Любовь Агеева
Стенка на стенку. Казанский феномен подростковых группировок
Воспитание наказанием
Многие подростки, которых принято называть трудными, уже не удивляются повышенному интересу к своей персоне. «Где только его не обсуждали!», – эта фраза часто звучала в залах судебных заседаний. Имелись в виду не только многочисленные разборы в учебном коллективе, на педсовете и родительском комитете, но и более серьезные разговоры. В комиссии по делам несовершеннолетних, например.
Из тринадцати участников одной из драк шестеро состояли на учете в инспекциях по делам несовершеннолетних. Два участника драки на Горках уже были осуждены, но получили отсрочку исполнения приговора. И через некоторое время снова преступили закон… Все это заставляет задуматься об эффективности работы по профилактике правонарушений.
Зачастую она сводится к лекциям на правовые темы, встречам подростков с работниками правоохранительных органов. Если можно так выразиться, это воспитание устрашением: нарушите закон – вас накажут. Закона большинство мальчишек боятся, однако это не мешает им совершать противоправные действия. Почему?
Известно, что воспитание, основанное на создании внешних стимулов, на использовании всякого рода поощрений и наказаний, для которого ребенок – только объект, неизбежно терпит крах в главном: оно не формирует подлинную личность, не создает основ, внутренних побуждений для ее активности. Однако сколько ни призывают нас ученые уйти от авторитарных форм воспитания детей, многие предпочитают добиваться выполнения своих требований любой ценой.
Одно из распространенных средств воздействия в таком случае – угроза наказания. Увы, учителя – люди, знающие основы психологии не понаслышке, – исключения тут не составляют. В роли «кнута» они очень часто используют родителей. До чего тут можно дойти, рассказала в письме в редакцию мама одного третьеклассника (дело давнее – фамилии называть не буду). Учительница ее сына не нашла другого способа научить мальчика сидеть на уроке смирно, как ежедневно в течение недели оставлять в его дневнике соответствующую запись. Это продолжалось до тех пор, пока ребенок не отказался ходить в школу. С помощью редакции конфликт был улажен, и сейчас у мальчика взаимоотношения с учителями нормальные.
На угрозы и наказания скоры все. Но если ребенок может простить чрезмерную строгость отцу или матери, то учителям – не всегда, тем более что порой она осложняется недоверием, нежеланием взрослых вникнуть в существо дела и несправедливыми оценками.
Сужу по многолетним наблюдениям: не всегда педагоги учитывают, что детям свойственны какие-то шалости, зачастую безобидные. Но то, что в годы нашего детства казалось естественным и нормальным, сегодня решительно пресекается. В хулиганы нередко зачисляют просто непоседливого ребенка.
Думаю, не зря само понятие «школа» для некоторых ребят ассоциируется с местом, где постоянно наказывают. Однако современные дети не стали от этого послушнее и дисциплинированнее. Наоборот, они доставляют все больше хлопот и неприятностей своим непослушанием.
С детства помним, что самая страшная угроза связывалась с именем «дяди милиционера». Так вот, сейчас эта мифическая фигура материализовалась в инспектора по делам несовершеннолетних, и угроза стала реальной: за непослушание могут поставить на учет. Приходилось слышать, как «учетом» пугали третьеклассника, а в разговоре с пятиклассником брали на порядок выше: ему угрожали судом.
В одной школе на учет грозились поставить девятиклассников, которые самовольно ушли из загородного лагеря труда и отдыха, где для них не было работы. Директор другой школы рассказывала, как безуспешно убеждала инспектора ИДН в том, что мальчика, запустившего в ручей горящий бумажный кораблик, можно наказать как-то иначе… И одновременно на учет ставят подростков, совершивших кражу, избивших случайного прохожего, оскорбивших женщину…
Но ведь каждому ясно, какие это разновеликие поводы! И результат: в поле зрения милиции оказываются не только подростки, действительно требующие пристального внимания, но и самые обычные мальчишки, чье поведение не представляет социальной опасности. О какой индивидуальной работе может идти речь, если на учете в каждой инспекции – десятки подростков?
