Мацвей Богданович
Мерцвяк
– Коса наша не даровая – отдавай нам злато да часть каравая! Да только смотри – отца не разозли!
Мешочек с монетами появился на столе, жених разрезал каравай на два куска и каждый отломал себе от них мелкий кусочек.
– Курочка моя очень мне уж дорога, но петушок твой, Марья, знаю хороший будет муж. Свадьбу чрез пару дней сыграем и угол тоже им устроим.
***
Свадьба прошла как надо: весело и шумно. Каблук у невесты не ломался, а главным в семье оказался Богомил, потому что он откусил чуть ли не половину свадебного каравая. "Не повезло Софе такого детину кормить. И как с ним только мать справлялась?" – с улыбкой спрашивала сваха, вызывая смех гуляющих. Чтоб не теснить молодых Мария поселилась в доме кузнеца, а Ратибот в избе ведьмы. Ночью же, после свадьбы, весь хутор слышал, как черти пили за здоровье новобрачных!
Да только отец невесты, после гулянья, вышел на старое языческое капище и подошел к трем камням лежащим друг на друге, положил маленький кусочек пахучего дубом каравая и, немного помолчав, прошептал: "Выдал я Софию нашу в добрые руки, хороший хлопец, не переживай тама. Чувствую, что и мой век идет к концу, но внуков я за нас двоих поняньчу, а как вырастут лягу тут у тебя и уже не будет мне так тяжко. Эх, Галя, совсем на тебя похожа дочкá, и так радостно и грустно смотреть на нее… Почти пол века я тебя любил и, надеюсь, еще столько же проживу тебя любя",– старик дотронулся губами до нижнего камня и, слегка поностальгировав, двинулся домой.
Глава седьмая. Лихо.
Ночью октября всегда приятно посмотреть лишний раз на луну как на стареющую, так и на растущую. Цветные листья деревьев постепенно падали на землю, укрывая ее от звереющих ветров. Дым от труб домов радовал глаза, казалось, что он тянется своими бесформенными пальцами к луне, но ветер бессчетное количество раз обрубал их своим невидимым мечом. Эта картина чем-то напомнила Ратибору ту сказку, о маге и луне.
Вернувшись с ночной вылазки с корзиной разных цветов – Кветка вычитал в книгах старухи о разных свойствах растений в разное время – он увидел на распашку открытые двери, три белых клубка, издали напоминая букетик ромашек или белых кувшинок, вжались в дно корзины и заскулили.
– Что такое?
Но ответа не последовало, он слегка потер кончик вылезшей пряди решая, что делать, и все-таки зашел в дом. На кухне сидела девушка с закрытыми глазами, длинные волосы были спутаны, а одежды ее явно ей малы. Подойдя ближе Ратибор смог осмотреть в свете луны изрубленные руки и ноги гостьи, полностью покрытые гнильниками и язвами, на шее красовался темный след, словно кто-то пытался задушить ее.
– Кто же ты?
Открылся правый глаз, красный, то ли от слёз, то ли от крови.
– Приш-шел хозяин значит…-девушка стала принюхиваться. -И чертей мне принес-с…
Длинная изуродованная рука достала из корзинки белого чертика.
– Оё-ё-й! Батько, не губи!
Лихо широко открыла свою зубастую пасть, языком провела по шерстке пойманного беса.
– М-м-м… Чис-стый… Вкус-сный…
– А ну не тронь!
Парубок грубо отобрал черта и уложил его в корзинку, которую после ногой отодвинул. Нечистый тихо заплакал: испугался, да и еще клочок шёрстки урвали – бедняга. Лихо растеряно смотрело прямо в лицо молодого-колдуна, а после вновь улыбнулась облизываясь.
– С-скоро приду ещ-ще, ж-жди беды.
Девушка встала почти впритык к юноше. Почему-то ее уродство не пугало его, а даже вызывало некоторый интерес, он почувствовал в руке стебель цветка, мокрый от ночной росы, и преподнёс его почти к лицу чудовища. Она чуть смущенно, было заметно по бегающему зрачку, который смотрел то на лицо, то на цветок, резко провела своим синим языком по шее и губам Ратибора.
– Вкус-сный, хра-абрый… Ещ-ще с-свидимс-ся
Гостья плавно вышла, беззвучно закрыла дверь. Хозяин грузно сел за стол, черти мигом вылезли из корзинки и, став одной белою кошкою, улеглись на колени.
