Людмила Angel
В твоей коже
4
Зак
С чего началось это дерьмо в моей жизни? Вероятно, с тех пор как я родился в семье фермеров близ Миддл-тауна. С раннего детства я батрачил с утра до ночи, стирая руки до мозолей, крутил хвосты коровам и резал кур.
Мне было лет двенадцать, когда наша ферма разорилась, и дом забрали за долги. Мы переехали в трейлер на окраине города. Отец всё время пил и жил на пособие. Мать где-то пропадала со своими дружками. Её часто видели в баре и близ мотеля. Я был предоставлен сам себе. Из школы меня выперли в десятом классе – разбил головой одного парня писсуар. А дальше только улица. Какая типичная биография любого маргинала, хоть кино снимай. Очередной белый отброс с Юга отчаянно борется за жизнь.
Отец пил, мать где-то шлялась. Я жил в своей «комнате», отделённой картонной перегородкой, слушал хэви-метал, курил марихуану, играл в гаражной группе на бас-гитаре, соблазнял тёлок, разводил их на деньги. Жизнь шла своим чередом до моего двадцатипятилетия. Однажды мать куда-то запропастилась. Она и раньше могла пропасть на неделю или две, но к тому моменту её не было уже несколько месяцев. В день её пропажи отец почему-то содрал всё напольное покрытие в трейлере, тогда я думал, что он искал её заначку амфетамина.
Он перешёл с алкоголя на наркотики и стал очень раздражительным. Мы стали всё чаще ругаться. Из-за того, что я занимаю слишком много места, ворую его пиво из холодильника, не могу устроиться на работу, чтобы содержать нас, ведь он уже немолод.
Однажды поздно вечером я пришёл домой от очередной подружки и понял, что отец перевернул весь трейлер вверх дном, снова искал деньги или наркоту. Он выскочил на меня с горящими глазами.
– Ты сучий выблядок! – кричал он, брызгая зловонной слюной. – Где мои двадцать баксов?!
– Пошёл нахер! – ответил я, – Что ты с хатой сделал, гандон старый?!
Но отец не унимался:
– Вор! Мой сын вор! Родного отца обокрал, ублюдок неблагодарный! – он продолжал метаться по дому, вырывая из головы редкие грязные волосы.
– Я не брал твои деньги! – орал я, хотя не помнил наверняка, всякое со мной случалось порой.
Тогда он схватил меня за горло, его руки всё ещё были сильны. Железный капкан сдавил мне шею, я чувствовал, как кровь стучит в голове, как темнеет в глазах. Собравшись с силой, я взял первый попавшийся предмет, это была моя бас-гитара «Фендер», тяжёлая штука. Она и обрушилась со всей силы на голову моего бати. Он отпустил руки и обмяк, зажимая рукой рану на голове, но я уже не мог остановиться. Корпус гитары оказался крепче человеческого черепа. Отец валялся на полу, истекая кровью, а я всё ещё продолжал бить, пока его лицо не превратилось в кровавую отбивную.
Я остановился перевести дух. Тут меня затошнило, ни то от выпитого, ни то от резкого запаха крови и прочего дерьма, вытекшего из его головы. Я выбежал во двор, и меня долго тошнило желчью под старой ивой. Когда приступ рвоты прошёл, я посмотрел на небо и увидел звёзды, я так редко на них смотрел раньше. «Вот теперь я свободен», – пронеслось у меня в голове. Какая же мелочь – жизнь моего отца по сравнению с вечностью. Кому-то становится жалко, когда один муравей убивает другого? Вот и Вселенной на нас наплевать. У волков же так всегда, когда вожак становится старым и дряхлым, его место занимает новый молодой самец, так и у нас, у двуногих тварей – смена поколений и естественный отбор.
Я вернулся в трейлер. Всё остальное помнится мне довольно смутно. Это просто некий набор слайдов, как паковал его в мусорные мешки, как копал яму во дворе. Главное было управиться до рассвета, дальше я что-нибудь придумаю, потом перезахороню его понадёжнее, когда будет время.
***
Какое-то время моя жизнь была раем. Тусовки в трейлере, без всякого гундёжа над ухом. Больше личного пространства. Вот теперь я ощутил себя по-настоящему взрослым, а не вечным подростком. Отца никто не искал. Всё было хорошо… до тех пор, пока соседский лабрадор не раскопал яму на моей лужайке. Он притащил хозяину обглоданную берцовую кость моего бати. Та ещё приколюха… если бы это происходило не со мной.
