Людмила Зубова
Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

Полная версия

ГЛАВА 2. ПАДЕЖНАЯ ВАРИАНТНОСТЬ

 
Так утешает язык певца,
превосходя самоё природу,
свои окончания без конца
по падежу, по числу, по роду
меняя, Бог знает кому в угоду,
глядя в воду глазами пловца.
 

Иосиф Бродский

В этой главе вариантность понимается не как явление альтернативной нормы (типа в цехе – в цеху), а как явление системы, возможности которой нередко противоречат норме (типа в марте – в марту).

Грамматические аномалии в современной поэзии затрагивают всю парадигму существительных и часто обнаруживают не только разнообразную стилистическую маркированность, но и специфическую контекстуальную семантику.

В стихи включаются системные варианты падежных форм, представленные в диалектах и просторечии.

Следующая группа примеров иллюстрирует продуктивность флексии -у в формах предложного падежа единственного числа существительных мужского рода – за пределами той лексической ограниченности (в … году, в … часу, в саду, на берегу, на ветру), которая свойственна кодифицированному литературному языку.

Стилистически эти формы маркированы как элементы социального просторечия:

 
Птички поют языком в мартý
детским, звенящим, ласковым —
старые песни (те, что коту
пелось налево сказками).
 

Надя Делаланд. «Капли стекают в тихую муть…» ¹⁷⁹ ;

 
Говорят, кто родился в маю,
Как ни прячься за тюлевой шторой,
Всё тоска догрызется, который,
Похватает игрушку свою
И качает на самом краю.
 

Мария Степанова. «Невеста» ¹⁸⁰ ;

 
Не кляни, навь-судьба, клятием кукушечку,
Не клинь впереклин кликушечку горькую,
На калиновом кусту не калечь кукушаточек.
 
 
Полетит она слеподырая за коломенскую версту,
Найдёт криком-крикмя Христа на кресту,
Залетит ко Христу в смерть-пазуху.
 

Сергей Круглов. «Кукушечка» ¹⁸¹ ;

 
Вот уже бересту
скручивало пламя.
На жестяном листу
блины выпекались сами.
 

Михаил Дидусенко. «Я ли где-то прочел…» ¹⁸² ;

 
И мне глаза тот дым, я помню, ел.
В то лето Белый конь в сердца смотрел.
Что видел он? – Звериную тоску,
Да седину у многих на виску.
 

Олег Охапкин. «Белый конь» ¹⁸³ ;

 
На усу моем хвоста
Чистой речи белый мед
В соловьиных языках
И под выпивку сойдет
 

Анри Волохонский. «Алеше по случаю праздника» ¹⁸⁴ ;

 
А наутро – глянешь в запад
На обиженных полях
Там железный ходит лапоть
В ячменю и в журавлях.
 

Анри Волохонский. «Фома…» ¹⁸⁵ ;

 
Коль рыло спит на самом алтарю,
Так дух уже взыскует чифирю.
Иль грезит о другом каком безвредном пьянстве.
Так – на Руси, иначе – в мусульманстве.
 

Анри Волохонский, Алексей Хвостенко. «Русский и Интеллигент» ¹⁸⁶.

Ненормативная флексия -у может быть спровоцирована нормативной в однокоренных словах, например, в саду → в зоосаду:

 
Все забудешь: имя и беду,
Поезд жизни, лязгнувший на стыке…
 
 
В Доме скорби, как в зоосаду,
В час обеда – радостные рыки.
 

Ольга Бешенковская. «В Доме скорби свечи не горят…» ¹⁸⁷.

У Александра Левина в стихотворении о коте форма на дому противопоставлена ее фразеологической связанности:

 
Толстый Василий лежал на дому,
розовым носом спускаясь во тьму.
Запахи лавра, лаванды и роз
Толстый Василий имел через нос.
 
 
Ах, Толстый Василий, твой дом на холме
   розовым носом сияет во тьме.
Великий надомник, сиятельный князь,
   ты наш во тьме негасимый вась-вась.
 

Александр Левин. «Толстый Василий» ¹⁸⁸.

Норма предполагает флексию -у в предложном падеже слова дом (с предлогом на), когда речь идет о работе, которая выполняется за зарплату дома (она и называется надомной работой), или когда говорится врач (портниха, нотариус) принимает на дому¹⁸⁹. В тексте же предлогу на придается буквальное пространственное значение, а следующей строфе подвергается деконструкции слово надомник.

