Людмила Зубова
Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

Полная версия

Авторские существительные-определения

Синкретизм имени и признака проявляется также при создании таких сочетаний двух существительных, одно из которых выполняет функцию определения (по модели фразеологизмов типа жар-птица, бой-баба, а также заимствованных моделей типа интернет-коммуникация, Кролик-бар)¹¹⁵:

 
Голубь как белая бабочка ходит-ходит,
не верь, не верь, что у него утро.
И это дни идут назад, на когтях лапы
и рёв иллюзий эволюционных,
как рвут дожди мои скандал-руки.
Не верь, не верь, моё дитя золотое,
ты златотканно, и в моих Микенах
лист перевёрнут… Свист ста!
 

Виктор Соснора. «Мотивы Феогнида. Энеада» ¹¹⁶ ;

 
Мой дом стоял, как пять столбов, на холме с зеркалами.
Топилась печь, холод хорош, а стекла-ртуть зачем-то запотевали.
 
 
Как говорится, грусть моя не светла, направо дверь-дурь белела.
Да в жилах кровь, как мыльный конь, к пункту Б бежала.
 

Виктор Соснора. «Босые листья» ¹¹⁷ ;

 
Вот Гнильпросветуголок
   кладбища новосельного,
      гниль-огонек. Вечерами
Здесь собираются жмурики —
   смертожители местных могил
Посмотреть в телевизоре
   розыгрыш черепа… матч
Вспомнить попойки гнилушные,
   бормотушно-багровые ночки,
Вспомнить, вздохнуть и вернуться
В Червогриб многоместный,
   растущий сквозь недра земли.
 

Сергей Стратановский. «Вот Гнильпросветуголок…» ¹¹⁸ ;

 
Я обернусь – при синь-луне
Моя сестра плывёт в челне.
   Иное на её лице.
Что, госпожа, в твоём ларце?
 
 
Святынька? Баночка румян?
…На поле – войско басурман.
 

Мария Каменкович. «Я человек травы да туч..» ¹¹⁹ ;

 
Лавина холода
спрессована в гармошку.
Сыграй мне, лёд,
свой шлягер на дорожку,
вруби мой след
в каток мороз-пути
И отпусти
дышать морозным бунтом.
 

Ольга Залогина. «Впитай меня…» ¹²⁰ ;

 
Я, превратившись в слух и в голос,
в минус, подобный лишь лосю, чьи
лоб-лабиринты суть та же голость
сучьев, умноженных на в ночи
 
 
скрипы их… ибо способен минус
и к умножению. Разве та
Крит-пустота, что застроил Минос,
не многократная пустота?
 

Илья Кутик. «Слух и голос» ¹²¹ ;

 
В «Обувь»-магазине русалка
Кислую состроила мину.
Кладбище. Мягкая посадка.
Первое время. Тихо-мирно.
Плыли бы Летою желанной,
Только засыпаны истоки.
Здравствуй, солдатик оловянный,
Бывший стеклянный, жаростойкий.
 

Ольга Зондберг. «Война» ¹²².

Синкретическое существительное-прилагательное типично для языка фольклора, и эта модель воспроизводится в соответствующей стилизации:

 
А Господь по берегу похаживает,
На омут-стынь будто и не посматривает,
Соболиные брови все похмуривает,
Томит душеньку-слизь, испытывает.
 
 
А и Сам-то плетет сети шелковые,
Уду ладит снастную, крюкастую,
Уду ладит, ворчит-приговаривает:
 
 
«Вот уж как еще раз Меня да не послушаешь,
Как пойдешь без ума смеяся, купатися —
Вот годи! Тогда не пощажу,
Судом праведным тебя засужу,
Отдам тебя ужам – спекулаторам-сторожам,
Пустят тя по кругу, стерлядью дочь,
Разнесут костоньки на четыре волны!
Ну, давай, подплывай, хайло разевай,
Хайло пузырявое, гнилой роток
 
 
Лови в роток сталь-востёр крючок.
Крючок глотай, да не спрашивай,
На какого уловлю тебя, душа, червя,
На того ли на сладкого опарыша,
На Моё ли сырое кровь-серденько».
 

