Лия Аветисян
Про любовь, ментов и врагов
Обморок из-за Гитлера в рядах НКВД
1973 г., весна
Еще со двора и с самого первого класса Шварц был ее вечной надежой и опорой. От богатства идей и реализующей их мощной энергии у Верки дым валил из ушей, и энергия не всегда направлялась в мирное русло. В результате ей довольно часто доставалось, но если бы не набычившийся и контратакующий Шварц, доставалось бы практически в режиме нон-стоп. И никаких таких карамельных детских любовей, перерастающих в американское искрометное взрослое чувство, между ними не было и быть не могло. Просто однажды Шварц мысленно решил, а потом и во всеуслышание заявил, что Верон – его сестричка. Имя обрело армянский облик, звучание и прозорливое значение – «стремящаяся ввысь». Статус названной сестры классного силача сулил относительно безоблачное существование, и Верка пришла в восторг. Понятно, что она пожаловала Шварца эксклюзивным правом так ее называть и вообще отвечала такой же завидной для окружения сестринской преданностью, набрасываясь, как кошка, на недоброжелателей и разрисовывая за него стенгазету.
И здесь следует разьяснить, что самопровозглашенные титулы названых сестры и брата являются в армянском обществе серьезной демаркационной линией. Это даже не линия, а хорошо укрепленная граница, исключающая перебежки декларантов на амурные пространства их жизненных сценариев. А нарушения, если и случаются, гадливо относятся окружением к разряду морально-нравственных кровосмешений: нечего было зря болтать, если с выдержкой не все в порядке; не мужик он, а баба! А что касается настоящей бабы, так ей достается и того больше. Словом, сказал – так и топай по торной дорожке системно и систематически ответственного за сестру названого брата до самого последнего вздоха!
Третьей и придающей, согласно законам геометрии, устойчивость описываемой фигуре стороной был настоящий Веркин брат. Точнее, настоящий троюродный, что не привносит никаких логических изменений в расклад, за исключением разных пап, мам и дедушек, которые были все-таки родными братьями. Натурального троюродного брата Верки и друга Шварца не-разлей-вода звали Тигран Тоникян. Он-то и придумал Шварцу в дальнейшем мгновенно приставшую кличку и напридумал еще много чего. К сожалению, с другой, материнской стороны, он приходился двоюродным братом Арамису, но что тут поделаешь! В Армении это является вполне нормальным совпадением, так как роственников и друзей, а также родственников родственников, друзей друзей, родственников друзей и друзей родственников здесь – подавляющее большинство населения.
Шестидесятые-семидесятые, на которые пришлось время учебы Верки и Шварца в школе, были периодом незыблемости основ советской педагогики. Непререкаемость авторитета учителей и классных руководителей подпиралась тогда родительской тройкой. Эта созданная по модели расстрельных революционных судов команда родителей была призвана укреплять в каждом школьном классе авторитет классрука и осуществлять педагогический мониторинг внутри семей учащихся. И в полном соответствии с законами демократического централизма сливалась в единый родительский комитет школы, руководимый лично директором или завучем.
Родители Шварца школу особым вниманием не жаловали, так как считали учебу его личной проблемой, с которой он вполне успешно справлялся. Сами они работали в серьезных учреждениях с утра и допоздна, домой приезжали вместе, прихватив с собой домашние задания в пухлых папках квартальных отчетов и проектно-сметной документации. На родительские собрания тоже ходили вдвоем и дружно делали круглые глаза на робкие предложения класрука поучаствовать в жизни школы или хотя бы классной «тройки».
Деятельность первичной ячейки педагогического надзора была у всех на виду, и Шварц усмехался под нос, наблюдая за амбициозными виражами мамаш слабеньких одноклассников. Мамаши пытались собственной активностью компенсировать малюсенькие способности к учению собственных чад. А в шестом классе к ним хлынула волна новеньких разгильдяев, выбывших по успеваемости из соседних школ с математическим и языковым уклонами. И в родительскую «тройку» был избран дедушка еще одной новенькой, высоченный отставной майор милиции.
