Евгений Войскунский
Черный столб
33
В адской духоте и сырости внутренних помещений плота – долгие пять часов. Гудящее пламя резаков, стук паровой лебедки, скрежет стальных листов, шипение сварки… Метр за метром – вперед! Уже немного метров осталось. Скоро замкнется кольцевой коридор, опояшет средний этаж плавучего острова по периметру. Облицовщики, идущие за монтажниками, покрывают стены и потолок коридора белым жаростойким пластиком, и уже электрики устанавливают блоки гигантского кольцевого сердечника…
Вперед, вперед, монтажники!
Под утро смена Кравцова возвращается на «Фукуока-мару». Сил хватает только на то, чтобы добраться до теплого дождика душа.
Теперь спать, спать. Но, видно, слишком велика усталость, а Кравцов, когда переутомится, долго не может уснуть. Он ворочается на узкой койке, пробует считать до ста, но сон нейдет. Перед глазами – жмурь не жмурь – торчат переплеты балок, в ушах гудит, поет пламя горелок. Ну что ты будешь делать!..
Он тянется к спичкам, зажигает керосиновую лампу. Почитать газеты?.. Ага, вот что он сделает: допишет письмо!
«…Вчера не успел, заканчиваю сегодня. Ну и жизнь у нас пошла. Маринка! Причесаться – и то некогда. Уж больно надоело без электричества, вот мы и жмем что есть сил. Скоро уже, скоро!
Понимаешь, как только столб будет перерезай, магниты снова станут магнитами и турбогенераторы атомной станции дадут ток в обмотки возбудителей кольцевого сердечника. Комбинация наложенных полей мгновенно вступит во взаимодействие с полем столба, и он остановится.
Столб обладает чудовищной прочностью, но, по расчетам, его перережет направленный взрыв атомной бомбы. Помнишь, я тебе писал, как столб притянул и унес контейнер с прибором? Так вот…»
Осторожный стук в дверь. Просовывается голова Джима Паркинсона:
– Извините, сэр, но я увидел, что у вас горит свет…
– Заходите, Джим. Почему не спите?
– Да не спится после душа. И потом Флетчер не дает покоя.
– Флетчер? Что ему надо?
– Он просит не увольнять его, сэр. Все-таки нигде так не платят.
– Послушайте, Джим, я многое могу простить, но это…
– Понимаю. Вы за равенство и так далее. Он готов извиниться перед итальянским инженером.
– Хорошо, – устало говорит Кравцов, наконец-то ему захотелось спать, глаза просто слипаются. – Пусть завтра извинится перед всей итальянской сменой. В присутствии наших ребят.
– Я передам ему, – с некоторым сомнением в голосе отвечает Джим. – Ну, покойной ночи. – Он уходит.
Авторучка валится у Кравцова из руки. Он заставляет себя добраться до койки и засыпает мертвым сном.
34
Паровой кран снял с широкой палубы «Ивана Кулибина» последний блок кольцевого сердечника и, подержав его в воздухе, медленно опустил на баржу. Паровой катер поволок баржу к плоту.
Монтажники отдыхали, развалясь, где попало, на палубе «Кулибина», покуривали, говорили о своих делах. Как будто это был обычный день в длинной череде подобных ему.
А день был необычный. Ведь сегодня будет закончен монтаж кольцевого сердечника. Он опояшет электромагнитным поясом плот, его возбудители нацелятся на столб, готовые к штурму…
Вот и Морозов вышел из внутренних помещений на верхнюю палубу «Кулибина». С ним маленький Бернстайн, Брамулья в необъятном дождевике, несколько инженеров-электриков. Остановились на правом борту, ждут катера, чтобы идти на плот.
Кравцов бросил за борт окурок, подошел к Морозову.
– Виктор Константинович, я слышал, что завтра должны доставить «светлячка»?
«Светлячок» – так кто-то прозвал атомную бомбу направленного действия, которая перережет столб, и кличка прилипла к ней.