Сергей Круглов. «Душе, душе моя…» / «Потопные песни» ¹²³.

Производящие существительные в конструкциях типа черным-черно

Еще одно из проявлений синкретизма частей речи – конструкции, образованные по моделям черным-черно, давным-давно, первыми, а иногда и вторыми компонентами которых являются существительные, а не прилагательные. На такие конструкции в современной поэзии обратили внимание Н. Г. Бабенко и Н. А. Фатеева. Н. Г. Бабенко анализирует сочетание тюрьмым-тюрьма в строке Андрея Вознесенского, подчеркивая его уникальность и показывая признаковую семантику формы существительного:

окказионализмы третьей степени – это сугубо окказиональные, полностью нестандартные образования, семантическая интерпретация которых достаточно трудна, а отступление от деривационной нормы существенно. Такие образования часто не имеют аналогов даже среди окказионализмов. Например, окказионализм А. Вознесенского тюрьмым-тюрьма в строке «в душе – тюрьмым-тюрьма» деривационно не соответствует отчасти структурно подобным «темным-темно», «белым-бело» и др., так как мотивирован не прилагательным, а существительным, которое от лексем-образцов наследует аффикс -ым, чуждый существительному. Только исследование семантики существительного «тюрьма», круга устойчивых ассоциаций, рождаемых этим словом, при учете «накала» состояния, подчеркиваемого повтором мотивирующей основы, и семантики лексем-образцов типа «темным-темно», «черным-черно» позволяет прийти к истолкованию названного окказионализмом состояния души как «тягостного, мрачного, безнадежного одиночества», как «мучительного чувства внутренней несвободы» (Бабенко 1997: 14).

Н. А. Фатеева указала на сочетание ветрым-ветро в стихах Нади Делаланд, сопровождая пример комментарием со ссылкой на Н. Г. Бабенко: «Подобное образование находим только у А. Вознесенского: в душе – тюрьмым-тюрьма» (Фатеева 2017-б: 154)¹²⁴.

Представлению об уникальности таких конструкций противоречат многие другие примеры из современной поэзии:

 
Всегда со мной беда всегда,
Куда бы я ни шел: туда
она войным-война:
сверну налево, а беда
за мной. Тогда кругом бегом
направо. А беда – «куда?»
Бедой ведóм, бегу.
 

Ян Сатуновский. «Всегда со мной беда всегда…» ¹²⁵ ;

 
весным весна
 
 
   сказано было
   Сатуновским
 
 
полным полно весны
 
 
и какие были
смыслы Москвы
 
 
все
 
 
всплыли
 

Всеволод Некрасов. «Может мертвый оживать…» ¹²⁶ ;

 
Душа моя живет,
Опущенная в пятку,
но разбивает лед
зеленоватый – всмятку,
когда белым-бела,
зимым-зима погода
и снежная юла
кружится без завода.
 

Виталий Кальпиди. «Рождественские вирши для А. М.» ¹²⁷ ;

 
Неделя, как настали холода.
И полторы – до той поры, когда
забулькает по трубам отопленье.
Покуда согреваюсь изнутри
 
 
да вспоминаю, как огонь горит
и как трещат горящие поленья.
Мне было жаль их жечь. Бревным-бревно,
его бы в печку, да живее. Но
 
 
не забывая опыт папы Карло,
я их на нож испытывал – и лишь
тогда они гурьбою в топку шли.
Зато потом – изрядно припекало!
 

Валентин Бобрецов. «Баллада о беспечной жизни» ¹²⁸ ;

 
Любо, братцы, борода, позавидуешь змее, подойди ко мне сюда,
                  голубое острие,
покажи мне месяц мой, месяц нет и месяц да, где по солнечной
                  прямой бьет кудрявая вода,
где гуляет, многолик, на лицо балдым балда, и толпа его калик
                  собирает пот со лба.
 