При таком массовом охвате не сформируешь у ребят четких правовых ориентиров: границы между шалостью и правонарушением в их представлении не всегда четки. И потом – все поставленные на учет автоматически уравниваются, попадают в разряд «трудных». И за малейшую провинность – разборы, обсуждения…
Представляю, сколь болезненно переносят это мальчишки, которых поставили на учет «на всякий случай». Некоторые из чувства противоречия и в самом деле становятся трудно управляемыми.
Однако, пожалуй, самая драматичная участь – у ребят из неблагополучных семей. По сути их ставят на учет… за родителей. Именно так случилось, например, с Гришечкиным, одним из участников драки в ДК строителей.
Материалы следствия представили его как самого непослушного, не поддающегося абсолютно никакому влиянию. В милиции его уже знали в лицо – так часто он задерживался. Надо сказать, всегда за дело – за бродяжничество, за употребление спиртных напитков, «за попытку драки». Трижды его поведение обсуждалось районной комиссией по делам несовершеннолетних.
А началось все в шестом классе. Один из разговоров с отцом закончился для мальчика вызовом «скорой помощи». Отец ударил его так сильно, что неделю пришлось пролежать в больнице. Причина – подросток в чем-то ослушался родителей. Видимо, этот эпизод был в жизни Гришечкина не единичным. И в седьмом классе он впервые убежал из дома. Целую неделю где-то пропадал. Тогда его и поставили на учет в ИДН – за «злостное уклонение от учебы».
Материалы следствия и судебных процессов не дают возможности детально проанализировать работу инспекций по делам несовершеннолетних. Однако пришлось наблюдать некоторые факты, которые не могут не насторожить – характеристику на участников одной драки, состоящих на учете, давали инспектора, которые с ними знакомы не были. Один инспектор указал в характеристике несовершеннолетнего Зиновьева, а затем подтвердил в суде, что у подростка патологическая склонность к правонарушениям. Однако, отвечая на вопрос адвоката, не смог подтвердить свою мысль конкретными фактами, говорил о том, что Зиновьев любит рисоваться, пререкаться со старшими, однако это скорее свидетельствует о плохом воспитании, чем о патологии. Педагоги СПТУ-2, где Зиновьев учился, мнение инспектора не разделили. Подросток, конечно, не сахар, но и не «уголовник».
Найдут ли общий язык воспитатель и подопечный, если взрослый подходит к оценке поведения подростка с заведомо ложных позиций? Вопрос, конечно, риторический? Народный суд, рассмотрев дело о драке в ДК строителей, вынес в адрес Вахитовской районной инспекции по делам несовершеннолетних частное определение, отметив серьезные недостатки в ее работе с подростками. Недостатки эти типичны. Как отметил один из судей, инспектора (в основном это женщины) охотнее работают с бумагами, чем с мальчишками. Понять их можно: труд инспекций до сих пор оценивается по бумагам. Тогда как важнее конечный результат. Если добиваться не бумажного, а реального влияния на жизнь дворовых компаний, то ни о каком формализме не может быть и речи. А пока его много – и в организации шефства над «трудными» подростками, и в работе с неблагополучными семьями.
Фото Олега Климова
Стоит, видимо, четко определить, что же такое «учет в ИДН»: средство профилактики или наказание? Я слышала и одно мнение, и другое. Подростки воспринимают учет однозначно – как наказание. Из разговора со старшеклассниками поняла, что у них это вроде «боевого крещения». Свидетельство о взрослости, так сказать.
К постоянным наказаниям привыкают. Некоторые даже суд воспринимают как очередное разбирательство. Плохо, что организация судебных процессов по делам о групповых драках порой этому способствует. Думается, напрасно не соблюдается ритуал суда. Уже он дисциплинирует. Допрос ведется с места, когда подсудимый находится бок о бок со сверстниками и чувствует их поддержку. А ведь ему сейчас так необходимо остаться с законом один на один.