– Везут, – ответил Морозов. – Чуть ли не весь Совет Безопасности сопровождает ее, сердешную.
– Посмотреть бы на нее. Никогда не видал атомных бомб.
– И не увидите. Не ваше это дело.
– Конечно… Мое дело скважины бурить.
Морозов прищурил на Кравцова глаз.
– Вы что хотите от меня, Александр Витальевич?
– Ничего… – Кравцов отвел взгляд в сторону. – Чего мне хотеть? Поскорей бы закончить все – и домой…
– Э, нет. Вижу по вашему хитрому носу, что вы задумали нечто.
– Да нет же, Виктор Константинович…
– Так вот, голубчик, заранее говорю: не просите и не пытайтесь. Многие уже просились. Пуск будет поручен специалистам. Атомщикам. Понятно?
– Там специалистам и делать нечего. Включил часовой механизм и ступай себе, не торопясь, на катер…
– Все равно. Напрасно просите.
– А я не прошу… Только, по-моему, право на пуск имеют прежде всего те, кто нес на плоту последнюю вахту…
– Значит, право первооткрывателей?
– Допустим, так.
– Макферсон болен, остается Кравцов. Ловко придумали. – Морозов засмеялся, взглянул на часы. – Что это катер не идет?
Рядышком Али-Овсад беседовал с Брамульей, и на сей раз разговор их крутился не вокруг чая и блюда из бараньих кишок, а касался высокой материи. Чилиец мало что понимал из объяснений старого мастера, но для порядка кивал, поддакивал, пускал изо рта и носа клубы сигарного дыма.
– Чем вы озабочены, Али-Овсад? – спросил Морозов.
– Я спрашиваю, товарищ Морозов, этот кольцевой сердечник кто крутить будет?
– Никто не будет его крутить.
– Колесо есть, а крутиться – нет? – Али-Овсад недоуменно поцокал языком. – Значит, работать не будет.
– Почему это не будет?
– Машина крутиться должна, – убежденно сказал мастер. – Работает, когда крутится, – все знают.
– Не всегда, Али-Овсад, не всегда, – усмехнулся Морозов. – Вот, например, радиоприемник – он же не крутится.
– Как не крутится? Там ручки-мручки есть. – Али-Овсад стоял на своем непоколебимо. – А электрический ток? Протон-электрон – все крутится.
Морозов хотел было объяснить старику, как будет работать кольцевой сердечник, но тут пришел катер. Ученые отплыли к плоту.
Стоя на корме катера, Морозов щурился от встречного ветра, задумчиво смотрел на приближающийся плот. «Машина крутиться должна…» А ведь, пожалуй, верно: если в момент разрезания столба плот с кольцевым сердечником вращать вокруг него, то можно будет обойтись без громоздких преобразователей, которые, кстати, будут готовы в последнюю очередь. Столб
– статор, плот с сердечником – ротор… Надо будет прикинуть, рассчитать… Массу времени сэкономили бы… Можно причалить к плоту пароход, запустить машину…
Он обернулся к Бернстайну:
– Коллега, что вы скажете по поводу одной незрелой, но любопытной мысли…
35
«…Что за нескончаемое письмо я тебе пишу! Я как будто разговариваю с тобой, моя родная, и мне это приятно, только вот отрывают все время.
У нас тут – дым коромыслом. Дело в том, что привезли атомную бомбу (мы ее называем «светлячок») и понаехало столько дипломатов и военных, что ткни пальцем и наверняка попадешь. Сама знаешь, после запрещения испытаний ядерного оружия это первый случай, когда потребовалось взорвать одну штуку, естественно, что Совет Безопасности всполошился и нагнал сюда своих представителей. На «Фукуоке» народу сейчас, как летом в воскресенье на пляже в Кунцеве. Помнишь, как мы ездили на моторке? Это было еще в те счастливые времена, когда шарик земной имел при себе нормальную магнитную шубу.