Давид Паташинский. «страшный месяц ой» ¹²⁹ ;

 
Но вот приволокло, облако накатилось, на гору обло-
котилось, заволокло,
шодерло, де лакло, атасные связи,
ветрено, северно-западлó,
холодно, свиблово, чертаново.
СИЗО.
Сопли наголо, танец с зяблями.
И на море половецкие плески. Море челным-челно.
Пенистый многочелн.
 

Владимир Строчков. «Непутевые заметки» ¹³⁰.

В последнем контексте с тотальными фонетико-лексическими сдвигами, подменами слов сочетание челным-челно, конечно, фонетически производно от общеязыкового черным-черно.

У Евгения Клюева элементами конструкции типа черным-черно становятся местоимения:

 
«Всё само собой, родимый, будет быть, будет быть,
ты никтым-никто, родимый, в этой общей судьбе,
так что смейся или плачь ты, помни или забудь —
существует в мире нечто, что живёт не в тебе
 

Евгений Клюев. «Автоматическое рождество» ¹³¹.

У разных авторов есть конструкции с числительным-местоимением один в первой части:

 
О ярость бесполезная чума война
да как же я останусь тут одным-одна
победой ли ославишься бедой какой
да как же ты управишься с одной ногой
без флейты кипарисовой ружья коня
без головы без совести и без меня
 

Ирина Ермакова «Сумарочка» ¹³².

 
А правда одным-одна,
Как темная в поле хата:
Чем больше твоя вина,
Тем больше моя расплата.
 

Гедымин Анна. «А правда одным-одна…» ¹³³ ;

 
Прости, моя любезная, мой свет, прости,
Мне сказано назавтрее в поход ийти.
 
 
Шумит вода, палит по голове,
а я иду и думаю одно.
 
 
Чтоб не возникло перемены мест,
всегда я думаю одним-одно.
 
 
Не происходит перемены мест,
вода течёт и пахнет ярко,
маслит прутья, склеивает листья.
Рябина красится, сливается в огонь.
Весь мир давным-давно одним-одно,
и счастье соль и ливень у лица,
 
 
и все места знакомы мне давно,
все, кроме самого конца.
 

Ксения Букша. «Шумит вода, палит по голове…» ¹³⁴.

Субстантивация прилагательных и адъективация существительных

О том, что взаимообратимость существительных и прилагательных в современном русском языке – живое динамическое явление, свидетельствуют многочисленные примеры субстантивации прилагательных и адъективации существительных. В пределах нормы эти явления обнаруживают разную степень субстантивации и десубстантивации (см. об этом подробно: Высоцкая 2006: 142–149).

Так, например, слова любимый, сумасшедший, богатый, бедный, нищий, больной, ученый, знакомый, чужой, военный могут одинаково естественно быть и существительными, и прилагательными в зависимости от того, употребляются ли они как подлежащие, дополнения или определения.

Современные поэты иногда привлекают внимание именно к такой ситуации:

 
Кто мой любимый? Никто, никто.
Мой любимый песок и порох, и прочее нет суда.
Над восточными городами восходит то,
Что само по сути восточные города.
 

Евгения Риц. «Кто мой любимый? Никто, никто…» ¹³⁵.

В этом тексте слово любимый во второй строке может читаться и как существительное, и как прилагательное. Существительное было бы очевиднее, если бы там стояло тире, но правила пунктуации допускают и его отсутствие.

Мария Степанова помещает рядом антонимы, один из которых – прилагательное, а другой существительное:

 
Банный день стеклу и шинам.
Юбки флагами с балконов.
Летний воздух с тихим шипом
Выпускают из баллонов,
 
 
Он линяет, все меняет,
Он проёмы заполняет,
Человекоочертанья в нем, как шарики, висят —
Зоны мертвого живого
Года с семьдесят второго,
Года с пятьдесят восьмого
Ни фига не отражают, а висят-не-голосят
Наподобие холодных магазинных поросят.
 

Мария Степанова. «Банный день стеклу и шинам…» ¹³⁶.