И началось: приехали копы, начали копать, нашли брызги крови на стенах. Выкопали отца, зачем-то продолжили рыть дальше и нашли второй труп (как не сложно догадаться – моей матери). Я сразу понял, что это отец её убил и грамотно замёл следы.
Мне сложно описать, что со мной было, я практически не помню, что говорил на допросах. Отрицать что-то здесь было бессмысленно. Слишком уж много улик против меня. Я так и не и не раскаялся. Разумеется, и убийство матери списали на меня, хоть и у них не было весомых улик. Затем суд, и по закону штата мне присудили все прелести электрического стула. И вот я в модном оранжевом комбинезоне, закованный в наручники прибыл в тюрьму для особо опасных преступников в ожидании исполнения своего приговора.
Блок смертников. В клетках мечутся загнанные крысы, ещё вчера считавшие себя волками. Во мне гремела ярость, я бился головой о решётки и стены своей одиночной камеры. Мне хотелось разломать всё вокруг. Этот мир был несправедлив ко мне с самого рождения. У меня не было выбора, у меня не было иного пути. Почему же всё теперь должно кончиться именно так? Эта система нас травит. Мы не имеем возможности выбиться в люди, стать достойными членами общества или просто познать на себе божью милость. Священник на исповеди что-то втирал мне просто это, но я послал его на хуй. Мне не хотелось слушать этот лицемерный бред.
– Иисус умер за наши грехи, сын мой.
– Но не за мои! – кричал я в ярости. – Когда в него забивали гвозди, я ещё не родился.
Он ничего не ответил, а я продолжал:
– Какого хрена вся библия про евреев? Я что еврей, чтобы жить по их законам?! Я белый англосаксонец, мать вашу!
Здесь он тоже не нашёл ответ. Ни у кого нет ответа на мои вопросы к мирозданию. Например, почему именно я?
5
Алрой
Пыльные солнечные лучи, проникающие сквозь маленькое разбитое окошко, разбудили меня. Я приподнялся и огляделся. Зака не было, вероятно, он уже спустился вниз. Разминая затекшую руку, я нехотя пошел за ним.
С кухни доносился шум, играла какая-то совершенно ужасная музыка непонятных годов из хрипящего радио. Я заглянул туда, пританцовывая на месте с зажженной сигаретой в зубах, Зак что-то готовил на плите, совершенно не обращая внимания на источавшие отвратительный запах тела безликих, и недоеденный ими труп, который он просто скинул на пол.
– Что ты делаешь?
Зак подпрыгнул на месте.
– Твою ж мать! Нельзя вот так подкрадываться к людям, я бы мог тебя застрелить случайно, ей-Богу!
– Извини, я не хотел напугать тебя, – я всегда стараюсь лишний раз не злить его, потому что его поведение непредсказуемо.
Он жестом показал мне, чтобы я сел за стол. Но мне не очень хотелось есть на этой кухне среди трупов и смрада.
– У чуваков холодильник просто завален едой, они неплохо жили, пока их самих не съели, – он отпустил язвительный смешок, – Надо же, какая ирония!
Зак поставил сковороду посреди стола и глотнул из фляги.
– Что это?
– Жирная свинина – лучшая еда для мужиков, или ты что, салатик хочешь?
– Было бы неплохо.
– Ешь, что дают и заткнись, у нас не так много времени, вокруг ни души, надо уже двигаться дальше.
Я посмотрел на обгоревшие куски мяса, повар из Зака был так себе. Но, видимо, его это не сильно волновало, он уплетал всё с аппетитом, главное, чтобы было пойло, которым можно хоть бензин запивать.
Я нехотя еле затолкал в себя один не самый обуглившийся кусок, стараясь не смотреть на обстановку вокруг. Зак хмыкнул, его веселил тот факт, что меня мутит ото всего.
– Возьмем с собой часть их еды, всё мы всё равно не унесем, нам надо выживать, а этим ребятам как-то уже по боку.
– Это была целая семья…
– Ага, и безликие весьма забавно скопировали их поведение. Сдается мне, не такие уж они и безмозглые твари, они учатся, находят новые способы обманывать нас. Люди же просто наотрез отказываются понимать, что забаррикадировавшись в своих домах с провизией, они лишь оттягивают неизбежное, безликие всё равно проникнут в любой город, любой дом и сожрут каждого. Пока мы не поймем, откуда они взялись, мы не будем знать, как уничтожить их полностью!
– Док говорит, их создали сами люди!
– Этот старикан много чего рассказывал, я бы на твоем месте не сильно-то ему верил, – он подкурил новую сигарету, дожевав очередной кусок.