– И зачем дали цветок?
Тихо урча, голос кошки постоянно менялся, хватая то низкие, то высокие ноты:
– М-м-ры видели как хозяйка м-р-р дарила ей эти цветы, чтобы быстрей ушла. Видимо, редко дар-мр-рят.
***
В кузнице Степана никогда не гас огонь, чтоб не разозлить Сварога и не потерять его милость. Даже сейчас, как только пропели петухи, Богомил уже разжигал слегка ослабший огонь и готовился выплавлять подковы да ухнали. Старый мастер лишь наблюдал за работой ученика, изредка помогая, и, когда только первая дюжина оказалась готова, Богомил присевши стирал пот с лица, кузнец заговорил:
– Ты, брат, уже хорош в моем деле, хочу я тебе кузницу мою передать, да только тебе нужно кое-что сделать.
– Чего же, батько?
– Нужно тебе сделать штуку для меня хорошую, чтоб я убедился в твоем мастерстве. Выплавляешь ты ловко, да только теперь нужно без заготовки. Выкуй мне меч, да чтоб такого меча я еще не видовал.
– Добра, батько, завтра начну.
Чуть передохнув и остудившись, Богомил вернулся в кузню, а старик, довольный таким ответом, на пару с Марьей, пошел проверить свою дочку. Та без устали трудилась по дому, а на печи были развешаны пеленки.
– Уже готовишься? Молодец, дочка, вот тут нужно немного переделать, а тут вот добротно вышло! – указывала мать, а старик, слегка поговоривши с бабами, ушел на свою любимую лавку. Мимо него проходил Егорушка и он окликнул немого:
– Гэй! Егорушка, посиди со мной, побалакаем.
Немой с радостью присел к деду и, когда тот набил свою носогрейку, стал показывать и пытаться говорить.
– Что ты на хату ведьмы показываешь? Не ведьма? А, Ратибор тот, не нравится он мне, слишком какой-то сам себе живет. Хотя, да, на поле работает хорошенько. Что ты на рот показываешь? Не уж то сказал вылечит? От-ти-на! А старая Астасья так и не смогла. Устал уже молчать и показывать, да? Понимаю, но знаешь как говорят: "Язык мой – враг мой". А сейчас еще такое время, чуть скажешь что-то про Христа этого, то тебя сразу – старик сплюнул и несколько раз ударил ногой в лаптях по земле – и забудут кто ты и жил ли ты. Ладно, заговорил я тебя, не серчай.
Но Егорка остался и не ушел. Сделав пару затяжек носогрейки и выпустив дым, дед сказал:
– Нравится меня старика слухать? Ну добра, расскажу одну историю, только она про нечисть. Не спужаешься? Ха-х, вижу, что головой матаешь. Ладно, слухай:
Чего ж я в кузнецы подался? Все очень просто. В деревне, когда тут еще и пяти дворов не было, жил у нас кузнец, тож Степанов звали, так он меня спас однажды. Мне тогда было годков восемь-десять, пусть будет девять, так вот, стали у нас люди пропадать. Не тольки у нас, еще и в Ивановке да и в Синей, а на первый день сеялки, нашли мы тело купца из Смоленьску, он к нам заезжал купить чего. Помню его такого толстого, как поп наш, а вот нашли и испужались: весь он сухой, как старое дерево, а руки к верху, будто пытался отодвинуть кого, да не смог. Глаз у него уже не было, как и носу, а рот открыт так широко-широко и каждый зуб я успел разглядеть. Выпорол меня батька тогда, что я на всякую дрянь бегаю глядеть. Ну не смотри так, я б и сам выпорол, ведь и вправду лучше б и не видел. Так у нас в селе пятеро пропало, заливались матери слезами, а отцы поздно не пускали даже нужду справить. И вот я лежу ноччу, а окно у меня на улицу было. Лежу, гляжу да и не спиться мне. А тут – глядь, нешто белое пробежало, а потом так шибко к окну моему прилегло и смотрит так. Смотрю я, а это дед Макарыч, старый колдун наш, смотрит так зло, а глаза краснющие, как горящие угли.
– Пусти в хату, Степанушка, пусти старика хоть в сени,– шипел упырь.
А я и говорю ему так тихо:
– Батько недозволит.
– Я быстро, Степанушка, я тебе гостинец принес.