Всем своим причесоном и усиками «12:00» майор был абсолютной копией Гитлера. Шварц не раз задавался вопросом, как же это, воюя с Германией, Сталин позволял своим наркомам, командармам и далее вниз, носить такие усы и зачесывать чубчик набок. Наверное, так ему легче было видеть в каждом из них врага народа и принимать соответствующие меры. Уже тогда интересовавшийся милицейско-чекистскими делами, Шварц не мог взять в толк и еще одно: как же это дедушка его одноклассницы, прошедший войну и всю жизнь прослуживший в органах, вышел в отставку всего-то в звании майора.
Но однажды в начале октября в школьном дворе его перехватил запыхавшийся и раскрасневшийся чернявый и кучерявый толстячок из новеньких, с первого дня набивавшийся в друзья. Этот Тигран Тоникян приходился Верке родственником и после неудавшейся любви к математике был переведен в их школу и именно в их класс из расчета его расстроенных родителей на Веркино серьезное попечительство.
Тигран был весельчаком, пройдохой и тупицей, каких свет не видывал. При всей стандартности своей внешности он умел очаровывать одноклассниц и даже учителей. А симпатии мальчишек пытался завоевать хулиганистыми замашками и рассказами о соответствующих друзьях из привокзального района. Это якобы с ними он периодически исчезал на пару-тройку дней для осуществления каких-то тайных воровских операций, что в дальнейшем оказалось полным блефом. Просто вместо школы он уходил в парк и читал там замусоленные им до состояния ветоши детективы.
Так было и на этот раз. Давясь и жестикулируя, запыхавшийся Тигран нес непонятный сумбур, из чего пока еще школьник, но будущий сыщик Шварц сделал для себя выводы и выстроил вот какую логическую цепь событий.
Заметив очередное продолжительное отсутствие Тоникяна, классная руководительница определила опасную тенденцию в поведении новичка и решила направить представителя «тройки» для выяснения домашней обстановки. Так к Тоникянам был делегирован суровый майор «12:00». Когда он позвонил в дверь квартиры, оттуда раздался лай собачки кукольных, судя по голосу, размеров. Бывалый майор собак терпеть не мог, так как насмотрелся на их служебные замашки за свою карьерную жизнь, но тявкалок не боялся. Вслед за лаем послышался сюсюкающий голос хозяйки, должно быть, увещевавшей свою «куку-сюсю». После чего дверь открыла пышная улыбающаяся дама в китайском халате. Она приветливо посмотрела на майора, потом улыбка медленно сползла с ее лица, потом румяное лицо посерело, и дама бацнулась, как выпущенная из рук кукла, прямо на ковровую дорожку коридора.
Собачка закружила по периметру хозяйского тела и не по-крошечному завыла. Ошарашенный майор шагнул в коридор, приподнял голову припадочной, целомудренно прикрыл ее пухлые ножки китайским халатом, и собачка больно вцепилась в его лодыжку. Пытаясь лягнуть собачку свободной ногой и удержать в руках голову ее хозяйки, представитель «тройки» воззвал к возможным обитателям квартиры. На шум из глубин квартиры засеменила и запричитала старенькая бабушка. Высыпали соседки из квартиры напротив, заголосили, заохали, побрызгали даму в халате водой, смазали височки, дали ей попить, и она открыла глаза. Когда собачку оттащили от порванного и слегка окровавленного на лодыжке носка майора, взгляд обладательницы китайского халата пришел в фиксированное положение, она указала слабой рукой на высоченного майора и только сказала:
– Смотри, мама, кто пришел!
– Чтоб сдох твой хозяин, – последовала мгновенная реакция бабули, но обращена она была не к собачке, а к майору.
Обалдевший представитель «тройки» ничего не понял, но ему быстро объяснили.
