Луиджи Капуана
Клуб Кавалера

– Ну, теперь довольно, вы – гласный. Подумайте-ка лучше о своей дочери.

Дон Миммо решил добросовестно исполнять обязанности гласного. Разве он мог служить сразу двум хозяевам? Ему пришлось поневоле запустить клуб. Чиполла был больше всех недоволен этим. Прогулки и экскурсии прекратились, а кавалер очень часто стал посылать его по прежнему работать на поле.

Отставные ворчали:

– Как? До сих пор не отменен квартирный налог? До сих пор существует пошлина на съестные припасы? Кавалер обещал, что по выборе его в думу, он будет говорить и действовать. А что он говорил? Ничего. А что он делал? Меньше и хуже остальных. Теперь он начал еще преследовать бедных людей за то, что они забрали себе несколько дюймов от большой дороги, принадлежавшей городу. Почему он не начинал с преследования господ?

Некий Бракко особенно раздувал пламя неудовольствия. Он записался в клуб несколько месяцев тому назад тотчас же по возвращении из полка и умел говорить, как по печатному, и браниться по-тоскански, по-пьемонтски, по-романски, так что волосы становились дыбом. Он рассказывал с глазу на глаз то тому, то другому члену клуба, что в Палермо собирались ввести коммунизм и разделить по справедливости между всеми поровну земли и деньги господ.

– Господь Бог сотворил всех людей равными. Почему же богатые едят, как свиньи, а мы должны умирать с голоду? На земле нет справедливости, мы вынуждены завоевывать ее своими собственными руками.

Клуб Отставных, Земледельческий и Рабочий Клубы заключили тесную дружбу после избрания кавалера в гласные.

Так как Бракко был шорник и имел мало работы, то он проводил целые дни в клубах, куря, плюясь и проповедуя свои идеи; публика слушала его с большим вниманием, чем настоящего проповедника, потому что у него можно было спрашивать объяснений делать ему возражения и аплодировать, когда он кричал, подкрепляя свои доводы обычными крепкими ругательствами:

– Мы тоже введем у себя коммунизм. Подумаешь, Клубы, собрания? – повторял он с насмешкою. – Они устроили их только для своего удобства, чтобы получить голоса. Что мы такое: бараны, рабы? Мы должны бы быть гласными, а не они. Вы слышали, что они делают теперь? Повышают пошлину на съестные припасы. Они говорят, что городу нужны деньги, а что они делают с ними? Попросту пьют кровь бедных людей! Мы введем у себя коммунизм!

Сначала его слушали с недоверием и чуть ли не страхом, но вскоре он приобрел много последователей, и даже Чиполла вошел с ним в дружбу и помогал раздувать огонь недовольства, который разгорался все сильнее и сильнее и уже давал знать о себе легким дымом.

Кавалер заметил это в тот вечер, когда после долгого промежутка времени решил прочесть одну из своих обычным лекций в помещении клуба. По городу ходили страшные и грозные слухи. Крестьяне собирались группами на Большой Площади и, когда проходил городской голова, не только не снимали шапок перед ним, но даже не оборачивались. Трубы не были теперь к услугам Чиполла для королевского салюта кавалеру, который проходил в городскую думу, не останавливаясь перед клубом. Только Чиполла по старой привычке отдавал ему честь; вообще же Чиполла днем и ночью думал теперь об участке земли, который выпадет на его долю, когда они введут у себя коммунизм и республику, что значило для Него одно и то же.

В результате кавалер очутился в тот вечер перед весьма немногочисленной аудиторией человек в тридцать, в числе слушателей было также много членов Земледельческого и Рабочего Клубов, явившихся сюда главным образом из любопытства. Кавалер только что заговорил о страшных и грозных слухах, носившихся по городу, как, к его великому удивлению, речь его была прервана громкими словами Бракко:

– Мы не желаем больше налогов!

Все тридцать слушателей заговорили сразу и произвели огромное смятение без всякого уважения к кавалеру, который был вынужден снизойти до спора с ними.

– Вы не желаете больше налогов? Легко сказать! Однако…

– Мы не желаем больше налогов!

Кавалер возразил возмущенным тоном:

– Городская дума сумеет исполнить свой долг!

С этими словами он покинул залу, и даже Чиполла не проводил его до дому.