У Владимира Строчкова форма в … полкé является элементом цитаты из песни, звучавшей в фильме Евгения Карелова «Служили два товарища»¹⁹⁰ (первые три строки стихотворения со всеми их диалектно-просторечными грамматическими формами полностью совпадают со строками песни):

 
 Служили два товарища, ага.
 Служили два товарища, ага.
 Служили два товарища в однем и тем полке.
 Сидели два товарища тихонько в уголку.
 
 
 Один из них был Эрихом, ага.
 Один из них был Эрихом, ага.
 Один из них был Эрихом, Марией был другой.
 В угле они сидели и оттуда ни ногой.
 
 
 Вот Эрих и Мария, и ага,
 Вот Эрих и Мария, и ага,
 Был умных два товарища, а третий был дурак.
 Служили оба-трое, ну а третьим был Ремарк.
Служили два товарища примером, ага,
а третий был, паскуда, офицером, да-да.
И были два товарища, к примеру, два бойца,
а третий был писатель, ламца-дрица-гоп-ца-ца.
 
 
Вот пуля прилетела, и ага,
другая прилетела, и ага,
и третья прилетела, и подумала, ага,
и мимо пролетела: глаз нецелкий у врага.
 
 
А первая-вторая, и ага,
попали вдвох в товарищей, ага,
и вот уж два товарища лежат в земле сырой,
и нет уж двух товарищей, а третий стал герой:
 
 
зарыл он двух товарищей, ага,
забыл он двух товарищей, ага,
а вспомнил двух товарищей – и написал роман.
Изрядное чудовище товарищ был Ремарк.
 

Владимир Строчков. «Служили два товарища, ага…» ¹⁹¹.

В четвертой строке автор демонстративно не рифмует полкé — уголке, а вместо этого продолжает грамматическую тему ненормативного предложного падежа формой в уголку. Далее включается семантическая игра с омоформами слов угол и уголь: В угле они сидели и оттуда ни ногой. В конце текста появляются абсурдная синтаксическая рассогласованность фразы (Был умных два товарища) и абсурдное числительное оба-трое.

Весь этот грамматико-семантический карнавал порожден тремя именами Ремарка, автора знаменитого романа «Drei Kameraden», в русском переводе «Три товарища», а также устойчивым представлением о том, что в персонажах романов воплощаются разные черты личности авторов.

В стихотворении Марии Степановой грамматическая аномалия в своем уму основана, прежде всего, на фразеологическом подтексте:

 
Было, не осталося ничего подобного:
Сдобного-съедобного, скромного-стыдобного.
Чувства раздвигаются, голова поет,
Грязно-белый самолет делает полет.
 
 
Ничего под праздники не осталось голого:
Ты держись за поручни, я держусь за голову,
У нее не ладятся дела с воротником,
И мигает левый глаз поворот-ни-ком.
 
 
(Горит золотая спица,
В ночи никому не спится.
 
 
– ЮКОС, ЮКОС,
Я Джордж Лукас.
Как вам теперь – покойно?
Что ваши жёны-детки?
Все ли звездные войны
Видно в вечерней сетке?
 
 
Спилберг Стиви,
Что там у нас в активе?
Софья Коппола,
Где панорама купола?
Ларс фон Триер,
Хватит ли сил на триллер?)
 
 
Лётчица? наводчица; начинаю заново,
Забываю отчество, говорю: Чертаново,
Говорит Чертаново, Банный, как прием?
Маша и Степанова говорят: поём.
 
 
А я ни та, ни ся, – какие? я сижу в своем уму,
И называть себя Марией горько сердцу моему,
Я покупаю сигареты и сосу из них ментол,
Я себя, как взрывпакеты, на работе прячу в стол,
 
 
А как стану раздеваться у Садового кольца —
С нервным тиком, в свете тихом обручального кольца —
 
 
Слёзы умножаются, тьма стоит промеж,
Мама отражается,
Говорит: поешь.
 

Мария Степанова. «Было, не осталося ничего подобного…» ¹⁹².

Резкая грамматическая аномалия по отношению к норме (сижу в своём уму) провоцирует читателя искать аналогии, то есть ассоциативный подтекст в самом языке.

Можно сказать, что эта форма суммарно производна от нескольких устойчивых сочетаний. Некоторые из них содержат нормативное или узуальное окончание предложного падежа -у в рифмующихся словах (то есть в тексте М. Степановой имплицируется рифма): в дому, работать на дому, сидеть в своем углу, некоторые – лексику, вошедшую в строчку Степановой: слово ум – ты в своем уме?, держать в уме, жить своим умом, сходить с ума, слово сидеть: сидеть дома, сидеть в своем углу. Флексия -у, присоединяемая к слову ум (заметим, что при этом получается слово-палиндром), содержится в выражении делать что-либо по уму, то есть делать правильно, хорошо, однако в этом случае слово ум стоит не в предложном, а в дательном падеже.

