Мацвей Богданович
Мерцвяк
Глава пятая. Прошлое.
Лето и осень в деревне часто проходят в заботе о подготовке к зиме. Огромное скопление молочко-белых облаков казалось летящей ширококрылой совой, которая выискивала себе пищу и попутно теряла немного перьев; и теперь они разлетелись по всей земле, укрывая ее редким снегом. Поля опустели, снопы быстро убрали по домам, как только высохли. Постепенно жизнь в деревне потухала, только из кузницы доносился звон каленого железа да из домов стук жерновов. Точно такой же звук доносился из дома язеньской ведьмы. Ратибор молол на тяжелых жерновах кости, пока Аксиния – а именно так звали ведьму – вычищала хату. Он сидел на кухне и не мог поверить резкому преображению дома, от толстого слоя сажи не осталось и следа. Как оказалось, полностью все место занимали огромные шкафы да полки заполненные банками. Печка не топилась уже дней десять, да только все равно в хате оставалось тепло, вызывавшее лишь удивленные взгляды в сторону хозяйки. Когда последняя кость противно хрустнула под тяжестью жернова и перетерлась в муку, старуха села на лавку у стола.
– Умаелася я, столько работы еще не сделано… Так и помру тут. Сложуся в три погибели и помру!
– А чего это вы решили хату убрать?
– Гости придут дорогие, всю ночечку будуть тутко. А не уберу стыдно будет да и бить меня будут, что грязно как в хлеву! А столько нужно готовить, благо ты мой помощник! Да и черти немного помогают, хоть и шалят баламуты,– старушка улыбнулась,– Сейчас будем полки перебирать.
Ведьма резво подошла к шкафу. Взяла банку, поднесла к лицу, отставила на пол, некоторые склянки даже не трогались, другие же отставлялись обратно. Ученик начал повторять за наставницей: он также подносил банки к лицу, разглядывал и ставил на пол, только бывало, что вот поставил банку – а она снова на полке и так много-много раз.
– Если обратно на полку лезет – не тронь
Иногда старушка, чаще всего с улыбкой, говорила откуда и зачем ей та или иная посудина. Когда в руках появилась светящаяся баночка юноша недовольно прищурился, отставил ее обратно.
– Этко мне муж поймал, еще лет сорок назад, так посидел он! Но молнию поймал все-таки черт старый.
– А этко я сама ловила! Слишком верткий гад, всегда из рук, как песок, пропадал,– сказала ведьма заметив в руках банку с какой-то плоской змеей.
В руках парубка появилась банка полностью заполненная глазами, которые застекленело смотрели на него, были они разные: от карих до светло-зеленых, и все они находились в какой-то жиже.
– Не боись, это от мертвяков.
– Так мы же тож…
– Других мертвяков, мы то еще на половину живы, а те уже усе.
Слегка помолчав, решая стоит ли спрашивать, он тупо начал рассматривать пол и лишь тихо проговорил:
– Так как же я появился? Да и как мне жить?
– Ох, это давнешняя история,– старушка присела на лавку, перед этим указав пальцем мальчишке работать, продолжила: – Зим двадцать ти семнадцать назад только створили нам церквушку. А смысла не было. Чаму? Все к Велису тянулись да и говорить не боялись, а тяперича усе. Тихомир этот, чтоб он провалился! Дак вот, приехала к нам тогда где-то осенью дружина княжа. Сказали креститься, а мы то не желали менять НАШИХ на чужих, ведь НАШИ нам братья родные, а с этими рабы мы. А князю этко не понравилось дюже, ну и на святках ночу пришла дружила. Убивали, сжигали и девок портили. Я тко старуха, мне лишь по морде дали… Испортили тогда и твою мамку, её Лизою звали. Пришла она ко мне потом, чтоб я сгубила дитё, а меня долго просить не надо. Вот тогда ты свою жизнь и потерял, да только захварела она, и перед тем как покинуть нас и уйти к родным, остатки своей жизни тебе передала, сама не знала, но передала, видно, сердце материнское такое. Ты тогда еще из живота не вылез даже. А потом уже и Мария тебя нашла, хорошая она баба, и своего, и тебя вырастила.
– А что же делать мне теперь..?
