Ляман Сархадовна Фламме
Неловкость
Славик читал и поражался. Неужели возможно, чтобы человек с таким светлым даром устного рассказа оказался настолько беспомощным на бумаге?.. Увы, видимо, да.
На душе у него стало скверно; он не решался повернуться.
Но маленькая пожилая женщина, любящая ласточка, не выдержала:
– Ну, как? – прервала она молчание. – Не правда ли, чудо как хорошо?! Скажите же, Славик, мы только вам и верим!
Что он мог сказать им, двум парам напряженных глаз, с надеждой глядящих на него?..
– По-моему, написано превосходно, – пробормотал он. – Очень художественно, ярко.
Тамара Ефимовна просияла:
– А я что говорю! Простите меня, Славочка, но ваш редактор просто хам и дурак. Он ничего не понимает. Боже, какое счастье, что вы пришли. Что значит, настоящий специалист! Марик, ты слышал? У тебя превосходная статья! Это Славик сказал. Нет, и не просите, я вас никуда без обеда не отпущу!
И мгновенно был накрыт стол, и сухонькие ручки ее летали над скатертью, выкладывая тарелки с немудреной закуской. И хозяева говорили без умолку, подкладывали ему самые вкусные куски и поднимали рюмки с наливкой за «славу отечественной журналистики», а ему было неловко, стыдно, и гадко на душе.
– Так мы можем на вас надеяться? – Тамара Ефимовна говорила непривычно властно и быстро, словно боялась, что ее прервут. – Я все понимаю, Славик, вы подчинены вашему главреду, этому хаму, но вы – немаленький человек в редакции, он обязан прислушаться к вашему мнению. Боже, и как таких людей только держат на работе? Скажите ему все, что вы думаете о рукописи Марика, и пусть он печатает ее без разговоров! Я правильно говорю, Марик, ну скажи хоть слово!
Марк Эльдарович смотрел на него и трудно было сказать, чего больше в этом взгляде… Мольба, надежда, или тень страшного прозрения – он бездарен на бумаге?.. Страх? Отчаяние?
Нет! Снова мольба, снова надежда в круглых карих глазках. И пушок на голове вновь побелел. Ламме Гудзак возвращается!
Славик собрался с духом:
– Да, я поговорю с редактором. Все будет хорошо. Он, наверно, просто, не вчитался. Но вообще, он грамотный человек, – защитил коллегу журналист.
– И слушать ничего не хочу! – возмутилась Тамара Ефимовна. – Просто вы, Славик, очень хороший человек и не хотите никому причинить вреда. Но ваш главный редактор – спесивый дундук!
– Ласточка, – опять вздохнул Марк Эльдарович. Он чему-то улыбался и скатывал из хлебного мякиша шарик. Пальцы у него были совсем белые и какие-то плоские. – Ласточка, – повторил он почти шепотом.
Славик бегом скатился по лестнице. Оборачиваться ему не хотелось – очень трудно обернуться на людей, которые приветливо машут тебе вслед и знать, что обманешь их.
С редактором он, конечно, не поговорил. Да, тот и не стал бы слушать – не о чем было говорить.
Статью в юбилейный номер он не написал. Не смог.
И, конечно, больше он никогда не бывал в гостеприимном доме Роскиных.
Он не подходил к телефону, а дома и в редакции попросил, чтобы всем говорили, будто он в командировке.
Ему передавали, что два раза кто-то звонил и тихим старческим голосом просил к телефону Мстислава Горчева, но перезвонить он так и не решился.
А потом, к счастью, опять закрутила-завертела жизнь, и дом Роскиных вместе со своими хозяевами отплыл в черные льды памяти. Он вспоминал о них все реже и реже, и вспоминая, оправдывал себя. И действительно, что ему оставалось делать? Лишить стариков надежды? Или отстаивать галиматью перед редактором?