Ну я и ляпнул мол "заходи", а он как ударит по окну! Как зарычит,– дед попробовал прорычать нечто, а Егорушка аж подпрыгнул. – Извини-извини, не со зла я…
Так вот: рычит он и в окно лезет разбил его и прям прет, уже на половину залез, и шипит как змея подколодная! А тут резко его кто-то обратно затянул. И раз – шипения нету. Я выглянул, а там кузнец мечом своим голову упыря отделил и сердце вырывает. Степан тогда глянул на меня так добродушно мол "спи, спи, это уже моя праца" и мне так добра стало от этого взгляда – я и уснул.
А как мне время пришло ремесло своё найти – я сразу к кузнецу, вот и прижился с ним. Така история.
– Эй, Степан, хорош с молодым балакать, ходи ко мне бражку попробуем! – закричал с конца улицы Дед Фома и направился к своей хате.
– Зовут меня, Егорка, а ты иди гуляй там с девками нашими, молодой еще! Ты посмотри, как на тебя Настасья то глядит, как на пряник дитё.
Пастух смущенно пожал руку кузнеца и удалился, а старик с довольной улыбкой, в предвкушении бражки, пошел в гости.
***
Болото было не особо далеко от деревни, можно дойти за полчаса, да только в любое время дня здесь темно, точно ночью. Высокие стройные кроны деревьев тянулись вверх, пытаясь прижать своими длинными ветвями собратьев к земле. Из-за этого не братского поведения топи здесь были почти невидимы. Где-то вдали квакали жабы, протяжно и важно, а где-то ползли ужи да гадюки. Болотный туман застилал собой всю чащу. Запах полусгнивших растений и стоячей воды окружал любое живое существо, которое смело зайти так далеко в поисках неведомого. Этот болотный дурман отягощал голову и чем ближе было болото, тем больше усилий приходилось совершать для дальнейшего шага.
Богомил аккуратно ступал вперед, проверяя перед собой длинной палкою почву. Шел он уверенно, ведь еще перед входом в лес молодой кузнец преподнёс подарок лешему – кусок свежего хлеба – чтоб не шутил с ним и не водил его за нос. Когда он прошел свои первые десять шагов, то послышался стук клюва дятла об древо, заветные три раза. "Добра будет, понравился подарок". Хоть место здесь и гиблое, но все-таки не мысли об опасности заполняли голову, почему-то все время витали думы о молодой жене, матери, кузнице и брате. "Да, как-то неправильно вышло с братом, все-таки не красиво, что я его выгнал с хаты, но он, вроде, и сам был рад этому? Нужно будет свидеться как-нибудь и поговорить под настоечку, а то как не родные".
Вот и показалось болото, почти полностью заросшее тиной. На чистой водной глади сидели кувшинки, их белые цветки, лежащие на тёмно-зеленых листках, как-то успокаивали и, даже просто посмотрев на них, можно было забыть обо всем и уйти под топь. Богомил аккуратно ходил у болота и наполнял свой кошик грязными тяжелыми комьями железа. Корзинка постепенно заполнялась, молодой кузнец думал уже уходить, как нечто схватило за ногу. Он упал на кочку и со страхом посмотрел на схватившую его руку. Синяя, вся распухшая и в тине, дырах от червей и оводов, с длинными когтями-ногтями, она тянулась из болота. Показалась голова утопленницы, толстое лицо смотрело с хищной улыбкой, а на голове оказалась кувшинка, зубы-клыки были местами гнилыми, губы жирными, как толстые черви, и синие, будто волчья ягода.
– Ты куда, касатик? Самое лучшее в глуби!
– Чур меня! Чур! – кузнец потянулся к дереву, чтоб вымолить помощь у единственного защитника – Чура; но утопленница тут же затянула мужчину в глубь.
Ровная водная гладь, лишь пару мгновений были бурболки, а теперь тишина. Только кошик всплыл, одевая на себя зеленую тину. А в траве, переползая меж кочек, копошились змеи.
***
Вечером село взволновалось. Первой тревогу подняла Софья – муж не пришел к вечеру – ее стала успокаивать Мария, хотя тоже заметно волновалась. Дед Степан тихо сидел на печи, молча и смотря куда-то в пустоту, лишь одна мысль крутилась в голове. Она, как змея, спустилась с головы на сердце, медленно обвила его и стала душить, как мышь полёвку. "Я отправил его на гибель…"
Ратибор почувствовал неладное после ночного стука в окно, стучали словно ногтями попутно царапая стекло. К тому же в груди сидела какая-то пустота, так резко она появилась, словно ему отрубили руку или ногу одним ударом тяжелого меча, показалось, что он даже услышал стук калёного железа о кость и как сильно хлынула кровь. Он понял, брата на этом свете уже нет.