Максимально близкими к авторскому стилистически сниженному сочетанию в своем уму являются, вероятно, сочетание в дому (фонетически) и сидеть в своем углу (лексически и синтаксически).

Вариант в дому (второй предложный падеж с местным значением) в современном русском языке стилистически маркирован как разговорно-просторечный, но его, несомненно, следует признать и грамматическим поэтизмом¹⁹³. Такая статусная двойственность производящего сочетания соотносится с мотивом раздвоения личности, в быту обозначаемого выражением сходить с ума. В таком случае слова сижу в своем уму, лексически отрицая сумасшествие, вместе с тем грамматически напоминют о нем.

В стихотворении говорится: Маша и Степанова говорят: поём. / А я ни та, ни ся, – какие? я сижу в своём уму, / И называть себя Марией горько сердцу моему.

Имена Маша, Степанова, Мария, вероятно, являются словесными знаками разных социальных ролей лирического «я».

Раздвоенность сознания (даже растроенность – возможно, в подтексте содержится и расстроенность как эмоция) вызвана конфликтом поэтических потребностей, домашних и служебных обязанностей. Эта утрата цельности представлена многочисленными образами и мотивами: и тем, что звезды теперь можно смотреть только по телевизору в фильмах Лукаса «Звездные войны», и намеком на тюрьму, в которую попали руководители нефтяной компании ЮКОС, в прошлом очень успешной, и позывными ЮКОС, созвучными шпионскому псевдониму Юстас из фильма Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны».

Но, кроме всего этого, на собственно языковом уровне в стихотворении есть очень значимая импликатура в дистантном вариативном повторе: Чувства раздвигаются, голова поёт <…> Маша и Степанова говорят: поём <…> Мама отражается, / Говорит: поешь. Последовательность поёт – поём – поешь имплицитно содержит в себе форму *поёшь.

На первый взгляд кажется, что значимость этих фрагментов имеет отношение преимущественно к фонетике и графике, поскольку буква «ё» в орфографии факультативна. Но вариации строк очень существенно затрагивают и грамматику – категории лица и числа. Сначала употреблена отстраняющая форма 3‐го лица (не *я пою, а голова поет – возможно, это не о пении, а о том, что голова болит¹⁹⁴), затем формой 1‐го лица поём снимается отстранение, но при этом формой множественного числа подчеркивается раздвоенность. Однако имена Маша и Степанова одновременно и разделены союзом и, и объединены им. Формой числа выражена раздельность субъектов, а формой лица – совместность и единство действия.

В заключительной реплике матери имплицитному индикативу (*поёшь) противопоставлен императив (поешь). Моральная поддержка, таким образом, направлена, на поверхностном уровне, только на бытовую ситуацию.

Но обратим внимание на то, что финал стихотворения соотнесен с началом текста: Было, не осталося ничего подобного: / Сдобного-съедобного, скромного-стыдобного. Здесь интересно совмещение современных значений субстантивированных прилагательных с их архаическими значениями, важна рифменная импликация слова скоромного. Во всем этом есть метафоризация: под свойствами еды подразумевается не только пища телесная, но и духовная. Соответственно, в последнем слове поешь можно видеть аналогичную метафору.

Значимый аграмматизм числа можно наблюдать и во фрагменте: А я ни та, ни ся, – какие? Формой женского рода семантизируется фразеологизм ни то, ни сё, местоимения указывают, в отличие от фразеологизма, на конкретного человека, названного разными именами. Формой какие вместо нормативного какая (или, еще правильнее по речевому стандарту, кто) автор стихотворения ориентирует читателя на восприятие множественности личностей и на их свойства.

Любопытно отметить, что и у В. Строчкова, и у М. Степановой наличие системных вариантов предложного падежа во-первых, связано с разными именами одной и той же личности, а во-вторых, с темой расщепленного сознания.

Сопоставление, оно же и противопоставление системных вариантов форм предложного падежа встречается в современной поэзии довольно часто.

У Владимира Салимона социально-просторечная форма следует за нормативной – как поправка и уточнение:

 
…Это что еще за мусор, что за дрянь,
      что за вздор?
Матерь Божья, это ж руки я
      распростер.
 
 
Это ноги я протянул и лежу.
Голый… Босый… Как на пляже… На пляжу!
 