Установку со «светлячком» поставим на платформу и погоним к столбу. Она прилипнет к столбу и…
Ну вот, опять оторвали. Позвонил Морозов, просит зайти к нему. А ведь уже заполночь. Покойной ночи. Маринка!..»
36
Уилл сидел в кресле и лепил. Его длинные пальцы мяли желтый комок пластилина. Норма Хемптон – она сидела с шитьем у стола – потянулась, прикрутила коптящий язычок огня в лампе.
– Как же быть с Говардом, милый? – спросила она.
– Как хочешь, – ответил Уилл. – Он обращается к тебе.
– Если бы он попросил, как раньше, двадцать-тридцать фунтов, я бы и не стала спрашивать тебя. Послала бы, и все. Но тут мальчик просит…
– Мальчику двадцать четыре года, – прервал ее Уилл. – В его возрасте я не клянчил у родителей.
– Уилл, он пишет, что если у него не окажется этой суммы, он упустит решающий шанс в жизни. Он с двумя молодыми людьми из очень порядочных семей хочет основать «скрач-клуб» – это сейчас входит в моду, нечто вроде рыцарских турниров, в доспехах и с копьями, только не на лошадях, а на мотороллерах…
– А я-то думал – на лошадях. Ну, раз на мотороллерах, ты непременно пошли ему чек.
– Прошу тебя, не смейся. Если я пошлю такую сумму, у меня ничего не останется. Отнесись серьезно, Уилл. Ведь он наш сын…
– Наш сын! Он стыдится, что его отец был когда-то простым дриллером на промысле…
– Уилл, прошу тебя…
– Я упрям и скуп, как все хайлендеры[14]. Ни одного пенса – слышишь? – ни единого пенса от меня не получит этот бездельник!
– Хорошо, милый, только не волнуйся. Не волнуйся.
– Пусть подождет, – тихо сказал Уилл после долгого молчания. – В моем завещании есть его имя. Пусть подождет, а потом основывает клуб, будь оно проклято.
Норма со вздохом тряхнула золотой гривой и снова взялась за шитье. Пластилин под пальцами Уилла превращался в голову с узким лицом и сильно выступающей нижней челюстью. Уилл взял перочинный нож и прорезал глаза, ноздри и рот.
В дверь каюты постучали. Вошел Кравцов. Вид у него был такой, словно он только что выиграл сто тысяч. Куртка распахнута, коричневая шевелюра, что кустарник в лесу…
– Добрый вечер! – гаркнул он с порога. И, с трудом сдерживая в голосе радостный звон: – Уилл, поздравьте меня! Миссис Хемптон, поздравьте!
– Что случилось, парень? – спросил шотландец.
– Пуск поручили мне! – Кравцов счастливо засмеялся. – Здорово? Уговорил-таки старика! Мне и Джиму Паркинсону. Советский Союз и Америка! Здорово, а, Уилл?
– Поздравляю, – проворчал Уилл, – хотя не понимаю, почему вас это радует.
– А я понимаю, – улыбнулась Норма, протягивая Кравцову руку. – Поздравляю, мистер Кравцов. Конечно же, это большая честь. Я пошлю информацию в газету. А когда будет пуск?
– Через два дня.
«Вас не узнать, миссис Хемптон, – подумал Кравцов. – Какая была напористая, раньше всех узнавала новости. А теперь ничего вам не нужно, только бы сидеть здесь…»
– О, через два дня! – Норма отложила шитье, выпрямилась. – Пожалуй, мне надо написать… Впрочем, Рейтер послал, должно быть, официальное сообщение в Англию…
Поскольку радиосвязи с миром не было, крупнейшие информационные агентства взяли на себя распространение новостей на собственных реактивных самолетах.
Кравцов подтвердил, что самолет агентства Рейтер, как всегда, утром стартовал с палубы «Фьюриес», и Норма снова взялась за шитье.