– Найдите брата, черти, несите сюда.
Белая кошка с широко раскрытыми глазами посмотрела на своего хозяина.
– Вы хотите его …?
– Плевать, чего я хочу, выполнять!
Кошка легла калачиком и разделилась на три маленьких комка.
– Слушаю-с! – завопил самый толстый и выбежал из хаты, за ним последовали оставшиеся чертики.
Глава восьмая. Явь.
Найти нужные травы было нелегко, пока черти искали труп брата, а в деревне прошла траурная процессия с пустым сосновым гробом, Ратибор бродил по полям. Он уже и сам был не уверен в правильности своего решения, но уже не зная почему, продолжал следовать выбору. Этим вечером колдун подрезал последний цветок, листья были темно-голубыми, их кончики словно чуть подпалили, а в центре они имели ярко зеленый цвет.
***
В хате было тихо. На столе лежало синее тело Богомила, возле которого сопели чертики. Колдун подошел к трупу и стал осматривать распухшего брата. "Мать так голосила из-за тебя. Вся деревня захлебывалась… Будут ли так поливать землю слезами из-за меня?Нет. Конечно, нет. Все они чувствуют, что я другой. Не только из-за моего хладного тела. Им достаточно взглянуть на меня, таким уж я уродился, брат, полумертвецом".
– Вставайте, гультаи. Не время спать!
Три комка сразу же встали в линию у края стола и вытянулись, задрав пяточки вверх.
– Где его левый глаз?!
– Где-где у балоте.
– Где ж ему ешчо быть, батенька?
– Мы его из пучины вытягивали, а глаз вывалилса! На тоненькой ниточке висел. А потом – раз! – и ее кикимора когтями обрубила. Еле убежали, хозяин!
– Гм… Ясно, несите все нужное. Быстрее!
"Слушаюсь" – одновременно сказали бесы и быстро засеменили копытцами по полу, пока их хозяин, засучив рукава, перетирал в ступе цветы, туда же отправлялись и пальцы трупов, и мох, и жуки, и, самое главное, кровь колдующего. В конце приготовления снадобья получилась вязкая ярко-зеленая жижа, запах которой мог сразить любого насмерть.
– Разденьте и посадите его в бочку, а после умойте зельем.
Пяточки лишь кивнули и принялись исполнять новый приказ. Без одежды брат казался еще внушительнее: плечи не сжимала одежда, а сильные руки не скрывала рубаха. Из бородки и волос утопленника достали остатки болотной тины, а после – не смотря на свой размер, слуги были очень сильные – усадили в бочонок. Синеватая кожа стала коричневой, словно покрываясь древесной корой или грязью. Посмотрев последний раз на потухшее лицо брата, колдун велел снести его в погреб.
Через несколько дней Ратибор проснулся ночью от голосов чертей.
– Воскрес, ваше благородие!
– Как Христос воскрес, батенька!
– Сидит плачет в подвале. Бубнит что-то, как медведь, так протя-яжн-о,– черти захихикали
– Быстро принесите его на кухню и укутайте во что-нибудь!
Слабый свет лучины освещал стол. В углу сидел всхлипывающий Богомил, а черти, улегшись на полу, ждали новых указаний. Ратибор сел рядом с братом, приобнял его.
– Ну тише ты, все хорошо теперь.
– Ба…– голос резко пропал,– ба…
– Не говори, языка то не имеется! – черти вновь захохотали
– Как нету?!
– Да Болотница взяла и откусила яму язычок то.
– Молитвы бубнел – вось и отгрызла.
– Весь зъела!
Ратибор молча прижался лбом к голове брата и ахнул от омерзения, перед ним возникла ужасная картина: кикимора утягивала его на дно, а после, когда ил лизал кожу, разорвав одежду, глянула и поцеловала, прижимаясь своими сине-зелеными грудями. Боль, вода рядом стала багровой, улыбка во всю морду, желтые и острые зубы, после она стала измываться над телом, а как закончила, встала и, извергла из себя несколько сотен икринок…
Мураши обжигали кожу, колдун оглянул комнату, взгляд остановился на играющих чертятах. "Слава Роду, это было видением…"
– Тише, брат, тише. Все будет хорошо, сейчас у меня побудешь, а потом к матери, к жене, хочешь? Ну тише ты, все переживали, что тебя нет, вон даже похоронили, а теперь все рады будут. Вновь кузнецом будешь, радость же, да?
