клыки острые, волчьи, а на спине три белых комочка. Заметя зверя, епископ взвыл и пустился наутёк. Ярчук смахнул хвостом пламя со столба Ратибора, а с его спины, словно блохи, к хозяину прыгнули черти.
– Успели, батенька!
– Драная псина медленно бежала, прости, хозяин!
– Смотрите как они удирают-то!
Бесы перегрызли веревку освободив некроманта, тот сразу стал падать, но пёс подставил свою спину, черти схватись за подкрученные хвосты друг друга, а первый зубами за хвост зверя. Так и удрали они подальше от города в лес. А Ратибор молча слушал причитания колдуна Зорана, который пусть и был высоко в небе, но, казалось, что слышишь его прямо под ухом.
"Вечныя эти проблемы. Сидел бы себе тихо дома. И чего я сюда полез? Эх ладно уж, будем учить тебя молодзь зеленая! "
Эпилог.
Жизнь в деревне шла своим чередом. Садили, собирали, растили. Вот и недавно родился внучок Марии, назвали Борей. От появления малыша в доме, в сердце старушки и вправду появилось огромное желание жить дальше, придающее сил, чтоб воспитать и вырастить малыша, дождаться, когда начнет он говорить и дарить ласку свою бабусе. Старый кузнец помер до рождения внука, видимо, не выдержал мук совести за пропавшего ученика. Похоронили старика возле его жены, как он того и хотел.
Но была и еще одна радость в селе: немой Егорушка заговорил-то! Как заговорил, так и не замолкает. Говорит, "Слышу ночью стук, словно свинья копытцем постучала. Гляжу – бутылёчек стоит. Ну и записка, мне потом ее Дед Фома прочел, говорит, написано "Как просил". Ну я в тот же миг и выпил весь пузырёк. Выпил – и чую что язык дрыгается, словно пляшет. Я рот открыл – и как почалось говарение этое! Я так спужался еще! А потом как закончилось, я пробую говорить и вправду говорю!”
Первый месяц и днем, и ночью языком чесал Егорушка! А набравшись смелости посватался к Настасье.
–Настасья, милая моя, люба ты мне как солнце летом! Глаза заплюшчу – бачу только цябе! Твой стан, кудри, вочы твои шэра-зялёные. Выходзи за меня – иначе прям тут помру!
А она обняла… обняла и расплакалась. Сколько раз она это представляла? Сколько раз думала что и как скажет? Очень много. Шмат. Так и появилась новая и долгожданная семья Егорушки и Настасьи, а детей-то, детей-то сколько? Дюжина! И все говорливые, як батько их
Вот и закончилась история, а хорошо ли, плохо ли решать только тебе читатель. А что будет дальше? Худо ли, благо ли – этого ни ты, ни я не узнаем.