– Еще два дня будут испытывать, – оживленно говорил Кравцов, – а потом, леди и джентльмены, потом мы подымем «светлячка» в воздух и расколошматим столб…
– Какого черта вы суетесь в это дело? – сказал Уилл. – Пусть атомщики сами делают.
– Они и делают. Все будет подготовлено, а часовой механизм включим мы с Джимом. Еле уломал Морозова. Токунага не возражал, а Совет Безопасности утвердил…
– Ну-ну, валяйте. Постарайтесь для газет. Перед пуском скажите что-нибудь такое, крылатое.
– Уилл, вы в самом деле так думаете? – Кравцов немного растерялся, радость его погасла. – Неужели вы думаете, что я ради…
Он замолчал. Уилл не ответил, его пальцы с силой разминали желтый комок пластилина.
– Ну ладно, – сказал Кравцов. – Покойной ночи.
37
Свежее утро, ветер и флаги.
Полощутся пестрые флаги расцвечивания на всех кораблях флотилии. Реют на ветру в блеске молний красные, и звездно-полосатые, и белые с красным кругом, и многие другие, и, конечно, голубые флаги ООН.
Ревет гроза над океаном, клубятся тучи. Давно не видели здесь люди солнечного света.
Но теперь уже скоро, скоро!
Возле белого борта «Фукуока-мару» приплясывает на зыби катер стремительных очертаний. Скоро в него спустятся Александр Кравцов и Джим Паркинсон. А пока они на борту флагманского судна выслушивают последние наставления.
– Вы все хорошо запомнили? – говорит старший из инженеров-атомщиков.
– Господа, желаю вам успеха, – торжественно говорит осанистый представитель Совета Безопасности.
– Жалко, меня не пустили с тобой пойти, – говорит Али-Овсад.
– Не задерживайтесь, голубчики. Как только включите, – немедленно на катер и домой, – говорит Морозов.
– В добрый час, – тихо говорит Токунага.
В гремящих серо-голубых скафандрах они спускаются в катер – Кравцов и Паркинсон. И вот уже катер бежит прочь, волоча за собой длинные усы, и с борта «Фукуоки» люди кричат и машут руками, и на верхних палубах других судов черным-черно от народу, там тоже приветственно кричат и машут руками, а на борту «Фьюриес» громыхает медью военный оркестр, а с «Ивана Кулибина» несется могучее раскатистое «Ура-а-а!».
– Джим, вам приходилось когда-нибудь раньше принимать парад? – Кравцов пытается спрятать за шутливой фразой радостное свое волнение.
– Да, сэр. – Джим, как всегда, непроницаем и как бы небрежен. – Когда я был мальчишкой, я работал ковбоем у одного сумасшедшего фермера. Он устраивал у себя на ранчо парады коров.
Из-за выпуклости океана поднимается плот. Сначала виден его верхний край, потом вылезает весь корпус, давно уже потерявший нарядный белый вид. Закопченный, изрезанный автогеном, в бурых подтеках. И вот уже высокий борт плота заслонил море и небо. Плот медленно вращается вокруг Черного столба, для этого к нему причален пароход с закрепленным в повороте рулем. Команда эвакуирована, топки питает стокер – автокочегар.
Катер останавливается у причала. Старшина, ловко ухватившись отпорным крюком за стойку ограждения, говорит на плохом английском:
– Сегодня есть великий день.
Он почтительно улыбается.
Кравцов и Паркинсон поднимаются на причал. Они идут к трапу, шуршит и скрежещет при каждом шаге стеклоткань их скафандров. Сквозь смотровые щитки гермошлемов все окружающее кажется окрашенным в желтый цвет.
Вверх по зигзагам трапа. Трудновато без лифта: все-таки тридцать метров. Стальные узкие ступеньки вибрируют под ногами. Двое лезут вверх. Все чаще останавливаются на площадках трапа, чтобы перевести дыхание. Белый катер на серой воде отсюда, с высоты, кажется детской пластмассовой игрушкой.
Наконец-то верхняя палуба.