– Смотрите, люди, – не по возрасту резво жестикулировала бабуля, обращаясь к соседям, – это тот, кто с двумя такими же уродами пришел к нам в дом в тридцать шестом и увел моего мужа. С тех пор мы его не видели, сколько ни писали в НКВД. Куда ты его дел? Ах, похороню я тебя!
И здесь надо отметить, что озвученная угроза – единственное ругательство армянских бабушек (если не считать предыдущего выпада в адрес хозяина). Но в силу естественной разницы с возрастом адресата угроза эта имеет оттенок устрашающего проклятия. Однако отставник и сам был в приличном возрасте. Он был настолько в возрасте, что уже и не помнил, кого это он в очередной раз уводил на возможный расстрел; откуда; по чьему навету; и в каком чине он сам был тогда – то ли капитана, то ли майора. Вот из-за таких крикливых баб его и разжаловали после проклятого съезда, и ему пришлось еще двадцать лет ишачить в должности районного участкового, чтобы дослужиться до майоровой пенсии.
Словом, пенсионер мгновенно ретировался, забыв о своей педагогической миссии. Ему еще здорово повезло, что в те святые времена практически все мужчины страны днем пребывали на рабочих местах, так что вслед ему неслась только бабья нелицеприятная разноголосица под аккомпанемент тявканья кукольной собачки. Мающиеся вынужденным бездельем сегодняшние мужчины Еревана, да еще привокзального района, такой аттракцион не пропустили бы без активного участия и связанных с ним удовольствий высказаться и размяться. Так что можно считать, что майор вовремя родился и еще более вовремя в дальнейшем откинул коньки.
Но бедной его внучке не было с тех пор проходу в классе. И самым обидным было то, что никто из мальчишек и девчонок, предводительствуемых Шварцем и Веркой, так и не объяснил ей причину изгаженного имиджа. Да она бы и не поверила.
А маленький Шварц еще не знал, что и ему придется пройти через вселенское унижение разжалования в звании майора по причинам, прямо противоположным понижению майора «12:00».
Шесть листов, которыми вымощен путь из Английской палаты
Январь 1995 г.
Теперь она была Ида.
– What[6], what, what; where[7], where, where, when[8], when, when, – весело кричали сокамерницы в унисон, и тыкин Ануш задавала ритм прихлопыванием по столешнице. Девочки и сами похлопывали себя двумя пальцами по вытянутым в трубочку губам, и их звук w уже вполне походил на оригинал.
– Very well, – одобрительно улыбалась Ануш, – and what is your name, young lady?[9]
И, зардевшись, как на первом светском рауте, отвергшая первую половину своего имени Анаид отвечала:
– My name is Ida[10].
– Good, – продолжала одобрять Ануш, – and where are you from, Ida?[11]
– I was born in a small village situated in wonderful Lory Mountains[12], – медленно, но верно выговаривала Анаид, заглядывая в бумажку, и думала:
– Да чтоб она сгорела со всеми ее жителями, эта wonderful village[13]…
Трижды в день дежурный надзиратель раздавал шесть огрызков карандашей и шесть листков бумаги, которую следовало экономить. Трижды в день забирал карандаши сразу после урока. Трижды в день девчонки ждали очередного урока как лучшего в их жизни события. А между занятиями и подготовкой к ним слушали подробные пересказы в лицах заграничных кинофильмов «про любовь» в исполнении артистичной Светы: таких видеокассет у нее дома был целый шкаф!
Не только ругань женщин-заключенных исчезла с территории камеры, но заглох и мат из бесстыжих уст надзирателей. Возможно, это была заслуга именно английского языка, подкрепляемая всеми его литературными авторитетами. А возможно – магия постижения знаний. Но налицо была явная несовместимость фени и how nice of you[14], щедро раздаваемом Ануш старавшимся услужить ей сокамерницам и приносившим карандаши надзирателям. Да надзиратели и сами ждали этих уроков, толпились за зарешеченным оконцем запертой двери, повторяли слова и весело откликались на адресованные девочкам шутки Ануш. Это уже была не Камера номер шесть – это была Английская палата, как ее метко назвал брюхоглазый начальник СИЗО Гагик Погосян.