Профессионально подготовленный судебный процесс тоже воспитывает. И не только подсудимых. Тем, кто был на заключительном, выездном заседании Приволжского суда, рассмотревшего дело о драке на Горках, надолго запомнится горячее выступление после приговора Антонины Петровны Тимофеевой, судьи. Она уже много лет занимается делами несовершеннолетних и не могла на этот раз ограничиться служебными рамками. Выступила как старший товарищ, как мать. Внимательно слушали ее учащиеся СПТУ № 11 и № 51: это их товарищей лишили свободы.
Потом я пригласила в редакцию комсомольских активистов из этих училищ. Говорили долго. В том числе и о «трудных» ребятах. Поинтересовалась, стремятся ли они, чтобы их сняли с учета в ИДН. Оказывается, стремятся, но потому, что… надоедает отмечаться в инспекции. Не очень нравятся и регулярные приходы инспектора домой, в училище.
Контроль, конечно, не помешает. Однако не стоит переоценивать его роль. На скамье подсудимых я видела подростков, которых мамы буквально водили за руку на дискотеку и кино. Но разве уследишь за каждым шагом вполне взрослого сына?
Казалось бы, с подростка, поставленного на учет в инспекции, глаз не спускают. Куда там… Пришлось встретиться с поразительным фактом: в характеристиках восьмиклассников, перешедших учиться в ПТУ, не указано, что они состоят на учете. Пока педагоги профтехучилищ это выяснят, новичок уже успеет натворить что-нибудь еще.
Почему так происходит? Объяснение простое: в последние годы приемные комиссии ПТУ без большой охоты берут документы школьников, привлекавшихся к ответственности за противоправные действия, и учителя нашли способны «усыпить их бдительность». В школе № 83 в характеристике ученика 8Г класса Королева «забыли» указать, что он судим, получил отсрочку исполнения приговора.
Спрашивается, о ком в подобных случаях беспокоятся учителя – о ребятах, которые нуждаются в пристальном внимании, или о себе, собственном спокойствии?
Знакомясь с уголовными делами, наблюдая во время судебных заседаний за подсудимыми, я долго не могла понять, в чем причины их «геройства». Объяснение нашла у психологов. Оказывается, если ситуация, когда ребенок в общении со взрослыми предпочитает быть наказанным, но не подчиниться их требованиям, повторяется часто, то восприятие наказания уже не будет вызывать у него чувства стыда и позора, без которых наказание бессмысленно. Напротив, он будет испытывать чувство гордости и самоутверждения.
Такая неадекватная оценка, к сожалению, получает поддержку в среде их сверстников, товарищи по дворовым группам проникаются к ним большим уважением за то, что не выдали других. Одноклассники, однокурсники чаще жалеют, даже если на классных часах и комсомольских собраниях выступают с осуждением. Еще хуже – когда они проявляют полное равнодушие к их проступкам.
Очень важна для несовершеннолетних подсудимых реакция на случившееся их родителей. В каждой семье разные между ними отношения, но в такие минуты любой подросток обычно жалеет отца и мать, видя, какое горе им причинил.
Нет слов, родители переживают не лучшие минуты в своей жизни. Но во имя будущего своих же детей надо оставаться гражданином в это трудное время. Ведь по отношению родителей, как по камертону, сыновья определяют меру своей вины и ответственности. Вот только камертон этот не всегда надежный. Порицая сына в кругу семьи, они всячески защищают свое чадо перед законом. «Вспомни: ты никого не видел и ничего не знаешь!» И такое пришлось услышать в зале суда. Какой урок при этом получил молодой человек, которому адресовался этот совет?
Отец Рязанова, член партии, слесарь-инструментальщик таксомоторного парка, помогал дочери редактировать заявление прокурору с ложным алиби. Не брезговала средствами для того, чтобы увести сына от ответственности, и мать Гордеева, воспитатель детских яслей № 22.