Они медленно идут вдоль безлюдной веранды кают-компании, вдоль ряда кают с распахнутыми дверями, мимо беспорядочных нагромождений деревянных и металлических помостов, теперь уже ненужных. Паровой кран, склонив длинную шею, будто приветствует их. Только не надо смотреть на океан – кружится голова, потому что кружится горизонт…
Рябит в глазах от бесконечных вспышек молний – они прямо над головой с треском долбят Черный столб.
«Кажется, расширилось еще больше», – думает Кравцов о загадочном поле Черного столба. Он нарочно делает несколько шагов к центру плота, а потом обратно, к краю. Обратно явно труднее.
Да, расширилось. Контрольный прибор, установленный на столбике возле платформы, подтверждает это.
Ну вот и платформа. Громадный контейнер, укрепленный на ней, похож на торпеду. Так и не увидел Кравцов своими глазами атомной бомбы: «светлячок» был доставлен на плот в специальном контейнере с устройством, которое должно направить взрыв в горизонтальной плоскости. Снаружи только рыльца приборов, забранные медными сетками. Глазок предохранителя приветливо горит зеленым светом так же, как вчера вечером, после долгого и трудного дня испытаний, настроек, проверок.
Под рамой платформы – труба, наполненная прессованными кольцами твердого ракетного топлива. Простейший из возможных реактивных двигателей. Вчера такая же платформа, только не с бомбой, а со стальной болванкой, разогнанная таким же двигателем, покатилась по рельсам к центру плота, все быстрее, быстрее, столб тянул ее к себе, и, врезавшись в его черный бок, она унеслась вместе с ним ввысь со скоростью пассажирского самолета.
Жутковатое было зрелище…
Они включают батарейные рации. В шлемофонах возникает обычный скребущий шорох.
– Слышите меня? – спрашивает Кравцов.
– Да. Начнем?
– Начнем!
Прежде всего вытащить предохранительные колодки. Ого, это, оказывается, нелегко: платформа навалилась на них колесами. Приходится взяться за ломы и подать платформу немного назад.
Колодки сброшены с рельсов.
Так. Затем Кравцов старательно переводит стрелки первого часового механизма, соединенного с запалом реактивного двигателя. Он делает знак Джиму, и тот нажимает пусковую кнопку.
Гаснет зеленый глазок. Вспыхивает красный.
Вот и все. Ровно через четыре часа сработает часовой механизм, и реактивный двигатель, включившись, погонит платформу к Черному столбу. При ударе о столб включится второй механизм, связанный с взрывателем атомной бомбы. Она установит взрыватель на семиминутную выдержку. За семь минут Черный столб унесет контейнер с бомбой на шестидесятикилометровую высоту, и тогда сработает взрыватель, и «светлячок» ахнет по всем правилам. Направленный взрыв разорвет столб, разомкнется короткое замыкание, и сразу включатся автоматы. Мощные силовые поля, излученные установкой, вступят в рассчитанное взаимодействие с полем столба и заставят его изменить направление. Столб остановится. Ну, а верхняя, отрезанная его часть останется в пространстве, она ведь уже сделала больше полного витка вокруг Земли, никому она не мешает.
И нынче вечером по всей планете вспыхнет в городах праздничная иллюминация… Эх, в Москву бы перенестись вечерком!..
Дело сделано, можно уходить. За четыре часа можно не только дойти на катере до «Фукуока-мару», но и чайку попить у Али-Овсада.
Кравцов медлит. Он поднимает щиток гермошлема, чтобы проверить на слух, работает ли часовой механизм. Джим тоже откидывает щиток. Горячий воздух жжет им лица.
Тик, тик, тик…
Четко, деловито отсчитывает секунды часовой механизм на краю огромной безлюдной палубы.
– Ладно, пошли, Джим.