Стихотворение Михаила Яснова «Кто у нас делает литературу» содержит грамматические ряды¹³⁷, состоящие из субстантивированных причастий и субстантивированных порядковых числительных¹³⁸:

 
Уцелевшие двадцатых,
обреченные тридцатых,
перемолотые сороковых,
задушенные пятидесятых,
надеющиеся шестидесятых,
исковерканные семидесятых,
разобщенные восьмидесятых,
нищие девяностых —
 
 
уцелевшие, обреченные, перемолотые,
      задушенные, надеющиеся, исковерканные,
      разобщенные нищие…
 

Михаил Яснов. «Кто у нас делает литературу» ¹³⁹.

В первой строфе, состоящей только из субстантивированных причастий и порядковых числительных, эти грамматические формы являются результатом компрессии – включения в субстантивы значения того слова, которое было бы определяемым в полном сочетании (люди или писатели). Для порядковых числительных, соответственно, годы.

Во второй строфе слова уцелевшие, обреченные и т. д. становятся адъективными формами, определяемое слово которых – нищие. Если бы перед словом нищие была запятая, такого грамматического преобразования не получилось бы.

Восприятие слова как причастия или как существительного может зависеть и от порядка слов:

 
в праге в старо-новой синагоге
находящейся напротив правды
кресло пастернака стоит и стояло
прямо рядом с креслом некоего манна
они вместе читали книги
у них часто соседствовали фамилии
например в уничтоженных списках
в особенности в списках уничтоженных
 

Наталия Азарова. «в праге в старо-новой синагоге…» ¹⁴⁰.

Только когда прочитано последнее слово следующего фрагмента из поэмы Генриха Сапгира «МКХ – Мушиный след», можно понять, какие части речи – причастия или существительные предшествуют этому слову:

 
разлезающееся расползающееся разъедающееся
растрескивающееся распузыривающееся разволдыривающееся
раздувающееся разгноевающееся разгангренивающееся
   разистлевающееся разистончаю
 

Генрих Сапгир «МКХ – Мушиный след» ¹⁴¹.

В современной поэзии есть очень много примеров десубстантивации тех существительных, которые были образованы от прилагательных.

Особенно это заметно в тех случаях, когда субстантивация, казалось бы, произошла окончательно, чаще всего это касается слов прохожий, леший, насекомое:

 
и в церкву не пройти,
на миг едва-едва вошла
в золотозубый рот кита-миллионера —
она все та же древняя пещера,
что, свет сокрыв, от тьмы спасла,
но и сама стеною стала,
и чрез нее, как чрез забор,
прохожий Бог кидает взор.
 

Елена Шварц. «Черная Пасха» ¹⁴² ;

 
Они были юны, они повстречались
На жарком причале глыбокой реки.
Восторженно чайки им что-то кричали,
О чем-то приветно флажками качали
С прохожих судов моряки.
 

Андрей Туркин. «Они были юны, они повстречались…» ¹⁴³ ;

 
у прохожего пугала тысяча солнц в рукаве
от крыльца краснеет кирпичная пыль дорожки
кубометры лени валяются в жирной траве
пролетает ребенок счастливый как на обложке
и победное радио – резонирует в голове
 

Ирина Ермакова. «Погоди уймись обернется легендой сплетня…» ¹⁴⁴ ;

 
Всё неясно в ясности небожьей,
только и ветра, что рябит
воду в луже, новенькой, прохожей,
не прохожей хотя на вид,
а проезжей, не пеняют где
на кривые ружья свои
кленов-липок стволы, в рябой воде
вдруг из веток пуская хвои́.
Ясно всё в неясности божьей,
только и ветра, что трепать
эти нервы под воздушной кожей,
только и беды, что благодать.
 

Игорь Булатовский. «Всё неясно в ясности небожьей…» ¹⁴⁵ ;

 
упавший ниц забор как скошенная рота
не то как мертвеца гнилых зубов оскал
и без толку искать в деревне хоть кого-то
они давно не здесь кого бы ни искал
 
 
на кладбище в версте белеются их лица
стирают имена на крестиках года
а здесь живут ужи сюда приходят лисы
да протопочет дождь прохожий иногда
 

Владимир Строчков. «когда-то тут была негромкая деревня…» ¹⁴⁶.