– Что-что ? Сидеть и помогать люду, мой век-то подходит уже. Хоть мы и живем много, но и мы не вечныя. Имя твое как “ратавать” звучит, вот и спасай, когда надо буде. Как я помру хата твоя, делай что хошь! Но бесов не гони, племенные они, уже пять веков ращу их, хорошие бесы,– откуда-то на ее коленях появился черный кот и старческая рука нежно гладила короткую шёрстку цвета чернозёма: – Ты только не связывайся с теми, кто знает что ты. Это добром не кончится, сама знаю. Мы то и живем по одиночке и иногда берем себе приемников, чтоб веды наши не погибли. В такой жизни как у нас, веды единственная ценность.
***
Ночью постучали гости, ведьма побежала открывать. В доме и в сенях по углам были расставлены блюдца со свечами из жира, которые тускло горели. Дверь скрипнула и холодный ветер бесцеремонно ворвался в хату. За порогом стояло трое, лиц их не было видно.
– Пускай нас, Аксиния, пускай,– прохрипела одна фигура мужским басом.
– Приглашай, старуха, не томи. Час пришел,– проговорила вторая слегка булькающе.
– Луна полна, пора и честь знать,– прошипела третья.
– Прошу входите, гости дорогие!
Старушка быстро направилась в дом и стала накрывать стол. Визитёры плавно вошли за хозяйкой. На столе было два подсвечника для лучин, ведьма взяла одну у окна и перебросила огонёк на все лучины. Яства были разные: в центре стола была коврига хлеба с белой коркой, словно плесень, три кружки, заполненные чем-то густым и алым и в них плавало нечто белое. Возле левой ножки стола сидело три чёртика, с полножки ростом. Рожки их слегка горели, как тлеющие угольки, черные морды были покрыты овчиной шерстью, а пяточки измазаны в саже, копытца их блестели в свете кротких огоньков. Гости уселись за стол, устроившись по удобнее на лавке, хозяйка же села напротив, на низеньком стуле, из-за чего отчетливо была видна её горбатость, которую не смогли скрыть седые распущенные волосы.
– Ох, как я проголодалась! – заявила распухшая женщина с синей кожей, в черных волосах ее была зеленая тина, а вся одежда облепила тело.
– Тебе лишь бы пожрать, не наелась жаб в своем болоте? – проговорил дедок с длинной бородой. Было в нем нечто странное: если смотреть на него со стороны чёртиков, то лицо его кривилось, покрывалось морщинами, а если со стороны старухи, то оно было добрым и приветливым.
– Не наелась! Я в отличии от тебя одними грибами да мхами сыта не буду!
Третья гостья молчала, обводя своим красным глазом – второй глаз был крепко закрыт – кухню. Одежда ее была бедной, будто из сухой травы ткали. Руки были изуродованы язвами и шрамами.
– Полно ссорится, нужно ведьму провести.
– И то правда.
Одноглазая гостья лишь кивнула.
Старушка разделила ковригу на четыре куска, самый маленький чертёнок поставил ей кружку колодежной воды. Гости стали жевать костный хлеб.
– Хороши костишки выбрала, нечего сказать! Видать с моего болота утянула, а?
– Утянула, мавки ваши всегда топят вкусных людей да зверей.
Утопленница одобрительно кивнула опухшей головой. Гости сделали по глотку из стаканов.
– Глаза небось в дуплах моих нашла?
– Что белочки взяли то я и забрала. Любят они хитрые очи.
Леший улыбнулся.
– Где же ты кровь нашла?
– Ведомо где, набрала земли да высушила, а кровушка да и капает в ведёрко.
Другой чёртик поднес к Лиху одноглазому большое ведро, заполненное кровью, та лишь моргнула и принялась пить, склонив голову, как корова на водопое.
– Полно, ты, пожила? – спросил леший вытирая усы об чистую скатерть.
– Полно, батюшка, полно.
– Полно ли напилась ты болотной водицы да наелась гадов? – русалка начала вылавливать из кружки глаза, накалывая их на длинный желтые коготь.
– Полно, матушка, полно.
– Часто ли виделась я с тобой? – спросила Лихо, облизывая своим длинным языком, будто змеиным, морду.
– Штогод мы виделись, матушка.
– Последний раз мы у тебя видимся, Аксиния, спрашивай, что хочешь. На все ответы дадим.
– Хотела бы я знать, батюшка, что будет с внуком моим.
– Внуком?! Веди же сюда мальца, полюбуюсь я им да может и в мужья себе возьму!
– Нельзя ей детей в доме держать, корова ты синяя! Из-за таких как ты и нельзя!
Лихо лишь с голодной усмешкой осматривало чертей, те от ужаса быстро скрылись под платьем ведьмы.