Стремясь защитить свое чадо, родители проявляют завидную активность. В уголовных делах – десятки заявлений от знакомых, соседей подсудимых. Механика их написания проста: родители составляют текст, знакомые, соседи подписываются. Подобное произошло и в механико-технологическом техникуме.
Когда за участие в драке на улице Карбышева был задержан учащийся Маннанов, на стол прокурора города легли сразу два заявления с просьбой освободить его из-под стражи – от руководства учебного заведения и коллективное, от группы, в которой подросток учился. В них Маннанов характеризовался только с положительной стороны. Как выяснилось в разговоре с педагогами и активистами группы, они действительно знали его как хорошего ученика и товарища, так что в заявлениях не погрешили против истины. Вот только было ли у них право на эти заявления? Педагоги и однокурсники к моменту подписания заявлений знали Маннанова всего полгода. Срок слишком малый, чтобы письменно гарантировать, что, «совершив ошибку, он все осознал и впредь никогда больше не повторит». Мало того, авторы заявлений даже не поинтересовались, а что, собственно, натворил Маннанов. И заявлений они не писали: «подмахнули» текст, написанный родителями Маннанова.
…Я была в зале Дворца культуры строителей, когда там на открытом судебном процессе оглашали приговор. В глазах родственников стояли слезы.
«Почему так строго?» – этот вопрос пришлось слышать неоднократно. И вспомнилось, как несколькими днями раньше матери подсудимых, обсуждая ход допроса своих сыновей, говорили о том, что серьезного повода для судебного разбирательства нет – ведь материальный ущерб от драки невелик. Будто все в нашей жизни измеряется только материальным ущербом…
Любовь Агеева
«Вечерняя Казань», 7 июня 1986 года
Этот неслучайный случай
При подготовке этого материала пришлось разговаривать со многими казанцами – и удивительное дело: вопрос о том, что надо сделать, чтобы уличные компании не калечили судьбы наших детей, практически всех заставал врасплох. А ведь я шла по проторенному пути! Мои собеседники – родители, педагоги, руководители трудовых коллективов, где работают отцы и матери подсудимых, – уже вступали в контакт с работниками органов правосудия, а те пытались выяснить то же самое. Вот несколько конкретных примеров.
– Нет, обсуждения поведения подростков пока не проводили. Ждем решения суда, – так ответили в СПТУ-2.
А в это время уже шел судебный процесс и перед судом выступали мастера производственного обучения этого училища. С их помощью судья Р. Уразманов и народные заседатели пытались понять причины случившегося. Ведь среди подростков, привлеченных к уголовной ответственности за драку в ДК строителей, было шесть учащихся второго курса СПТУ-2.
Педагоги СПТУ-41 оказались в «лучшем» положении: по делу о драке в ДК строителей Урицкого проходил лишь один их воспитанник – первокурсник Цветков. О случившемся сочли достаточным поговорить в его группе. Остальных учащихся просто проинформировали на линейке. Похоже, серьезного разговора в группе не получилось. Во всяком случае, вопрос о том, почему Цветков («надежный человек, очень интересовался профессией радиомеханика, трудолюбивый, вежливый») оказался на скамье подсудимых, так и остался открытым. Не ответили комсорг и староста группы и на другой вопрос: что конкретно делается в училище, в его комсомольской организации, чтобы на месте Цветкова не оказался другой?
В школе № 111 моя невидимая собеседница (разговор был телефонным) сразу пошла в наступление:
– Вы смотрели телепередачу «Двенадцатый этаж»? Поучительная передача. Там сказали: «Школа болеет болезнями общества»… Что же вы от нас хотите?
Чтобы узнать мнение общественности, не надо было никуда ходить – достаточно ознакомиться с материалами следствия, где представлены характеристики на родителей подсудимых.