Теперь уже день проскакивал даже прытче, чем на воле. А заведенному, как в заправском пионерском лагере, распорядку мешали допросы, откуда девчонки возвращались вздрюченные и опустошенные. Потому что следователи легко возвращали их на бренную землю, напоминая, какие увесистые сроки им в принципе можно припаять, если не сдадут всех, кто их, следователей, интересует. И выйдут они на свободу хорошо лопочущими по-английски бабушками. Ануш возвращалась с долгих допросов внешне спокойная, открывала свою любимую книжку, долго смотрела невидящим взглядом, курила, а когда начинала наконец перелистывать и улыбаться тексту, девчонки облегченно вздыхали: отпустило!
Поначалу Ано-Ида была спокойна за себя, так как статьи за проституцию, как говорила Мама Роза, в УК не было. Это означало одно: подержат немного, попугают, порасспрашивают про кого надо и выпустят на волю. Но на волю без волос нельзя, пусть лучше отрастут. Так что лучше перекантоваться тут пару месяцев, постараться угодить толстомордому Погосяну, да и у этой дуры Ануш английскому поучиться. Чего ей не хватало, дуре старой – целых тридцать три года! – сидела бы себе в Москве, ездила в командировки за границу со своим гребаным английским. Дома – солидный муж-профессор, тапочки приносит, как собака. Опять же двенадцатилетняя дочка-отличница есть. Сиди себе и пей чай с готовыми пирожными из дорогого магазина! Так нет, ее, видите ли, взбудоражила независимость Армении. От чего независимость? И кого? Новых говнюков у власти от старых? Ей про них девчонки тако-о-ое рассказывали – черт те что!
Как Арам стал Арамисом, и даже больше
Осень 1973 г.
Когда Шварц с Тиграном учились в шестом классе, в школе началась настоящая эпидемия увлечения фехтованием. Шварц давно и прилежно занимался самбо, Тоникян к спорту относился пренебрежительно и предпочитал день-деньской читать посторонние, как выражались педагоги, то есть не вошедшие в школьную программу книги. Но многие мальчишки, а следом за ними и симпатизирующие им девчонки ринулись записываться в новую секцию фехтования. Секцией руководил родившийся в эвакуацию уже в Ереване сын москвичей-химиков Дмитрий Славиков – бывший чемпион Советского Союза, но отныне просто Товарищ Дима.
Славиков преждевременно выбыл из спортивного строя из-за множественных переломов конечностей, полученных во время безобразной драки в московском ресторане. Драка последовала как раз за очередным тостом в процессе обмывания его чемпионской золотой медали. Она же завершила его блестящую спортивную карьеру. Так что отлежавшись в Склифе и переев ударного средства для сращивания костей, варева под названием хаш, добросовестно приносимого из армянского ресторана участливыми друзьями, на медицинскую свободу он вышел с чистой совестью врачей и их рекомендациями найти себе профессиональное занятие, не связанное с большими нагрузками. Так Дима вернулся в Ереван чемпионом Союза и инвалидом, решившим продолжить свою жизнь в спорте в качестве тренера. И открыл секцию фехтования в общеобразовательной школе прямо напротив своего дома.
Мальчишки смотрели Диме в рот, их уши краснели от его резких окриков. Изо дня в день пытаясь повторить демонстрируемые им выпады, они старались заслужить скупую похвалу чемпиона, рассказывали о нем легенды – словом, боготворили. Все они были хорошими ребятами спортивного сложения, добросовестными и дисциплинированными. Но не было в них божьей спортивной искры, какими-то незначительными подробностями в реакции и движениях позволяющей понять: вот он – будущий чемпион! Тогда Дима кинул клич среди малышей, и Тоникян привел своего юркого двоюродного братца – четвероклашку Арама. И Дима понял: вот из такого отменного материала он и сотворит несостоявшегося себя, будущего олимпийского чемпиона. Уже на второй тренировке красавчик Арам был наречен Арамисом и начал свой крутой подъем в карьере непобедимого шпажиста и неисправимого сердцееда.
