Lizzy Pustosh
Момент вчерашнего завтра
На мягких облаках нежно-розового цвета аккуратным касанием судьбы росло могучее дерево со свежей зеленой листвой; на нем сидели стаи птиц – и слышалось их негромкое пение; пред деревом распускались цветы, а вокруг – благоухали плодовые сады с приятным запахом весенней свежести. Где-то журчал ручей.
Поясохвост хотел вновь почувствовать радость от прикосновения к бутонам, хотел ощутить запах утренней росы, вблизи рассмотреть жучков и каждой клеткой своего несчастного тела ощутить дуновение теплого майского ветерка… но поясохвост все еще был заперт.
Он попытался постучать: вдруг кто-то ответит, кто-то придет к нему на помощь – но никого не было рядом… Он попытался вновь, не теряя надежды до конца, но и снова – ничего. Ни единой души не показалось на горизонте.
Поясохвост воспротивился такому повороту событий и стал вонзать свои остро наточенные когти в толстые слои непобедимого стекла. Он бил по нему, царапал непреодолимую стену, стачивал роговые конусы до основания, но никак не мог выйти.
Он пытался, долго и уверенно, однако вновь и вновь ничего не выходило.
– Хорошо, – говорил себе неизвестный, – это лишь очередное испытание – еще чуть-чуть и все получиться, – но раз за разом ему приходилось терпеть поражение.
Временами он отпускался на все свои четыре лапы и думал, что это последняя попытка – больше он стараться не может. В такие минуты ящик, в котором оказался заперт поясохвост, мутнел, заключая в свои темные стены теплые солнечные лучи восходящего и заходящего солнца. Так ящик безоговорочно отделял поясохвоста от любования облачной природой. Без нее неизвестный мимолетно тускнел.
Это могло продолжаться днями. Однако, к удивлению самого поясохвоста, силы возвращались к нему; не целиком, как хотелось бы ото всех остатков маленькой души зверька, но и этого хватало, чтобы продолжать бороться за единственную возможность побыть счастливым.
В один из дней, когда надежда более чем когда-либо превращалась в незаметную точку на огромном холсте отчаянья, неожиданно со стороны расплывчатых серых садов помутневшего стекла послышалось льющееся пение благородной флейты.
Поясохвост не помнил о ее существовании, но, услышав, мгновенно распознал ее журчащий, живой голосок. Он, осунувшись за недели истязаний, по зову знакомой издавна мелодии в долю секунды сбросил всю усталость и разочарование. Он подпрыгнул, побежал к толстому, чистейшему как слеза стеклу ящика и застыл в небывалом исступлении. Что же он увидел? Что так поразило его измученный взор? В семи великих шагах от него предстал прекрасный образ играющего на флейте молодого человека.
Он шел уверенно, небыстро, так, как ходят люди, преодолевшие на своем пути множество пугающих невзгод, как люди, сохранившие несмотря ни на что свое человеческое достоинство. Его взор был кроток, а игра прекрасна: флейта оживала в его руках; все приобретало благой вид, будучи рядом с ним. Он шел не спеша, и время от времени взглядывал на клетку крохотного поясохвоста. На лице этого нежданного человека читалось понимание, а при взгляде на него – в душе устанавливался мир.
Он был чем-то удивительным.
– Кто вы? – хотел спросить один неизвестный у другого, но вместо этого сказал: – Почему вы? – растерялся в смущении.
Флейтист успокаивающим, низким голосом осторожно ответил ему, присаживаясь на колени:
– Я пришел спасти тебя, – и плавно провел взглядом по исцарапанным и измазанным кровью стенам ящика, – но, вижу, ты старался и сам.