Обратим внимание на то, что если в тексте Елены Шварц семантика слова прохожий вполне конвенциональна (Бог изображен как человек), то в других примерах этой группы наблюдаются существенные семантические преобразования.

В строке С прохожих судов моряки из стихотворения Андрея Туркина речь идет о предметах, о которых в соответствии с нормой полагалось бы сказать проходящие. Игнорируя синтагматическую связанность, Туркин актуализирует синонимию слов прохожий и проходящий.

Совсем другое значение слова прохожий наблюдается в строке Ирины Ермаковой у прохожего пугала тысяча солнц в рукаве. Имеется в виду, что проходит не пугало, а человек проходит мимо пугала. Прохожего здесь – ‘встреченного на пути’. То есть слово прохожий приобретает значение семантического пассива.

У Игоря Булатовского во фрагменте воду в луже, новенькой, прохожей, / не прохожей хотя на вид, / а проезжей словоформа прохожей соответствует нормативной словоформе проходимой – это тоже семантический пассив. Показательна эксплицированная в контексте словообразовательная аналогия слов прохожей и проезжей – при том, что в норме фразеологически связанное прилагательное в сочетании проезжая (непроезжая) дорога как раз является семантическим пассивом.

В последнем примере из стихов Владимира Строчкова сочетание дождь прохожий не только является метафорой олицетворения, но и напоминает о языковых (стертых) метафорах дождь идет, дождь прошел.

Десубстантивация слова леший обнаруживает себя, когда оно получает определения или употребляется как один из однородных членов предложения в рядах с очевидными прилагательными:

 
Самурайского ветра депеша на влажном листе
на орешник ложится, тревожит закладку Успенья.
Горе лешему мне, горе плыть в неусыпной ладье,
брать призы облаков, слышать хохот и рев соплеменья.
 

Петр Чейгин. «Самурайского ветра депеша на влажном листе…» ¹⁴⁷ ;

 
Навскидку я выстрелил. Эхо
Лишь стало добычей моей,
И дым цвета лешего меха
Витал утешеньем очей.
 

Саша Соколов. «Журнал запойного. Записка XXXII. Эклога» ¹⁴⁸ ;

 
это не гром прогремевший
это мой рот изблевавший
все что он пивший и евший
и целовавший
 
 
это не дикий и леший
это культурный но павший
до дому не потерпевший
всё протрепавший
 

Денис Новиков. «Это» ¹⁴⁹ ;

 
Темный ты, дремучий, леший,
микроскоп тебе заместо
молотка. Что будешь делать
ты со мной, как дозовешься?
Что тобой я буду делать?
Дам тебе подсахасрарник,
и катись, и просветляйся…
Гвоздь вот только лбом пристукну
напоследок…
 

Надя Делаланд. «Темный ты, дремучий, леший…» ¹⁵⁰ ;

 
…и тогда она
нырнула в лес – не сумрачные чащи,
нормальный подмосковный леший лес,
 
 
и набрела на дивный свет, стоящий
с косым копьём луча наперевес,
щебечущий, блистающий, зовущий
 

Ирина Ермакова. «Инь» ¹⁵¹.

В строке И дым цвета лешего меха у Саши Соколова слово леший подвергается двойному грамматическому преобразованию: оно не только возвращается к статусу прилагательного, но и, воссоздавая былую притяжательность, меняет объект определения. Слово леший, по происхождению притяжательное прилагательное от слова лес, становится в стихотворении притяжательным прилагательным от субстантива леший.

У Ирины Ермаковой в сочетании нормальный подмосковный леший лес наблюдается похожее преобразование: леший лес – ‘лес, принадлежащий лешему’.

Многочисленные случаи десубстантивации слова насекомое анализируются в главе «Страдательные причастия настоящего времени», поэтому здесь ограничусь несколькими примерами с изменением рода, которые там не приводятся:

 
Я стану пожизненной тенью,
Забуду свое ремесло
И буду подобен растенью,
Которое в землю вросло.
<…>
Уйду в насекомое царство,
Травой расстелюсь на лугу.
Мне дружба твоя не лекарство,
А большего сметь не могу.
 