Не получив ни согласия, ни отказа от такого будущего, Кветка еще крепче обнял брата. На лице некроманта расплылась улыбка. "Живой, плачет даже, не говорит, но оно и лучше! Теперь не один я мертвяк, не один. Мамке скажу, что в лесу нашел, а про язык и глаз… Леший так пошутил над ним! Все рады будут, все…"– под тихий плач, вперемешку с бубнежом ожившего, он крепко уснул, а снился ему добрый и красивый сон про будущий день.
***
Мать топила печь, уж несколько дней как она перебралась в свою старую хату и проделывала всю привычную работу: стирка, готовка, подкормка живёл, уборка в доме. Софья почти не ела и не пила, с каждым днем все худела и становилась бледнее, мать не могла смотреть на нее без слёз.
– Софочка, ну покушай хоть хорошенько – вон кака худа стала!
– Не могу я матушка… Без него – мне свет не мил, жизнь не нужна…
Мать присела рядом со снохой, приобняла ее и положила свою плотную, но сухую руку, на чуть полный живот.
– Ты не говори так, дочка, ведь скоро появится на свет ребеночек ваш, внук ти внучка моя. Живи не ради себя, а ради ребеночка живи.
Подействовало ли присутствие Марии или ее слова так отложились в сердце молодой вдовы, но, пересилив себя, она чуть поела, мало, но больше чем в последнее время. Как только они закончили трапезу, в дом вошел Богомил вместе с братом. От удивления мать выронила тарелки, которые с глухим стуком упали на пол, выплевывая ложки. Софа сразу же подбежала и обняла мужа, его холодная кожа чуть обжигала, но она продолжала, не жалея губ, целовать глупое квадратное лицо. Левая часть его была полностью закрыта тканью.
– А чего ж это…
– Это, мамко, нашел я его в лесу, когда по травы ходил. Собираю я значит, а тут слышу то ли зверь какой идет то ли леший шалит, я глянь – брат. Стоит он, на меня глазками лупает, как корова какая,– Ратибор осмотрел брата и добавил: – Вернее глазом. А я от неожиданности кошик выронил, подбежал к нему, обнял, говорю: "Где ж тебя черти носят?". Да только он и слова сказать не может, видно, лешего разозлил аль какой дух злостный, вот и попал так.
– Ой, ты видно голодный, милый, я сейчас, сейчас! – молодая женушка быстро подобрала посуду с пола и стала накладывать еще горячую еду, Богомил, лишь глянув на мать, пустил несколько слез и резко крепко обнял ее, чем немного испугал. Мария обняла сына в ответ, лицо ее выражало радость: все морщинки куда-то пропали, уголки губ трепетали, будто исполняя песню материнского счастья, а руки ласково гладили широкую спину, даже ее седые волосы стали не такими сивыми и обрели живой черный окрас на своих кончиках, которые чуть выглядывали из-под платка. Только холод, мертвый и отталкивающий, который исходил от Ратибора, но не так сильно, сеял какой-то ужас в сердце. Она уткнулась носом в заляпанную грязью и пахнущей тиной рубаху, большие ладони гладили теплые плечи матери вызывая мурашки.
– Ма…
Из рта вырвался болотный запах ударивший прямо в лицо. Плечи кормилицы чуть запрыгали от плача, слезы попадали под рубаху сына, и так ему стало грустно от осознания своей оконченной жизни и беспомощности, что он также заплакал, как дитя, но только мёртвое.
***
Ночью Степан не мог уснуть, лежа на печи и слушая дыхание сватьи, он продолжал размышлять: "Жив Богомилушка, жив, да только как теперь ему в глаза то смотреть? Как же я так не подумал. Чуть отца своих внуков не сгубил. Слава Вам боги, или тебе Иисусе, если ты выручил…". Но не спал не только он, Мария, отвернувшись к стенке, беззвучно плакала от своих мыслей: "Сын такой же холодный, даже более, чем младший, а значит он что-то с ним сделал… Нет, Ратибор ничего не мог сделать с ним дурного, но почему же тогда он холоднее…? Почему же его глаз стал зеленым…?"