– Счастья ему не будет долгого.
– Ох, батюшки, помогите ему!
– Ничем уж ему не помочь, Аксинья, в следующую зиму Лихо к нему придет.
– Приду… Ох, приду. И к чертяткам приду.
Под подолом старушки тихо взвизгнули три поросёнка.
– Помрёт он раньше тебя. Тебе вот шесть веков уже, а он на двухсотом помрёт. Сам, не сам – не вижу.
– Мо я его утяну к себе!
– Мо и утянешь, да не будет болота в его смерти.
– Моим он будет, моим…– тихо прошипело Лихо в уже почти пустое ведро лакая из него остатки.
Бабушка тихо вздохнула.
– Даже пасля смерти не будет покою ему долгого. Поплачь, старая, мо слезами твоими упьёться лихо.
– Мало их будет, гибель лёгкую не наплачет.
Аксинья заплакала, тихо, почти без слёз, а нечисть все ела и говорила, как дух её мучать будут, как съедят и внука…
***
Когда пропели первые петухи, гости выбежали из хаты, а старушка, не закрывая двери в сенях, направилась к кровати, черти уснули под столом. Ведьма скинула с себя платье, испачканное кровью и другими неприятными вещами, улеглась на перине и лишь подумала: "Устала я. Как же я устала…"
Глава шесть. Курочка закукарекала.
Только пропели петухи, как глаза Ратибора открылись. Ему приснился странный сон, он помнил лишь его конец: старуха сидит на перине, а под нею три черта, они выбегают из хаты неся свою хозяйку вперед ногами. Ведьма улыбаясь гнала бесов вперед, а когда ее колкие зеленые глаза заметили ученика, лишь крикнула: "Смерть – это лишь начало!"
День как-то с самого начала не задался: когда подходил к умывальне рубаха зацепилась за что-то и порвалась на рукаве, когда мать пекла хлеб – не уследила и он пригорел. Все это как-то насторожило Марию, когда сыновья завтракали, она сказала:
– Милые мои, лучше останьтесь сегодня, от греха по дальше. Черти не весело шутят.
– Мамко, как же мне остаться? Сейчас такая пора горячая! Мне нужно косы и подковы делать, как же мне отсиживаться?
Мария замялась не зная, что ответить. Поднеся ломоть каравая ко рту, Ратибор посмотрел в угол кухни. Глаза остановились на против красного угла и пристально смотрели в черное пятно, словно сажа. Резко оно сжалось в один клубок просмоленных нитей и явило три чёртика. Они глупо смотрели на своего нового хозяина и, поразевав рты, заливаясь слезами, просили поесть, показывая копытцами то на хлеб, то на себя.
– Ох, не знаю я, не знаю… Сегодня еще курочка наша, черная, прокукарекала получше петуха, я так спужалась, когда услыхала.
Богомил нежно смотрел на мать, ему была приятна ее забота, Младший, жуя хлеб, пытался ее успокоить:
– Полно, мамко, все будет хорошо, а то что курица закукарекала – так это ты с просонку соседского петуха перепутала. Он мо перепрыгнул забор к нашим курачкам, там же у баб Зины второй есть, а он такой дюжий! Во чернявый и перепрынул к нам.
Старушка тихо выдохнула.
– И вправду, чего это я? – она щедро улыбнулась,– Простите, хлопцы, сами знаете бабье сердце оно такое, лишь бы попереживать и поплакать!
Мария провела своих сыновей и пошла за водой, чтобы убраться в хате. Старший пошел с добрыми мыслями к кузнецу, размышляя о том, как будет свататься к его дочери, когда наберется смелости, но слегка пригорюнился: "Ох, Софа, будешь ли ты моею? Ведь ты так красива, а я? А я не особо… Девки говорят: “Рожа як карыто". А я виноват, что у меня рожа такая…? Но ей кажется и нравится эта рожа, вось смущается как гляну на нее, а щечки то – рябина красная!",– вспоминая лицо любимой он сам покраснел, а в груди стало как-то тепло и тесно,– И пусть корыто, а не рожа – зато какой я сильный! Гляньте, курвы, какая спина у меня широкая, как меха кузнечные! А кулаки тяжелей плуга будут!,– парень улыбнулся, заметя в окне хаты Софию, и зашел в кузню.
Когда же вышел Ратибор – он направился к дому ведьмы – с куском хлеба, за ним сразу же последовал клубок, оставляя за собой черный след на снегу.