Владимир Салимон. «Час за часом, раз за разом, как назло…» ¹⁹⁵.

Отказ от нормативной формы в этом тексте изобразителен: расслабленность физическая передается расслабленностью речевой.

Возможно, что у этих строчек есть претекст – песня из репертуара Аркадия Северного «Надену я черную шляпу…» со словами: Надену я чёрную шляпу, / Поеду я в город Анапу, — / И там я всю жизнь пролежу / На солёном как вобла пляжу. // Лежу на пляжу я и млею, / О жизни своей не жалею, / И пенится берег морской / Со своей неуёмной тоской (автор слов неизвестен).

Конечно, форму на пляжý очень поддерживает рифма лежу.

Не менее просторечными оказываются формы предложного падежа с ненормативным окончанием -е на месте нормативного -у:

 
 Я лежу на животе
 С папиросою во рте,
 Подо мной стоит кровать,
 Чтоб я мог на ней лежать.
 Как внизу лежит сосед.
 <…>
 Под кроватию паркет,
 В нем другой дощечки нет,
 И он видит сквозь паркет,
 Как внизу другой сосед.
 
 
 На своем лежит боке
 С телевизором в руке.
 По нему идет футбол.
 И сосед не смотрит в пол.
 

Игорь Иртеньев. «Вертикальный срез» ¹⁹⁶ ;

Контекстуальная дифференциация падежных вариантов нередко сопровождается авторской рефлексией. Поскольку при эволюции склонения многие формы существительных получили стилистические и семантические коннотации, связанные как с языком сакральных текстов, так и с диалектно-просторечной сферой функционирования языка, системная вариантность падежных форм оказалась значительным ресурсом поэтического смыслообразования:

 
 В мире, более реальном,
 чем приспущенный февраль
 над моим районом спальным,
 тянущимся к Богу в рай,
 не в миру моем – но в Мире,
 сквозь безумную Дыру
 мечущем своих валькирий
 многоглазую икру
 на совдеповские стены
 и неровный потолок —
 в пограничной мне Вселенной
 вижу, вижу диалог
 двух равновеликих наций
 под синхронный перевод:
 дескать, нечего стесняться!
 мы – народ и вы – народ.
 

Виктор Кривулин. «Телемост» ¹⁹⁷ ;

 
 Горжусь я, что в своей стране,
 В родном краю (нет, в «отчем крае»)
 Я знаю все, что могут мне
 Сказать в автобусе, в трамвае.
 

Владимир Вишневский. «Незаконная гордость» ¹⁹⁸.

В стихотворении Виктора Кривулина форма в миру соотнесена с понятием мирской жизни, а форма в Мире – с понятием метафизическим, что маркировано заглавной буквой существительного. Владимир Вишневский, иронизируя над современными условиями жизни, не похожими на условия жизни классиков, кавычками обозначает переход в иную стилистику, и эти кавычки можно понимать одновременно и как цитатные¹⁹⁹, и как иронические.

Родительный падеж тоже, хотя и в меньшей степени, представлен различными системными вариантами:

 
Се был Москвы передовой собор,
В австрийстем Риме община монасей.
К чужим дозор, а от чужих забор,
За коим сонм ученых ипостасей.
Там в русской филологии запор
Усердный тайнописец Копростасий
Навеки вызвал, «Слово о полку»
По вдохновенью взявши с потолку.
 

Андрей Сергеев. «Шварц» ²⁰⁰ ;

 
 Моха чёрная летела
 выше прочей мелюзги.
 Утомилася и села
 на высоком берегу.
 <…>
 Моха кушала компосту,
 запивала молоком,
 благосклонно улыбалась
 сиволапым мужикам.
 

Александр Левин. «Моха и поселяне» ²⁰¹.

В грамматическом карнавале Александра Левина форма компосту может читаться по-разному – и как родительный партитивный падеж, и как винительный женского рода. Если это воспринимать как родительный партитивный, то обращает на себя внимание лексический абсурд: форма компосту, грамматически уподобляясь формам типа сахару, меду, чаю, указывает на обыкновение есть или пить что-то привычное и вкусное. Получается, что ситуация описывается с точки зрения Мохи. Возможно, в данном случае существенна и фонетическая близость слов компост и компот. Противоречие между лексикой и грамматикой состоит и в том, что глагол кушала – несовершенного вида, а родительный партитивный употребляется с глаголами совершенного: можно выпить чаю, но не *пить чаю, положить сахару, но не *класть сахару, съесть меду, но не *есть меду.