Впрочем, те из них, которые довелось прочитать, никакой помощи следствию оказать не могли. Там порой даже не указано, что у данного работника есть дети. Зато щедрой рукой рассыпаны лестные эпитеты: добросовестный, инициативный, дисциплинированный труженик, ударник коммунистического труда, наставник молодежи, активный общественник, член ДНД, работает над собой, повышает технические знания и так далее и тому подобное.
У нас нет оснований не верить этим словам. Но почему бы руководству завода нефтесмазок и РТИ объединения «Казаньрезинотехника» не задуматься над тем, уместна ли в данном случае информация о том, что дежурный слесарь-сантехник Григорьев «помещался на Доску почета»? Справедливее было бы указать, что отец четверых детей часто выпивал, случалось, и на собрания в школу приходил нетрезвый.
Впрочем, откуда все это знать руководителям завода? Их, да и не только их, всегда интересовал Григорьев-работник, а не отец. Не принято у нас вмешиваться в «чужие дела».
Возможно, во все и не следует вмешиваться. Но уж коли обнаружилась брешь в семье, особенно в воспитании детей (за употребление спиртных напитков сын Григорьева был поставлен на учет в ИДН), не закрывать бы глаза. Глядишь, общими усилиями беду предотвратили бы (подросток проходил по делу о драке на Горках как один из ее организаторов).
Официальные ответы на представление следственных органов и частные определения суда вызывают еще большее недоумение. Обкатанные, безликие, трафаретные формулировки: «Указано на плохое воспитание детей»; «Потребовали больше внимания уделять детям»; «Строго указали…». Но дело даже не в стандартных формулировках.
Всех «осудили» – на собраниях, заседаниях профкомов. Это по официальным каналам. А неофициально, между собой пожалели, посочувствовали: ведь и впрямь беда с человеком стряслась.
В Приволжском районе решили поговорить о драке на Горках во всех трудовых коллективах. На собрания приглашались работники правоохранительных органов. Кое-где удавалось вызвать народ на серьезный разговор о воспитании детей. Ведь не для того же, чтобы пальцем указать на провинившегося родителя, отвлекались люди от дел.
Некоторые мамы и папы честно попросили о помощи – сами справиться с детьми не могут. За такими семьями закрепили коммунистов-наставников. Миссию эту доверили только тем, кто сам выразил желание работать с подростками. Проверено на опыте: принудительное шефство помощи не даст.
Все это радует. Но чем объяснить, что до сих пор осталось без ответа представление следственной группы в адрес Приволжского РОВД, в котором шла речь о плохой работе инспекции по делам несовершеннолетних?
Такие представления были посланы и в трудовые коллективы, где работают родители осужденных по этому делу подростков. Ответы пришли лишь из двух организаций. Почему молчали руководители Казанского спецотделения «Сельхозтехники», инженерно-строительного института, где работают родители Аглиуллина и Гулевича, зачинщиков драки? Те, кто писал представления в адрес этих организаций, имели все основания утверждать, что подростки не получили должного воспитания в семье. К моменту драки они нигде не работали и не учились. Мало того, сами родители во время следствия и судебного заседания вели себя недостойно. Отец и мать Гулевича, например, не явились на вызов следователя. Родители Аглиуллина пытались освободить сына от ответственности с помощью лжесвидетелей.
Практически не понес серьезного наказания и Чиглеев, водитель КПОГАТ-2. Начальник отдела кадров сообщил, что после обсуждения на общем собрании Чиглеев обещал наконец заняться сыном, устроить его на работу (тот бездельничал с июля прошлого года). С трудоустройством теперь придется на несколько лет повременить. А вот как быть с обещанием? Ведь наверняка давалось оно не в первый раз, если, как сообщается в ответе из КПОГАТ-2, Чиглеев за плохое воспитание сына неоднократно обсуждался на заседании цехкома. Единственное наказание, которое он понес: сняли с междугородных маршрутов.
Создается впечатление, что ответы на представления судебных органов пишутся в тиши служебных кабинетов – отписались, и ладно.