Алексей Цветков. «Под взглядом твоим голубиным…» / «448-22-82» ¹⁵² ;

 
Не тайник, не тюрьма, не гнездо, не мешок, не могила —
это столб наизнанку, прожектор с обратным свеченьем,
западня слепоты, провиденья червячное рыло,
это – ниша твоя, горизонт в переулке осеннем.
Не капкан, не доспех и не просто скелет насекомый —
это больше в тебе, чем снаружи, и больше сегодня, чем было.
Ты стоишь на столбе, но не столпник, горящий в объеме,
ты открыт, но не виден, как будто тебя ослепило.
 

Иван Жданов. «Ниша и столп» ¹⁵³ ;

 
На клочке, на салфетке, на пачке от сигарет
запишу впопыхах, что ночной набормочет бред,
пока будет бороться с кромешною темнотой
насекомый пустяк уайльдовской запятой¹⁵⁴.
 
 
Два прозрачных таких, два коротких таких крыла —
не то муха какая-такая… не то пчела,
не то есть запятая… не то, так сказать, не есть,
ибо завтра её ты уже не увидишь здесь.
 

Евгений Клюев. «На клочке, на салфетке, на пачке от сигарет…» ¹⁵⁵ ;

 
Меря, весь и лопари,
самоеды и вогулы —
кость немеряной земли,
распирающая скулы.
 
 
Коренаста, корнерука,
росту малого в ногах —
раса дерева и стука
топоров, сухого снега,
насекомого ночлега,
шевелящихся собак.
 
 
Воркута, где роют уголь
(тонко крикнет паровоз)…
Пермь, густая от натуги,
дыма, копоти, волос…
 
 
Или Котлас конопатый —
корь, лишайники, мосты.
Раса палки и лопаты
в теле вечной мерзлоты!
 

Виктор Кривулин. «Раса» ¹⁵⁶ ;

 
У генерал-майора Брюса
вспухла левая ладонь
от жестокого укуса
насекомой молодой.
 

Виктор Кривулин. «Яков Брюс» ¹⁵⁷ ;

 
Время за полночь медленным камнем,
За холодным стеклом ни шиша.
Только мы до утра тараканим,
Насекомую службу верша.
В эту пору супружеской пашней
Рассыпают свои семена
Обитатели жизни всегдашней,
Не любившие нас дотемна.
 

Алексей Цветков. «Время за полночь медленным камнем…» / «Сердце про кругу» ¹⁵⁸ ;

 
Вот детка человечая
Насекомая на вид
Головкою овечею
Над сладостью дрожит
 

Дмитрий Александрович Пригов. «Конфеточку нарезывает он…» ¹⁵⁹ ;

 
В блокноте, начатом едва
роятся юркие слова,
что муравьи голодным комом
у толстой гусеницы. Знать,
ей мотыльком уже не стать,
погибшей деве насекомой.
 

Бахыт Кенжеев. «В блокноте, начатом едва…» ¹⁶⁰.

Почти во всех цитатах (кроме двух последних) с употреблением и преобразованием слова насекомое термин-существительное становится прилагательным в результате действия метонимии, преимущественно метонимического (перенесенного) эпитета и сравнения. При этом семантические переносы основаны на разных коннотациях.

Слова Алексея Цветкова Уйду в насекомое царство содержат метонимический эпитет. Здесь очевидно влияние стихотворения Осипа Мандельштама «Ламарк» со строками: Если все живое лишь помарка / За короткий выморочный день, / На подвижной лестнице Ламарка / Я займу последнюю ступень. // К кольчецам спущусь и к усоногим, / Прошуршав средь ящериц и змей, / По упругим сходням, по излогам / Сокращусь, исчезну, как Протей.

Иван Жданов этимологизирует слово насекомое в свернутом сравнении скелета, осью которого является позвоночник, похожий, например, на строение тела гусеницы или червяка.

Сочетание насекомый пустяк в стихотворении Евгения Клюева основано на образе насекомого как очень маленького существа.

Строки Виктора Кривулина со словами насекомого ночлега изображают ночлег в тайге с комарами и мошками.