– Почему это?
– Он знает, что дать тебе от поноса, и какие травы нужно попить, когда болит печень, но он понятия не имеет, кто эти твари. А знает это только спаситель, и мы тоже будем знать! – Зак кинул недокуренную сигарету прямо на пол, – Собирай своё барахло, мы выдвигаемся!
Когда-то я мечтал поехать на море, но никогда бы не подумал, что попаду к нему при таких обстоятельствах. Каждый день я стараюсь напоминать себе, кто я, чтобы не сойти с ума. Я смотрю на Зака, и вижу, как он наслаждается жизнью, каждым прожитым днем в этом аду, он в своей стихии. И ему плевать на то, что абсолютно все люди могут погибнуть, и он сам тоже, но, кажется, он совсем не боится смерти…
***
Мы мчим мимо заброшенных фермерских полей, мимо осиротевших мельниц и полуразрушенных домов, объезжая брошенные на шоссе машины. Кто-то уже никогда не доберётся до пункта назначения, кого-то обглодали на полпути.
Я прижимаюсь к спине Зака, потому что он водит, как псих. В такие моменты я зажмуриваю глаза и стараюсь представлять, что я у себя дома, и что мама вот-вот позовёт меня с кухни скорее есть уже остывший завтрак, потому что я снова проспал.
Я ненавидел школу, потому что там был Зак, который ненавидел меня, превращая каждый день моего существования в испытание. Он возникал в самые неподходящие моменты и всё портил, если не сказать хуже.
Я хотел предложить встречаться Хане. У нее были просто потрясающие глаза, и она всегда подсматривала за мной, а я так боялся сделать первый шаг, что моему единственному приятелю Нику пришлось силой заставить меня признаться ей в том, что она мне нравилась. И вот, стою я рядом с ее шкафчиком со стопкой книг и тетрадей, нервно прижимаю их к груди. Я знал,
Хана сейчас выйдет из кабинета и направится сюда. Я прокручивал этот диалог в голове десятки раз снова и снова, аж ладони вспотели. Хана появляется из-за двери, она смеётся, она очень красива, или же я видел её такой тогда. Я собираю всю волю в кулак, и пытаюсь поздороваться с ней, и в этот момент в мой открытый рот льётся протухшая бычья кровь. Заки-Зак и его фермерские шутки, он облил меня кровью, не поленившись притащить целую бутылку в школу. Меня начинает тошнить. Все смеются, Хана смеётся, я уничтожен морально…
Один ужасный исход выкинул Зака из моей жизни на очень длительное время. Однажды, он подрался с моим другом Ником. Зак просто бил его головой об писсуар до тех пор, пока кровь не залила всё вокруг. Ник впоследствии частично потерял зрение, он стал почти инвалидом из-за этого выродка, и Зак был исключен. Я вздохнул с облечением, теперь школа перестала быть адом для меня.
Ты можешь ненавидеть свою жизнь или любить ее, но когда мир становится таким, единственное, что необходимо тебе – это выживать. Я плохо с этим справляюсь, но у меня есть свой собственный псих, и пока он считает меня ключом ко всему творящемуся вокруг, этот зверь не посмеет меня убить!
6
Алрой
Солёный ветер предвещал, что мы уже недалеко от портового города Эмптимор. Когда-то он был крупным портом, принимавшим множество торговых судов. А теперь превратился в закрытую зону для любителей развлечений и дешёвого пойла.
На границе охрана осмотрела нас и спросила цель прибытия. Зак ответил, что мы ищем, где поиграть в покер и пару доступных женщин. Бритоголовый охранник в военной форме ухмыльнулся.
– За этим сюда и собирается всякий сброд со всех уцелевших городков, добро пожаловать, джентльмены!
На самом же деле мы продолжали собирать пазл, части которого спаситель оставлял в разных местах. Зак любил и доступных женщин, и выпивку, но этот город разврата был на его карте именно по той причине.
Когда мы оказались на улицах Эмптимора, солнце уже садилось, окрашивая серые здания с заколоченными окнами в более оптимистичные оранжевые тона. Мы ехали вдоль оживленной набережной, где в бирюзовой воде плескались кучи мусора. Проплывая сквозь грязные пластиковые бутылки, остатки сетей и упаковки, старые рыбацкие лодки медленно причаливали к берегам с уловом. Я не так представлял себе море, оно всегда мне снилось прозрачно-голубым и чистым. Возможно, дальше от города волны не прибивали к причалам столько мусора.