– Хозяин, дай хлеба!
– Не будь так суров, хозяин!
– Покорми нас, будь милостив!
– Цыц! Вы мне рубашку порвали, хлеб испоганили!
– Не со зла мы, батенька, от горя!
– Померла наша матушка!
– Оставила сироток!
– Сами ее унесли.
– Такой приказ был!
– Мы не хотели, а надо было!
– Час ей настал, и так много пожила мамка наша.
– Если скажу, то и меня унесете?
– Снесем и тебя, батюшка!
– Чего ж не снести? Снесем!
– В самую тьму снесем!
Вот и показалась изба ведьмы. Дверь была нараспашку, словно ее кто-то выбил пока убегал, ветер немного раскачивал ее на старых петлях. Ратибор кинул обгоревшую корку чертям, те радостно захрюкали, а сам вошел в дом. В сенях, да и по всему дому, было много разных следов: некоторые словно в грязи, некоторые мокрые, а некоторые трехпалые с когтями.
"Веселый шабаш был"
– Нам не весело было, батенька!
– Дюже не весело!
– Нас съесть хотели!
– Хай бы и съели, тишей было б
Он направился в спальню. Кровать стояла без перины, но на деревянном каркасе лежало множество книг.
– Это вам, батенька!
– Для ведав!
– Чтоб знали и понимали усе!
Переложив книги на кухонный стол, местами заляпанный кровью, парень присел.
– Батенька, разреши умыться нам!
– Дюже грязные мы!
– А вонючие!
– Умойтесь, хоть топитесь.
Весело смеясь, три чёртика залезли в хозяйскую умывальню, со стоячей водой, и начали весело плескаться, когда семейство вылезло их было не узнать. Когда-то черные бесы стали белыми, как листья ромашки, пяточки их были розовые, как вымя, а рожки желтые, как у коз.
– Теперича готовы нести службу!
– За доброту твою хозяин верно послужим!
– Только не гони нас, а расти, как сынков своих…
Ратибор вздохнул, ему почему-то так стало жалко этих баламутов, которые словно дети смотрели на него грустными глазками.
– Не прогоню. Так уж и быть служите мне.
***
Поля казались обнаженными средь зеленого леса, только местами виднелись клочки их золотистых волос – стоги. Ветер важно и медленно прогуливался среди собранного жита, а солнце щедро поливало его своими горячими лучами. Наступило бабье лето: та пора, когда еще приятно тепло, но уже чувствуются будущие холода. Это время крестьяне использовали для свадьбы и других свят, уже за пару недель женились трое парубков, и не желая терять момента Богомил затеял такой разговор с матерью, когда вся мелкая живность громко пела в траве, почувствовав волю последних ночей.
– Мамко, я хочу посвататься к Софе. Ну, дочке Степана, да, кузнеца.
– Хорошо, посватаемся, я ж тольки рада и буду, что одного сынка пристроила,– старушка оторвалась от вечерней пряжи и с улыбкой глянула на копию ее Вани.
– Она только не веста она у меня, сама знаешь, мать у нее давно померла, а выучить ее некому было.
– Ишь ты! Я для своего сына и из козы драной весту сделаю!
– Коз в селе и так хватает, а ты мне Софу поучи, если понравится.
– Понравится, бычок ты мой, ложись спать. Утро вечера мудрее.
Громко чмокнув мать, он со спокойной душой, пусть и немного переживая о том как будет свататься, лег спать. Мария окинула грустным взглядом балку на потолке и вздохнула:
"Еще зиму назад лежали оба в люле, а теперь ни утром, ни днем их не видишь. Совсем мужиками стали, все в справах…
Ну ничего, скоро Зюзя придет и никуда они из дому не выйдут. Будут тут со мной, мне на потеху, а после уже и внучаты будуть и будут звать меня "баб Марья" или ласково так, как коты голодные, "Бабуся". Осталось лишь Кветочку мою пристроить к хорошей молодухе, и можно на покой".
Мать встала из-за станка и направилась в сени, уложила веник под платье, слегка раздвинув груди, чтоб не видно было, и направилась к кузнецу. Шла она тихо по дворам, украдкой перелезая заборы. "Важно, чтоб не бачыли, тогда добра буде". Дом кузнеца был средний, заборчик из низких бревен, а возле калитки стояла лавка. Старушка постучала.
– Хто тама?