У Алексея Цветкова слова Только мы до утра тараканим, / Насекомую службу верша обозначают нечто мелкое и суетливое.

Другие примеры реставрации прилагательных, которые считаются в нормативном языке окончательно субстантивированными:

 
Машин нет в смерти ни одной.
Мне это очень, очень жаль.
На что мне радость и печаль,
Когда нет «Оптимы» со мной?
 
 
Или портной старинный «Зингер» —
В своем усердии собачьем —
все мое детство стрекотавший,
С отполированным плечом,
Похожий на мастерового,
О лучшем не подозревавший
 

Елена Шварц. «Мои машинки» ¹⁶¹ ;

 
– Письмо,
оно какое?
Бологое?
– Письмо писомое.
 
 
– А ртуть,
какая?
Запятая?
– Ртуть ртомая.
 

Михаил Сухотин. «Сочинение по французскому языку на тему „о поэте и поэзии“» ¹⁶² ;

 
Я усну на левом
носом в колени
как без памяти
как запятой эмбрион
и войдут с припевом
пилигримы-калеки
снова клянчить своё
забивая сон
 

Ирина Ермакова. «Фонарики. Тане Бек» ¹⁶³ ;

 
Вижу, старый да малый, пастухи костерок разжигают,
Существительный хворост с одного возжигают глагола,
И томит мое сердце и взгляд разжижает,
оползая с холмов, горбуновая тень Горчакова.
 

Лев Лосев. «Открытка из Новой Англии. 1» ¹⁶⁴ ;

 
Только тайна тайн,
перебирая воздуха ткань,
темное серебро расстояний,
Петропавловского графина грань,
 
 
люблю мглу,
гулкую под ногами глубь,
к булочному теплу
желтому еще льну
 

Владимир Гандельсман. «Только тайна тайн…» ¹⁶⁵ ;

 
А если и светить, то лишь едва, —
летучей, эфемерной порошиной,
И – числить этажи, сиречь – слова,
не «богом из машины», а машиной,
сказуемой из глотки божества.
 

Дмитрий Бобышев. «Полнота всего» / «Звезды и полосы» ¹⁶⁶.

В тех случаях, когда современная норма предполагает контекстуальную зависимость субстантивного или адъективного грамматического значения, десубстантивация осуществляется и поддерживается нестандартной референцией:

 
На плюсе шесть откроется иная
судьба дневного сна,
мгновения. Канал
набухнет черным цветом.
Непременно
пернатая ольха,
усвоив угол верный,
тень липкую раскачивает зло…
 
 
На плюсе шесть зимою
Я говорю —
тепло.
 

Петр Чейгин. «Где те слова, что я распеленал…» ¹⁶⁷ ;

 
Пернатый снег на молодых болотах
дымил, ярился,
экая забота
в такую беломглу приводит шаг?
 

Петр Чейгин. «Пернатый снег на молодых болотах…» / «Зимние картинки» ¹⁶⁸ ;

 
В садах только наших в апреле
Деревья растут из зеркал. —
То, видимо, тайные щели
Господь в этом мире сыскал.
И так еще, видимо, можно
На облачных лестницах петь,
Невидимо так, осторожно
Пернатой ступенью скрипеть.
 

Олег Юрьев. «В садах только наших в апреле..» ¹⁶⁹ ;

 
Всё лето мед горчит звездой полынной,
три инока в овраге речь ведут
о Сыне и о бездне соловьиной,
о певчей смерти, побывавшей тут.
 

Александр Миронов. «Всё лето мед горчит звездой полынной…» ¹⁷⁰ ;

 
Притягивает гончая Земля.
Притягивает гончих насекомых.
Резной рассвет определений новых
и холод, затихающий в стаканах,
прольются вспышками древесного огня.
 

Петр Чейгин. «Притягивает гончая Земля…» ¹⁷¹.

Существительное может вернуться к статусу прилагательного в результате его сочетания с наречием степени:

 
человек оглянулся и увидел себя в себе.
это было давно, в очень прошлом было давно.
человек был другой, и другой был тоже другой
 

Константин Кедров-Челищев. «Бесконечная Поэма» ¹⁷².