Любопытный пример рефлексии при выборе вариантной падежной формы родительного падежа имеется у Дмитрия Бобышева:

 
Умри за клок земли, пусть он загажен, выжжен! —
плотина-Мать на осетра орет.
 
 
Он – оземь из воды. А было: люд – на гибель
во имя имени… Или – имен? Имян?
Навороти любые глыбы, —
всё в прорву унесет река времен (времян)…
 

Дмитрий Бобышев. «Реки» ²⁰².

Бобышев архаизированными вариантами слов²⁰³ описывает бренное как вечное, символизирует ситуацию, ориентируясь на противоречивые классические образцы: Река времен – знаменитая цитата из стихотворения Г. Р. Державина «Река времен в своем стремленьи…», форма времян связывается в сознании прежде всего с фрагментом из поэмы Пушкина «Евгений Онегин»: Но эта важная забава / Достойна старых обезьян / Хваленых дедовских времян. Есть эта форма и у К. Батюшкова. Л. А. Булаховский отмечал, что в XIX в. такие случаи единичны, а в XVIII в. форма времян встречалась «относительно нередко» (Булаховский 1954: 75).

В современной поэзии находится немало примеров вариантных форм творительного падежа.

Флексия творительного падежа множественного числа существительных современного 3‐го склонения в формах типа страстьми при современном нормативном страстями (ср. нормативную вариантность костями – костьми, лошадями – лошадьми, дверями – дверьми) воспринимается как грамматический поэтизм благодаря такому формоупотреблению в поэзии XVIII–XIX веков.

Варианты форм на -ми представлены у тех существительных женского и мужского рода, которые в древнерусском языке относились к склонению с праславянскими основами на *-ĭ, то есть авторы воспроизводят первичные грамматические формы:

 
Лисица:
Бегущей пищи по урочищам
Не поимать середь ладоньми
Срывая когти в мехе убегающих
Иль крылиев пернатых лебедями
Тени улавливать?
 

Анри Волохонский. «Ветеринар бегущий» ²⁰⁴ ;

 
в сониих и видениих
заре дне невечерняго
пылая в дому как угльми
благорастворение
радостопечалия!
 

Геннадий Айги. «К иконе Божьей матери» ²⁰⁵ ;

 
Дуб тряхнул желудьми,
Стук пошел по дорожкам росистым,
Пролетел над людьми
Ангел радости в рубище чистом.
 

Александр Крестинский. «Под одним небом» ²⁰⁶ ;

 
Пошли-пошли Емельяну,
пошли-пошли Серафиму
Ульяну, пошли Ульяну —
осеневать эту зиму,
которая нас провела
такими-такими путьми,
что темные наши дела
стали темнее тьмы.
 

Леонид Кочетков. «Пошли-пошли Емельяну…» ²⁰⁷.

Слово цифирь, относительно позднее заимствование, стало существительным 3‐го склонения, которое является частью древнего склонения на *-ĭ, однако форма цифирьми у Владимира Строчкова выглядит парадоксально, возможно, главным образом из‐за ненормативно множественного числа этого слова:

 
И на играх икарийских
подлетит к тебе Икар,
изливая с укоризной
назидательный нектар:
 
 
– Столь ли лучше быть крылату,
чем владея цифирьми?
Полетай в свою палату
и Эллиниум прими.
 

Владимир Строчков. «Мэри вывела овечек…» ²⁰⁸.

Флексия -ьми переносится и на те слова, которые ни к древнему склонению на *-ĭ, ни к современному 3‐му склонению не относятся:

 
Сохрани же и Вековку-Ермус-град
Да во веки веков свечьми сосны горят.
 

Владимир Карпец. «Четвероглазник» ²⁰⁹ ;

 
Житьё-бытьё со дна квашни
взойдёт глубинное,
глухими слушая ушьми
своё суглинное.
 

Наталья Горбаневская. «Забиты прорези в стене…» ²¹⁰ ;

 
Не боги же куранты сбили с такта —
С «Шести вечор после войны» к «Восьми»,
что «с половиной» – люди сбили, так-то!
Он это в детстве видел сам, глазьми!..
 

Алексей Дидуров. «Отрочество Марии или хроника одного дня 1982 года» ²¹¹ ;

 
Мне тоже мыли голову в грозу
(не помню – почему,
но точно: мыли),
а мы с сестрой стояли на полу
и вот – глазьми,
бесцветными, цветными,
как два врага, смотрели на себя
 
 
Мы никогда все это не любили.
Но почему все это – помню я?
 