– Это я, Мария Некифоровна, выйди, нам потолковать надобно,– старушка уселась на лавку наблюдая за широкоплечей фигурой старика. Он тяжело сел рядом, оправил белую рубаху и, почесав бороду, уставился на гостью.
– Так чего это тебя на ночь глядя принесло?
– У меня вот петушок мой на твою курочку смотреть стал. Надо бы решить ужо.
Лицо кузнеца нахмурилось: – Петушок то у тебя с длинным чубом видать?
– Ой, не, Степан Никитич, это я об таком шибко сильным петушочке говорю.
– Тогда завтра можа прийти, посмотрим мы на этого певника.
Еще немного потолковав о завтрашней встрече, они разошлись. Перед тем как зайти в свою хату, Мария попросила соседку стать свахой – "чтоб все было как надо и никак иначе".
Вот так быстро, пока будущий жених спал, старушка уже все подготовила и со спокойной душой легла на перину в предвкушении завтрашних сваток, напрочь позабыв о венике, который слегка покалывал кожу.
Как только солнышко село мать по новой уложила веник меж грудей, оделась во все чистое и белое, сын оделся также. Шли они молча, все так же по дворам да огородам, стараясь не испачкать одежду. Дрема окутала все село: куры тихо кудахтали в курятниках, лошади громко сопели в хлевах, мужики да бабы спали на печах, а дети, которых отправили на выпас коров, рассказали друг другу небылицы под треск огня. Дрема нежно гладила все живое, шептала нечто приятное и спокойное, убаюкивала. Только изба кузнеца не спала, в окнах горели свечи, а гости-свахи – Ратибор и баб Марья- готовились к битве между собой. Подойдя к нужной двери, мать велела прикоснуться плечом к косяку, а после этого – постучать. Сын сделал как сказано и с некоторой боязнью смотрел на дверь.
– Хто тама?
– Это я, Богомил, купец здешний.
Дверь отварилась и гости зашли в дом. Мать сразу же прикоснулась к печке, своей улыбкой благодаря свах, жених чопорно прошел на кухню и сел, Софы еще не было.
– Певничек на месте, а где же курочка? – поинтересовалась мать садясь рядом.
Услышав зов, девушка, в зелененьком чепце и косой сзади, зашла на кухню и выставила каравай на белом кружевном ручнике, кружева были сделаны мастерски, что обрадовала Марью. Невеста села возле отца, а по бокам стола уселись свахи. Марья с улыбкой огляделась, чувство, что от нее сейчас зависит свадьба молодых тешило, обтерев нос она начала:
– Пришел купец – у нас товар, какой же будет нам ваш дар?
– Первый дар не велик, ведь нам так Род молвит.
На столе оказалась золотая монета.
– Одной монеты мало – ты глянь какая пава!
– Да и наш купец не плох, не горбат и не урод.
– А рожа як корыто – разве ж гэто мило?!
Ратибор выложил три монеты. Лица молодых слегка покраснели, а старый кузнец улыбнулся, не столько смущению детей, сколько острым словам свахи.
– А чего ж сидит молчит – не уж то грустный он сидит?
– Краса Софьи мне мила, но только плохо складываю слова…
– Слова сложить у него не выходить, а покажи ноги хоть ходють?!
Ратибор поднял брата и подвел его к смущенной девушке. Старушки завели веселую песню.
"Покажи нам женишок как пляшут твои ножки!
А ты девица тож не стой – не жалей сапожки!
От как пляшут молодые – вот бы нам и их лета,
Ох была б я молодая вышла б замуж за купца!"
Когда молодые устало вернулись к столу, начал говорить Кветочка:
– Вон как силы много в нем, он потягается с конем!
– Это бачу я и так – а ти много в нем ума?
– Ума богато в закромах да сундуках и с собой его он носит, лишнего не спросит!
– Раз уж так, то глянь кака мастерица кузнеца! Сама рубаху вон сплела, да и шапку смастерила.
Баба Марья достала с печи новую рубаху с черной шапкой, жених сразу их одел.
– Хороша ли шапка, брат?
– Хороша.
– Хороша рубаха, брат?
– Хороша.
Сваха поставила перед женихом стакан полный вина. Сделав глубокий вдох и выдох Богомил одним махом выпил и стукнул пустой кружкой по столу. Невеста покраснела еще сильнее, из-за чего ее щечки стали похожи на спелые яблоки.
– Тогда невесту мы берем, да косу тоже мы возьмем!
Кузнец аккуратно подрезал косу, чтоб она доставала до грудей, и передал свахе.