На полпути от прилагательных к существительным находятся случаи эллипсиса словосочетаний с устранением легко подразумеваемого существительного по словообразовательной модели столовая комната → столовая (это морфолого-синтаксический способ словообразования).

В современной поэзии с ее повышенной компрессией речи встречается много примеров включения лексического, а затем и грамматического значения определяемого существительного в само определение-прилагательное, которое в результате субстантивируется:

 
– Дорогой автоответчик, ты прости меня за ложь,
(ты потом на человечий сам меня переведешь).
Ни английский я не знаю, ни на русском не пою,
я на ломаном туманном тут с тобою говорю.
 

Дмитрий Воденников. «Небесная лиса улетает в небеса» ¹⁷³ ;

 
завёрнутая в одеяло
кастрюля варёной
задохшимся жаром пылает
за дверью слегка притворённой
 
 
ждёт после работы
ещё носоглотки леченье над паром
ещё с боковою застёжкою боты
сырым тротуаром
 
 
ноябрьским и день рожденья
и левитановы обращенья
картофельный бело-рассыпчатый сон
жизнь я потрясён
 

Владимир Гандельсман. «завёрнутая в одеяло…» ¹⁷⁴ ;

 
Жаль будет расставаться с белым,
боюсь, до боли,
с лицом аллеи опустелым,
со снегом, шепчущим: постелим,
постелим, что ли…
<…>
Жаль только расставаться с белым,
пусть там белее,
с неумолимой рифмой: с телом,
с древесной гарью, с прокоптелым
лицом аллеи.
 

Владимир Гандельсман. «Лирика» ¹⁷⁵ ;

 
куда нам деть себя под вечер
когда вдвойне иноязчны
мы пьем столичную и млечный
сулит больничный
 

Демьян Кудрявцев. «Трафальгар» ¹⁷⁶

 
 Междометия любви. Пот не виден на траве.
 А что ты давно в крови, так невеста, знать, сильна.
 Только морду не криви, если острый в рукаве.
 Ночь играет в голове. На душе одна слюна.
 

Давид Паташинский. «Пальцы лапают ключа. Догорит твоя свеча…» ¹⁷⁷ ;

 
Как лимончик прособачишь в однорукие —
бытие воспринимается скупей.
Всюду лица недоделанные русские,
не закрашенные контуры бровей.
 

Владимир Бауэр. «Лимончик» ¹⁷⁸.

Эти примеры показывают, что степень ясности, какое именно существительное подразумевается, может быть разной. Иногда оно сразу очевидно, как в первом примере с предварительным перечислением языков, иногда уточняется в последующем контексте, как во втором примере, иногда определяемое существительное остается в подтексте, но легко угадывается (с белым [светом]), (острый [нож]). Последний пример в большей степени загадочен, потому что вся первая строка состоит из жаргонных слов: лимончик – ‘миллион рублей’, прособачишь – ‘бессмысленно потратишь’, однорукие – ‘игровые автоматы, которые называют однорукими бандитами’.

Итак, именной синкретизм проявляет себя в современной поэзии многими нетривиальными способами:

• дефразеологизацией грамматических реликтов типа у сера моря, из сыра-бора;

• помещением слов в такие контексты, в которых их частеречная принадлежность может пониматься по-разному – типа нелюдим, седовлас;

• преобразованием прилагательного в существительное редеривацией – типа звездная желта, солнца желт;

• употреблением слов типа светло, темно, сухо в позиции подлежащего или дополнения;

• созданием неологизмов типа птицая, клюквым, жирафые, воспроизводящим исторический способ образования полных прилагательных;

• образованием сравнительной степени существительных типа дровее, весней, морей;

• образованием сочетаний с существительным-определением типа гниль-огонек, омут-стынь, мороз-пути;

• образованием конструкций типа войным-война, зимым-зима, бревным-бревно;

• десубстантивацией типа прохожий Бог, насекомую службу, запятой эмбрион;

• субстантивацией прилагательных в контекстах с устранением существительных – типа кастрюля варёной, расставаться с белым, острый в рукаве.