Зак решил, что мы остановимся в самом дешевом мотеле, благо валютой здесь, как и почти везде, служила провизия, которой у нас было пока достаточно.
В отличие от Миддл-тауна люди не перемещались в Эмптиморе перебежками от дома к дому, они спокойно расхаживали по улицам, общались, смеялись и галдели. Их совсем не пугал тот факт, что шум может привлечь безликих к границе.
Город разврата манил погрузиться в него полностью, отведать похлёбки из местной тухлой рыбы, попытать счастья в блэкджеке и покере, а так же зацепить парочку сговорчивых девиц. Ночью он не вымирал, теплясь остатками жизни в заколоченных домах, вероятно, он весь светился и гомонил сотнями и тысячами голосов разных людей. Жизнь в самом низшем ее проявлении здесь била ключом круглые сутки.
Мы подъехали к мотелю или тому месту, что считалось им. Это было довольно большое здание бывшего театра со всей помпезностью колонн и огромных барочных арок. Зак пристегнул мотоцикл цепью к решетчатому забору, и толкнул меня в спину, чтобы я шёл вперед.
– Пошевеливайся, чего встал, как вкопанный?
Вблизи здание уже не казалось таким прекрасным, оно медленно разрушалось от морского ветра и отсутствия должного ухода. Облицовка сыпалась кусками, обнажая серый бетон и металлический каркас. Нас встретил улыбчивый тип с пожелтевшими зубами в каком-то дурацком замызганном камзоле и жабо, явно не из этого века, казалось, он готов обнять и расцеловать нас.
– Господа, добро пожаловать в наш чудесный мотель! Правила простые: внутри не стреляем, ничего не поджигаем и следим за своими вещами. Мы всегда вам рады, но оплата вперёд!
Зак всучил ему увесистый пакет.
– Что это? – тип принялся изучать его содержимое.
– Свинина в уксусе, свежая! А так же соль, перец и розмарин. Надеюсь, этого хватит, чтобы мы смогли отдохнуть тут пару ночей?
Тип улыбнулся еще шире, оказалось, что дальше у него просто не было зубов.
– К вашим услугам, господа, мотель «Дрим»! – Он жестом пригласил нас внутрь.
Сразу за массивными дверьми открывался вид на огромную мраморную лестницу, ведущую на второй этаж. На окнах висели пыльные, бордовые, бархатные занавески, изъеденные молью и пропахшие дымом. Куча мёртвых мотыльков и мух валялись там же. По дороге наш гид, представившийся, как Гэрри, рассказывал, что у них тут живут целыми семьями, а я всё удивлялся тому, каким ужасным было это сочетание – некогда возвышенная культурная постройка с остатками фресок и росписью, бархатные шторы и множество разваливающихся кроватей, стоявших неровными рядами везде, где только можно было их воткнуть. Пару раз я видел людей, просто лежавших на полу на матрасах, набитых сеном.
Город веселья был не очень-то весел внутри. Кое-где люди жгли огонь прямо в каких-то тазах и бочках, готовя на нем еду и греясь, поэтому абсолютно всё здесь пропахло гарью и покрылось копотью.
Гэрри показал нам наши места на втором этаже, рядом с лестницей. С них было хорошо видно, кто поднимается по ней, и, раскланявшись, он свалил прочь. На стене висел пожелтевший лист со сводом нехитрых правил, а так же схема города с красными метками борделей и баров. Зак отодрал ее от стены и сунул себе в карман, предварительно сделав вид, что изучает сам план, а не красные метки.
Я лёг на кровать и посмотрел в потолок, представлявший собой свод, разрисованный звёздами и ночными облаками. Часть росписи успела облупиться, но он до сих пор смотрелся впечатляюще. Я никогда не был в театре, в нашем городке был всего один, но в каком-то скромном неприметном здании. Мне всегда казалось, что это очень скучно, и я предпочитал кино. Перевёрнутый с ног на голову мир заставил меня поехать на море и очутиться в театре, где актерами были мы сами и тот типа Гэрри в грязном жабо.
– Я пойду в город, пропущу пару стаканчиков, узнаю, как и что тут, может, поищу послание. Ты тоже можешь валить куда хочешь, вещи свои я тебе всё равно не доверю, так что сторожить тут нечего, смотри только, чтобы тебя не грохнули. В игры не ввязывайся, на подозрительные лодки не садись.
– Я пока останусь.
– Как знаешь, но если надумаешь свалить, возвращайся хотя бы к утру, может, мы не будем задерживаться в Эмптиморе, если я найду то, что нам надо, – с этими словами он кинул мне кусок хлеба и луковицу.