В восьмом классе он стал встречаться с тихой красивой девочкой из соседней школы. Девочку звали Анушик, и своей кротостью она так не походила на его ретивых фанаток, что заслужила его удивление, перетекшее в нечто щемяще-дразнящее, что большинством определяется как любовь. Конечно, встречаться – это сильно сказано. Просто Анушик терпеливо ждала дома, пока он поздно вечером, обессиленный тренировками, притащится к ее подъезду, свистнет особой трелью из-под балкона, и она опрометью спустится вниз по ступенькам в ожидании по-хозяйски крепкого объятия, веселых пересказов Диминых каламбуров и головокружительного прощального поцелуя. Арамис тренировался даже в праздники и особенно интенсивно – в выходные. Анушик прилежно делала уроки, зубрила неправильные английские глаголы и совсем неправильно мечтала о временах, когда Арамис достаточно натренируется, чтобы отводить ей больше времени.
Когда они окончили школу, Арамис уже был чемпионом Союза среди юниоров, и поступление в физкультурный институт для него было связано только со сложностью выкроить время, чтобы явиться на экзамены. Анушик поступила на иняз, и после зимней сессии товарищ Дима благословил их брак, позволяющий экономить время на свиданиях.
Это была настоящая армянская свадьба с украшенными цветами машинами, хвастливыми гудками на протяжении всего следования нарядного кортежа, толмой, шашлыками, бесконечно сменяемыми закусками, роняющими слезу достаточно молодыми мамами, гордящимися красивой четой усатыми папами, водкой, коньяком, вином, весельчаком тамадой, стройным красавчиком чемпионом-женихом и пронзительно-счастливой невестой. Представитель городского Комитета физкультуры зачитал им официальное поздравление и подарил ключи от будущей квартиры в возводящемся квартале. Но пока им предстояло пожить на крошечной застекленной веранде густонаселенной квартиры, где обитали родители Арамиса, два старших неженатых брата и старенькая бабушка.
Гостей было человек сто. Были даже приглашенные из Москвы и соседних республик. Понятно, что кавором, или посаженым отцом, был товарищ Дима, который был ничуть не меньше героем стола, чем жених с невестой. Расчувствовавшийся Дима даже спел для них, аккомпанируя себе невпопад. «Я-а-аблони в цвету-у-у, како-о-ое чу-у-удо», – выводил он своим неожиданно бархатным баритоном, и перламутровый немецкий аккордеон смотрелся на его могучей груди, как одинокая закусочная тарелочка на просторах пустого обеденного стола. Хорошая была свадьба. И брак был счастливым. А продлился он почти два года.
Как Анкехцпаратон вышла замуж во второй раз
14 декабря 2004 г., утро
Как и большинство знакомых Шварцу патологоанатомов, судмедэксперт Генрих Альбертович был весельчаком и любителем анекдотов. Постоянная близость к чужой смерти настраивала на бережное отношение к радостям собственного быстротечного бытия. Причины для веселья этот лохматый, где не лысина, крепыш находил повсюду. И не в последнюю очередь – в исследуемых трупах.
– Ну что тебе рассказать новенького, помимо того, что уже записано в заключении? – весело уставился он на Шварца, сплетя бледные пальцы на аккуратном животике под толстым свитером: температура в кабинете была ненамного выше той, что рядом, в морге. – Девочки, нам два хор-р-роших кофе поставьте! – жизнерадостно крикнул Альбертыч в глубь коридора морга и продолжил: – убит твой Лусинян проверенным древнеегипетским способом. Тяжелым предметом перебито основание черепа, что привело к кровоизлиянию в мозг, остановке дыхания и смерти в течение двух-трех часов. А может, чуть меньше или больше: время-то – холодное.