Знают ли в трудовых коллективах о случившемся, задумались ли о причинах? Почему остаются в стороне партийные организации? Почему до сих пор вопросы воспитания детей в семье практически не рассматриваются на заседаниях партийных и профсоюзных комитетов, на собраниях, а если и рассматриваются, то уже после того, как началось следствие?
Особая ответственность лежит на родителях – членах партии и руководителях. В последнее время спрос с них за воспитание детей поднимается. Так, пришлось расстаться с должностью начальника отдела кадров треста «Каздорстрой» Катаеву, ему объявлен выговор по партийной линии. Партийная организация «Татхимчистки» на своем собрании заслушала отчет генерального директора объединения Гатауллина о воспитании сына: подросток неоднократно вызывался на заседания районной комиссии по делам несовершеннолетних.
Однако должна заметить, что наказание в таком случае – не самоцель. Важнее другое: помочь сослуживцу разобраться, почему сын оказался на скамье подсудимых, а заодно и остеречься всем остальным. Ведь ошибки в воспитании детей, особенно подростков, типичны.
Представляю, как тяжело человеку держать ответ перед товарищами по работе, еще тяжелее – в суде. Вряд ли родители грешат против истины, когда в ответ на вопрос, почему сын принял участие в драке, в лучшем случае признаются, что причин не знают, в худшем – всячески свое чадо оправдывают.
– В наше время тоже дрались, – твердят отцы. Правда, справедливости ради добавляют:
– Но не с такой жестокостью…
С годами забывается, что в любое время были подростки, отличавшиеся особой агрессивностью. Однако не они задавали тон во дворах, школах и училищах, наверное, во многом потому, что сверстники не гнулись перед ними, как тростинки.
А сегодня что не характеристика, то «безвольный», «легко поддается дурному влиянию», «несамостоятелен в решениях…». Кто же воспитал их такими?
Показателен разговор в одном из детских садов, где работает мама осужденного подростка. Мой интерес к личности матери, заведующей детсадом, был понятен, и она поделилась со мной своими наблюдениями. Но когда я спросила, какие же выводы из случившегося сослуживцы сделали как педагоги, моя собеседница удивилась: «У нас ведь маленькие дети, они так не дерутся».
Но как не бывает дерева без корней, так не бывает человека без детства. Так ли уж случайно участие подростков в драках, как пытаются представить иные взрослые?
Много прошло перед моими глазами ребячьих судеб, и у каждой были свои истоки. Только не хотят видеть этого ни родители, ни педагоги. Потому что зачастую ниточка тянется от них самих. Как правильно замечено, мы киваем на других (родители – на учителей, учителя – на родителей, а все вместе – на улицу) потому, что стараемся заглушить укоры собственной совести.
К педагогам школы № 111 я напросилась на долгий разговор. Он и впрямь продолжался долго – пять часов. Поначалу они вели стойкую оборону – с этим уже приходилось встречаться и в других педколлективах. Сама мысль подвергнуть сомнению ту большую работу, которую школа проводит с детьми, казалась учителям оскорбительной. Не принималось во внимание и то, что работа эта не дает ожидаемого результата.
И только когда мои собеседницы убедились, что я пришла не за тем, чтобы оценивать их труд, а вместе с ними проанализировать случившееся, они всерьез задумались, почему же Гордеев, Бажанов, Севостьянов и Муктасипов оказались на скамье подсудимых.
Педагогов сейчас критикуют часто и не без оснований. Конечно, не во всех бедах виновата школа. Однако зачастую именно на педагогов взваливают всю вину. И они вынуждены думать не о том, как исправить создавшееся положение, а о том, как снять с себя не всегда справедливые обвинения.
Между тем слово и дело школьных учителей, преподавателей и мастеров производственного обучения ПТУ могут стать сегодня решающими.
Любовь Агеева
«Вечерняя Казань», 8 июня 1986 года