И вдруг в тиканье часового механизма вторгается новый звук. Это тоже тиканье, но оно не совпадает с первым… Потише, быстрее, с легким музыкальным звоном…
Никто никогда не узнал, почему сам собой включился таймер взрывателя атомной бомбы. Он должен был включиться через четыре часа, при ударе платформы о Черный столб. Но сейчас…
Кравцов оторопело смотрит на Паркинсона. Тот пятится тихонько, губы у него прыгают, в глазах ужас…
Семь минут! Только семь минут – яростная вспышка энергии разнесет плот, а вместе с ним установку…
А Черный столб, в двухстах пятидесяти метрах отсюда, быть может, даже не пострадает. Взрыв не возьмет его: бомба должна быть вплотную к нему!
Данн – данн – данн…
Тиканье таймера впивается в мозг.
Разобрать механизм, остановить?.. За семь минут? Чепуха…
Бежать, броситься вниз, к катеру? Не успеем отойти на безопасное расстояние…
Нет спасения. Нет спасения.
Что будут делать люди потом, без нас, без плота? Строить новый плот, новую установку… Но космические лучи не станут ждать…
Нет!
Н-е-т!
Сколько уже прошло? Полминуты?
Данн – данн…
Кравцов срывается с места. Он упирается руками в задний борт платформы.
– А ну, Джим, быстро!
Руки Джима рядом. Они пытаются сдвинуть тяжелую платформу, она не поддается, еще, еще…
– Взяли… – хрипит Кравцов. – Взяли!
Пошла!
Сдвинулась платформа, и пошла по рельсам, пошла все быстрее. Они бегут, упираясь в нее руками. Быстрее!
Нечем дышать. Воздух режет горло Огнем, они не успели поднять щитки…
Платформа разогналась, ее уже притягивает столб, еще немного, и она побежит сама, и столб подхватит ее и понесет вверх, вверх… Почти девять километров в минуту… Перед глазами Кравцова циферблат таймера. Потеряно только две минуты… Она успеет. Она рванет на высоте! Пусть не шестьдесят километров, пусть на сорокакилометровой… Ни черта с нами не будет, закроем лица, ничком на палубу… Взрыв горизонтально направленный, на большой высоте…
Радиация? У нас герметичные скафандры, и у людей на катере тоже.
Ни черта! Разогнать ее только… А ну, еще!
Не хочу умирать…
Сдавленный голос Джима:
– Хватит… Сама пойдет…
– Еще немного! Взяли!
Безумный бег! Джим спотыкается о торчащую головку болта, падает с размаху, в руке острая боль.
– Стоп! – орет он, задыхаясь.
Но Кравцов бежит и бежит…
– Александр! Остановись!
Что с ним?.. Почему он…
Страшная мысль пронизывает Джима.
– А-а-а-а…
Он исступленно колотит здоровой рукой по рельсу, ползет, остановившимися глазами смотрит на удаляющийся скафандр Кравцова.
Кравцов уже не бежит за платформой. Платформа притянула его к себе, он не может оторваться, отскочить, ноги его бессильно волочатся по палубе…
Горизонтальное падение… Все равно, что летишь в пропасть…
– Алекса-а-а-а…
Спазма сжимает горло Джима.
Платформа в облаке пара у подножия столба. Мелькнул серо-голубой скафандр. Глухой удар.
Джим закрывает обожженные глаза.
Вдруг – мысль о людях. О тех, что на катере. Джим вскакивает и бежит, задыхаясь, к краю плота.
Перегнувшись через поручни, он беззвучно открывает и закрывает рот, крика не получается, не отдышаться.
Японцы-матросы на катере замечают его. Смотрят, задрав головы.
– Все вниз! – вырывается, наконец, у Джима. – Под палубу! Задраить люк! Закрыть шлемы! Лицом вниз!
Забегали там, внизу.
Джим рывком отваливает крышку палубного люка. Замычав от пронзительной боли в руке, прыгает в люк. Тьма и духота.
Он захлопывает крышку.
И тут плот содрогнулся. Протяжный-протяжный, басовитый, далекий, доносится гул взрыва.