– Это у них жрецы так баловались? – улыбнулся Шварц, заведомо готовый к очередным шуточкам Альбертыча.
– Если ты помнишь из истории древнего мира, самый незначительный из египетских фараонов, Тутанхамон, попал в историю только потому, что его гробница, в отличие от всех прочих, не была разворована и досталась ученым целехонькой. И сохранилась отлично забальзамированная мумия. Когда командовавший раскопками Картер рассмотрел ее внимательно, он обнаружил… А вот и кофе! Ну молодцы девочки, и домашним печеньем побаловали! Хор-р-рошие у меня здесь девочки…
– Так как убили Тутанхамона? – спросил Шварц и прикинул, сколько информации на этот раз обрушит на него эрудит Альбертыч.
– Ага! – обрадовался патологоанатом живому собеседнику. Диалоги с трупами сегодня ему явно наскучили. – Как убили, чуть позже скажу, но ты послушай, какие сделали из убийства выводы! Американцы – они ведь любят сенсации больше, чем свои кингбургеры. Прикинули они, что военачальником колесничного войска при этом бедном мальчике Тутанхамоне был человек по имени Ай. Что-то вроде командующего танковыми войсками, да?
Шварц согласно кивнул.
– А женщины военных любят, да?
– Не знаю, – улыбнулся Шварц, – я-то полицейский.
– Ладно-ладно, не прибедняйся. Мы – хоть и в морге, но информированы получше праздношатающихся живых, – весело подмигнул Альбертыч.
– Ну и при чем тут вся эта мутота про командарма? – осведомился Шварц и выдернул сигарету из пачки.
– А при том, что после Тутанхамона осталась юная красавица-вдова, Анкехцпаратон, маму которой каждый школьник до сих пор в лицо знает. Как не знаешь? Еще как знаешь! Нефертити это была, вот кто. А дочь ее остановила свой выбор на Айе. Типа как Амнерис имела виды на Родомеса. Сильная любовь была, судя по всему. Детей ему родила, а от Тутанхамона только выкидыши получались. Так вот Ай сперва правил при ней де-факто, а потом был возвеличен в фараоны. И вот здесь-то у американских историков возник извечный вопрос ваших расследований и всех детективных романов: кому же было выгодно умертвить Тутанхамона? И решили, что Айу, или Гайу, или Эйю, как иногда его упоминают. Просто взяли и испортили человеку классическую биографию через три с половиной тысячи лет после смерти! Каково, а? А ведь с их романтической истории оперы можно писать почище «Аиды»! А может, с нее и написана, кто знает?
Тут Шварц, конечно, недоуменно усмехнулся.
– А ты не усмехайся, Шварц. Ты поезжай в Норкский массив, там кому памятник стоит? – И Альбертыч снова сам себе ответил: – Такому же военачальнику, но Красной армии, – Гаю! А как его по паспорту звали? Айк, или Гайк, Бжишкян! А почему? Да потому, что нет в русском языке буквы h, как нет и в попытках озвучить египетскую иероглифику!
– Тебя послушать, так и айны в Японии армяне, – улыбнулся Шварц. – Или коньяк «Айк».
– А кто? Кто они, если не армяне? У японцев глазки узенькие, кожица гладкая, безволосая, а у тех глазищи – во! Бородищи – во! – растопырил руки Альбертыч. – Вот если бы хоть одного айна сюда в прозекторскую на стол доставили, я бы и без анализа ДНК по антропометрическим признакам и надпочечникам быстро дал определенный ответ. Череп арменоида ни с чем не спутаешь. Но лучше бы, конечно, доставили коньяк. Ящик! – Паталогоанатом радостно улыбнулся здоровой гипотезе и потер бледные пальцы.