Дмитрий Воденников. «Мне тоже мыли голову в грозу…» ²¹² ;

 
Вчера под окнами моими
Подранили машину
Она всю ночь словно Наина
Кричала и слезьми большими
Наверно капала на снег
А что? – какой-то человек
Видно, хотел украсть ее
Увести от хозяина родного, беспутного,
пьяного, валяющегося где-то в сугробе и снами
про Америку райскую наслаждающегося
 

Дмитрий Александрович Пригов. «Вчера под окнами моими…» ²¹³.

Подобными формами художественные тексты препятствуют вытеснению окончания, когда-то принадлежавшего склонению на *-ì, находя для такого окончания новую (поэтическую) функцию – уже независимо от типа склонения существительных. При тенденции к унификации всех типов склонения и, соответственно, перераспределении флексий на стилистических и семантических основаниях, подобные формы представлены и в истории языка в частности, фольклором: Да Васинька Окулович весьма велик: / Промежду-де плецьми его коса сажень, / Промежду-де глазьми его целой аршин – Былина «Иван Годинович» (Былины 2001: 53), литературой XIX в.: Л. А. Булаховский приводит формы ушьми, плечьми из произведений М. Ю. Лермонтова, Н. А. Дуровой, К. Н. Батюшкова (Булаховский 1954: 75).

В современной поэзии создаются контексты с парадигматическим выравниванием в системе склонения:

 
Вертится чудесное колесо,
Перед нами ясное небесо.
Перед нами ясное небесо.
Это просто чудо-чудесо.
 

Псой Короленко. «Чертово колесо» ²¹⁴.

Этот контекст указывает на случайность исторически сложившихся расхождений между формами именительного падежа ед. числа тех слов, которые в исходном склонении на согласный звук имели одинаковые флексии начальной формы.

В сущности, импульс исторического развития языка с его тенденцией образовывать формы существительных по аналогии (в этом и заключается динамика в системе склонения) аналогичен импульсу рифменного притяжения слов и форм:

 
И видно, как все меньше раз за разом
несут на белом к смутным тем березам
дощатый гроб великим переносом
 
 
Когда я проезжал и видя корпуса
(забыл упомянуть, что здесь теперь Мокса)
другая жизнь, другие трубеса
 

Генрих Сапгир. «Хороны барака» / «Генрих Буфарёв. Терцихи» ²¹⁵ ;

 
В серых колготках, надетых на стрелки часов,
Время не может найти утешительных слов
для андрогинной природы…
Вот и рифмуешь: лесов-парусов-небесов.
Хочется кушать? Добавишь еще – колбасов,
и завершишь – бутерброды.
 

Александр Кабанов. «Дождь отшумел, полусухой красный ампир…» ²¹⁶.

В современной поэзии встречается много примеров распространения окончания -ов / -ев в род. падеже мн. числа на существительные женского рода:

 
Москва! – как много в этом зыке!
Москва! – как много в этом соке!
Москва, ты ищешь в каждом лыке
Возможность встать в чужие строки.
<…>
Я помню: юношей безродным,
Ещё не отпустив усов,
К тебе стремился я, голодный,
За-ради мяс и колбасов.
 

Ефим Беренштейн. «Оп-ца-ца» ²¹⁷.

 
Так выпьем же за царство новых ятей,
за бабочков, плетущих в небе петель,
за девочку, рыдающую в китель
в уродливой, но радостной тоске.
 

Давид Паташинский. «Вы думали, я сам себе – кильватер?..» ²¹⁸ ;

 
Стало поздно, но сделать привала
муравьишки пока не могли,
время стрелки секундов совало
по карманам раздувшейся тли.
 

Давид Паташинский. «муравек» ²¹⁹ ;

 
скажи мне рой твоих мечтов, твои про
зрачные недели, пусть сваи гордые мос
тов и ветер напрочь опустели.
 

Владимир Казаков. «даль с ними и со мной…» ²²⁰ ;

 
Доставайте кроликов из шляпов,
Ухватив рукой за пару ух,
Беленьких, дрожащих, многолапых,
Красноносых, мягоньких, как пух.
<…>
Полицейский позабудет китель,
Продавец забросит магазин,
Только никому не говорите
То, что кролик всё равно один!
 
 
Все расстроятся, пожалуй, жутко,
Засмеют вас, если не побьют,
Все хотят ведь верить, что не в шутку
Кроликов из шляпов достают!
 