Зак огляделся по сторонам и заговорил чуть тише:
– Посмотри на них, – кивнул он головой в сторону какой-то молодой семьи с грудным младенцем, – Это полный отрыв башки – заводить детей в такое время, малой не продержится и пары месяцев, но желание размножаться сильнее смерти.
– Они, наверное, любят его и друг друга.
Зак плюнул на пол:
– Ты серьёзно? В любой момент их могут убить, они уязвимы с такой ношей, я уже не говорю про то, что безликие обожают лакомиться детенышами, но нет, надо играть в семью, у них даже дома нет, ночуют в каком-то бомжатнике вместе с преступниками и любителями дешевых шлюх, а всё туда же!
– Тебе не понять!
– Естественно, я вообще не понимаю никакую тупость, только ты на это способен!
Он поднялся, посмотрел еще раз на эту семью и покачал головой.
– Запомни, Алрой, выживает сильнейший, кто сильнее, тот и прав, тут нет других правил, либо ты, либо тебя!
К моему облегчению, Зак, наконец-то, пошел вниз, продолжая причитать себе под нос. Я проводил его взглядом и снова уставился в потолок. У нас в городе говорили, что Зак убил своих родителей, просто размозжил им головы и закопал в саду. Когда его семья потеряла ферму, они переехали, и жили где-то на окраине в трейлере. Я не знаю, правда это или нет, но я уверен, что он был способен на такое. После того, какой мой друг Ник поправился и вышел из больницы, он отказался общаться со мной, сказав, что этот ублюдок покалечил его из-за меня, потому что я был его другом. Я понятия не имею, почему Зак так ненавидел именно меня, почему он ненавидел всех, кто был, так или иначе, знаком со мной? Но, когда его преследования прекратились, я почувствовал свободу и непередаваемую радость, даже оставшись без единственного друга. Позже я поступил в колледж, и мы никогда больше не виделись с Ником. Интересно, жив ли он сейчас? Не сожрали ли его, ведь с плохим зрением у него так мало шансов. Эта мысль заставила меня поёжиться. Скорее всего Ник уже давно был мёртв.
Однажды ночью, когда я приехал на каникулы к родителям, я услышал, как на улице кричат люди, и почувствовал запах огня, где-то рядом, видимо, вспыхнул пожар. Я выглянул в окно и увидел десятки человек, бегущих по дороге, и, затем, заметил нечто, что напугало меня почти до бесчувствия. Это были ОНИ! Позже мы назовём их безликими за отсутствие определённого вида и способность мимикрировать под людей, натягивая их кожу. Но в ту ночь они предстали предо мной в своём истинном ужасающем обличии. Безликие прыгали на людей, издавая какой-то клокочущий звук, и в секунду от тех оставалась только кожа на асфальте. Они высасывали всех, как какие-то чёртовы гигантские пауки, умеющие растворять другое насекомое изнутри. Я стоял, завороженный этим ужасающим зрелищем, не в силах сдвинуться с места.
Раздался хруст черепицы, по карнизу пробежалась скрюченная тень, они добрались и до моего дома… Безликий заглянул в моё окно, забравшись на карниз.
Я прижался к стене, сердце молотилось просто бешено, дыхание сбивалось. И тут я услышал голоса родителей, мама говорила отцу, что надо взять ружье и проверить, что за крики на улице и что за шум? Я должен был предупредить их, чтобы они не смели спускаться вниз, я должен был закричать, но безликий прильнул к окну, высматривая свежее мясо. Я был всего в паре дюймов от него, нас разделяла лишь оконная рама и стекло. Слышал, как родители идут вниз, но не мог пошевелиться, он бы кинулся в окно и, разбив его, убил бы меня первым. Я поддался панике и прилип к этой чёртовой стене!
И только когда снизу донеслись отчаянные вопли матери, безликий ринулся к крыльцу, и я наконец-то смог побежать в холл. Но было уже слишком поздно. Они убили их! Нахлынувшая на меня внезапная ярость заставила схватить катану и отрубить безликому голову, а затем и второму. Это случилось за пару секунд, как вспышка молнии. Я мог бы прибежать раньше, я мог бы спасти их, но я оказался слишком труслив. А теперь я стоял посреди своего дома, в луже крови собственных родителей, с ошмётками их кожи в ногах, и чувствовал, как всё самое светлое умирает во мне. В ту ночь эти твари убили не только моих родных, они убили часть меня…