– Генрих Альбертыч, так что обнаружил Картер в случае с убийством фараона? – попытался-таки получить ответ Шварц. Но тот слезать с конька не собирался:
– Я много думал на эту тему, Шварц, и точно понял: тот египетский Ай точно был армянином, и не спорь. Гиксосы, те же армяне, что правили Египтом полтора века, не могли просто так раствориться. Даже если меняется верховная власть, номенклатура-то сохраняется. Она вечна! А от гиксосов до Тутанхамона и ста лет не прошло. И вообще древние армянские царства граничили с Египтом, там жили родственники, сваты, кумовья – всё, как у нас сейчас. И что американцы прицепились со своими подозрениями к Айу? Был парень храбрым генералом, женился после Тутанхамона на дочке Нефертити – внучке армянского митанийского царя, и сам стал фараоном. А сына знаешь как назвал?
– Нет, конечно, – рассмеялся Шварц и показательно посмотрел на часы.
– Гор его звали, вот как! – победно воскликнул Альбертыч, и Шварц присвистнул.
– Да у них в Египте даже бог был по имени Гор, что по-нашему означает «грозный». Ты понимаешь, как всё складывается один к одному? – праздновал историческую победу Альбертыч, – кстати, и российского царя Ивана сперва армянское войско, воевавшее на его стороне, прозвало Гором, а уж потом прозвище перевели и сделали Грозным. Он еще, чтобы ты знал, в честь армянского воинства знаешь какие храмы воздвиг?..
– Генрих Альбертович, – прервал его отчаявшийся Шварц, – ты здорово рассказываешь анекдоты, а я не умею. Но один как раз вспомнил. Встречаются два стареньких западных армянина в Америке, и один спрашивает другого: «Ну что новенького у вас? Сына наконец женил?», а тот отвечает: «Ну да». «Ну, глазам свет, – поздравляет его приятель, – а на ком он женился?». «Да на другом парне». Тут любопытный старичок, не теряя надежды, продолжает допытываться: «Ну хоть тот, другой-то, хотя бы армянин?» Так и ты. Да Бог с ними, с древними египтянами: армяне они были или китайцы – нам-то теперь что? А вот как они убили молодого фараона – интересно.
Патологоанатом разочарованно посмотрел на Шварца и, вмиг потеряв к нему интерес, холодно ответил:
– Очень просто. Когда египтолог Картер наткнулся на него в двадцатых годах, то визуально обнаружил перелом в основании черепа. Рентгена тогда еще не было. Потом уже, задним числом, спустя много лет, американцы сделали какие-то снимки и пришли к выводу, что ударили его спящего, но недостаточно смертельно. И у него образовалась здоровая гематома в продолговатом мозге, которая привела к двух-трехмесячной коме и летальному исходу. А ведь военный Ай не промахнулся бы!
Шварц заволновался:
– То есть такой удар можно нанести только по лежачему? И есть признаки того, что Лусиняна убили лежачим, а потом уже перенесли под арку на Баграмяна? Но нет, траектории крови из носа и ушей и пятна на одежде и асфальте свидетельствуют об обратном…
– Убить можно и стоячего со спины.
– То есть убийца мог незаметно прокрасться и нанести точный удар?
– Не просто точный, но и сильный. Не так уж хрупок наш Атлас, – тут патологоанатом похлопал себя по верхнему позвонку шеи, – чтобы череп слетал с него при первом щелчке. Ага. Но при одном условии. Убийца должен был быть намного выше своей жертвы. А если учесть, что в Лусиняне было сто семьдесят шесть сантиметров, то получается – под два метра.
– Ищем дылду? – спросил Шварц и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
– Ну да, – улыбнулся одними глазами Генрих Альбертович, надкусывая печенье.
– Алкоголя в крови у него случайно не было?
– спохватился Шварц.
– Трезв был бедняга, как стеклышко, – посочувствовал покойнику опытный патологоанатом.