Ольга Арефьева. «Доставайте кроликов из шляпов» ²²¹ ;

 
– Мы все умрём, – сказал Гаврилов
и зарыдал что было силов.
– Увы-увы! – вздохнул Шувалов
и головою покачалов.
 

Александр Левин. «Гаврилов и Шувалов» ²²² ;

 
За закрытыми ставнями, кстати, и мы потихоньку себе веселимся.
 
 
Мы ничуть не боимся
ни подбеска блаженного с пеной пивною у пасти,
ни братишки его и ни тяти,
ни русалков его зубоскальных, плывущих от пота
по мохнатым чернильным волнам,
по волнам по чернильным мохнатым
(между скатом сосковым и черным спинным живоглотом), —
 
 
и поющих, поющих, поющих плачевным фальцетом
<…>
…Вон как он, моя рыбка, русалков когтями терзает, —
так, что лица у них опухают, глаза багровеют,
и гармонь фронтовую, подругу его плечевую,
плющит так, что костяшки немеют.
 

Линор Горалик. «Разве водобоится боец ВДВ, вдоль какой-нибудь улицы сельской…» ²²³ ;

 
Моих костров твоим кострам
твоих б сестров моим сестрам
моих Петров б твоим Петрам —
слои слова своим словам
 

Евгений Хорват. «Авессарамма» ²²⁴ ;

 
Муж лежал на солнцепёке,
Кушал жареные штуки,
испечённые женой
в позапрошлый выходной.
<…>
Эта добрая жена,
как родная старшина,
мужу штуков и люляков
испекала до хрена.
 
 
Муж лежал на солнцепёке
весь бесчувственный, жестокий,
<…>
отгоняя толстых мухов
вялой спящею рукой.
 

Александр Левин. «Муж лежал на солнцепеке…» ²²⁵ ;

 
И я был честный гражданин
Страны своей Советов
И я внимал советов
Журналов и газетов
 

Дмитрий Александрович Пригов. «И я был честный гражданин…» ²²⁶ ;

 
Что случилось? что случилось?
Сорок тысячев взбесилось
А за ними миллион
И пошли на Кремль – а он
Неприступный возвышался
И терялся в небесах
Лишь на огненных часах
Меч возмездия вращался
Объективный
 

Дмитрий Александрович Пригов. «Что случилось? что случилось?..» ²²⁷ ;

 
Моя античная порода стоит ногами в небесах,
поди посетуй огороду, что уместился на весах,
продуй закаты да восходы, протри стекло своей зари,
убей последнего урода, открой амбар по счету три
 
 
и обнаружь там понедельник в камзоле каторжных потрав,
великих войн большой бездельник, совет у нищего украв,
олигофрен, владыка птицев, что рвали нитью горизонт,
когда, не в силах обозлиться в планете кончили озон,
теряя прочие частицы останеновки бытия.
Такие, братец, нынче птицы летят за крайние края.
 

Давид Паташинский. «Полезия» ²²⁸ ;

 
Уже светало. Дворник Чистопузов
Усталый, но довольный шел домой
И нес большой аквариум медузов —
В награду за поступок трудовой.
 

Тим Собакин. «Дикобразы» ²²⁹ ;

 
Нет повести бездоннее на свете,
чем повесть о сияющем поэте!
 
 
Но скажет продавец книжкóв корявых:
«За чистотою – в монастырь направо.
За красотою – к полевым лилеям.
За счастьем – винный погребок левее».
 

Марина Матвеева. «Нет повести печальнее на свете…» ²³⁰.

Замена окончаний -ей, -ий, и замена нулевого окончания на -ов, -ев в словах мужского и среднего рода наблюдается тоже довольно часто, что соответствует грамматике социального просторечия:

 
Скобелев вылетает, белый конь, а с ним и солдаты,
И бегут, закрыв глаза, раскосые орды.
Скатерть-самобранка белой Сибири
Зацепилась за саблю и несется куда-то.
Много крови пролили очи родителев наших,
А мы уж не плачем – рождаемся сразу старше,
Белой пеной исходят наши глаза.
 

Елена Шварц. «Смутные строфы» ²³¹ ;

 
Как на наших на соседев
напал целый рой медведев!
 

Александр Левин. «Вот ужас!» ²³² ;

 
Много всяческих деревьев возвращается с кочевьев,
возвращается с леченьев после многих приключеньев
 

Александр Левин. «Буколюшки на переезд с дачи» ²³³ ;

 
Всю ночь в корзине мерзли дикобразы
Без одеялов и продуктов без…
А мимо них неслись не то КамАЗы,
Не то машины марки «Мерседес».
 

Тим Собакин. «Дикобразы» ²³⁴ ;

 
Небо превращалось в море,
по нему бежали рыбы,
а за ними, как смешные,
прыгали вовсю линкоры,
у линкоров зубы взрывов,
пушки очень воронены,
флаги разных государствов,
а матросы все в пижамах.
 

Давид Паташинский. «скафка» ²³⁵.

В некоторых текстах представлены разные системно вариантные формы существительных. Например, у Тима Собакина варьируются формы мух и мухов, а окончание -ов получает и слово уши (вероятнее, ухи):

 
Выправив тело и дух,
Вспомнив ромашку и клевер
Стаи упитанных мух
Вновь потянулись на север.
Чтобы, тревожа досуг,
Нежно жужжать возле ухов,
Чтобы маханием рук
Мы отбивались от мухов.
 

Тим Собакин. «Перелетные мухи» ²³⁶.

Марина Матвеева ставит рядом формы мужского и женского рода с ненормативными окончаниями:

 
Нет повести печальнее на свете,
чем повесть об ущербности в поэте,
но нет на свете веселей историй,
чем о преодолении которой.
О распрямленье словом и поступком —
коротких ножков, кривоватых зубков,
помятой рожи, ростика пигмея —
мужчине, женщине – переполненья…
души, конечно же. Чего же боле?
И всякой прочей развесёлой боли.
 

Марина Матвеева. «Нет повести печальнее на свете…» ²³⁷.

Современная поэзия в большом количестве контекстов демонстрирует вариантные окончания именительного падежа слов мужского рода. Собственно, традиция обращать внимание на эти варианты начинается, по-видимому, со стихотворения М. В. Ломоносова «Искусные певцы всегда в напевах тщатся…» со строками

 
В музыке что распев, то над словами сила;
Природа нас блюсти закон сей научила.
Без силы бéреги, но с силой берегá
И снéги без нея мы говорим снегá;
Довольно кажут нам толь ясныя доводы,
Что ищет наш язык везде от И свободы.
 

М. В. Ломоносов. «Искусные певцы всегда в напевах тщатся…» ²³⁸.

Самый известный пример рефлексии на эту тему во второй половине ХХ века – строки Владимира Высоцкого:

 
Мы говорим не «штормы», а «шторма» —
Слова выходят коротки и смачны:
«Ветра» – не «ветры» – сводят нас с ума,
Из палуб выкорчевывая мачты.
 

Владимир Высоцкий. «Мы говорим не „штормы“, а „шторма“…» ²³⁹.

Александр Левин противопоставляет грамматические варианты множественного числа слов в таком контексте:

 
Мы садимся в наш автобус,
собираемся поехать.
Тут кондýкторы приходят,
а потом кондукторá
И кондýкторы нас просят:
«Проездные предъявляйте!»,
а кондукторá велят нам:
«Оплатите за проезд!»
<…>
Повезут ли нас шофёры
до метро без остановок,
или высадят в канаву
удалые шоферá?
 

Александр Левин. «Мы садимся в наш автобус…» ²⁴⁰.

В этом случае контраст между элементами социального просторечия и литературной нормы не просто семантизируется: кондукторы и кондукторá, шофёры и шоферá оказываются разными персонажами, они не только по-разному говорят, но и по-разному ведут себя. Эти различия и формируют сюжет стихотворения. Но антитеза форм представлена не в речи персонажей, а в речи наблюдателей, которым свойственна языковая рефлексия. Иными словами, в стихотворении обнаруживается лексикализация падежно-акцентологических вариантов²⁴¹.

А у Евгения Сабурова находим:

 
Пока не вернусь я гиппопотамом
к маленькой миленькой девочке Лизке,
пока я играю крестами, листами
и хлопочу над сосиской,
 
 
я не достоин свободы. А когда?
Когда я достоин свободы?
Ерунду уносят года.
Всё остальное – годы.
 

Евгений Сабуров. «Пока не вернусь я к истокам любви…» ²⁴².

Вероятно, здесь обозначена аксиологическая антитеза: строка Ерунду уносят года сообщает о времени жизни человека. Чем он становится старше, тем меньше помнит ерунду. А в строке Всё остальное – годы говорится о разрушительном времени вообще.

Вариантность таких окончаний часто связана с активным употреблением традиционных поэтизмов типа крыла, плеча.

Поэты вносят грамматические поэтизмы в бытовой контекст, отказываясь от их привычной денотативной отнесенности, тем самым они уравнивают высокое с обыденным: