bannerbannerbanner
Про любовь, ментов и врагов

Лия Аветисян
Про любовь, ментов и врагов

Полная версия

О преимуществах игр с породистыми

2003 г., лето

Софи та еще была сучка: беленькая, пышненькая, она готова была ластиться к каждому встречному-поперечному и частенько получала ответную ласку. Опушенные густыми ресничками миндалевидные глаза под белоснежным выпуклым лбом так и призывали: ну подойди, ну посмотри, какая я нежная и ласковая. И многие действительно подходили. Конечно, если бы не прошлогодняя авария, успех был бы гораздо больше. Но огромная черная машина перечеркнула навсегда ее надежду найти себе кого-то постоянного. Все-таки, как бы люди возвышенно ни трепались, они не любят инвалидов. А тем более – хромых собак.

Мать Софи хоть и была бесхозной дворняжкой, имела довольно элегантный окрас: белая-белая грудка и белые же носочки красиво контрастировали с ее иссиня-черной шерстью. Звали ее Чало, и по утрам она частенько играла в парке с настоящим барчуком, холеным далматинцем Дэном, которого хозяин приводил туда для совместных пробежек. Добродушная Чало была любимицей старичков на скамеечках и лучшей подружкой Дэна.

Дэн был, конечно, красавцем. Круглые темно-коричневые пятнышки подчеркивали белоснежность его статной фигуры и породистость физиономии, и Чало гордилась своей дружбой с ним. Почти каждое утро они с хозяином приносили Чало хрусткие мясные шарики, и Дэн грозно оглядывался на окрестных дворняг, мечтавших присоседиться к ее аппетитному завтраку. И даже порыкивал на самых отчаянных, возвышаясь над Чало, пока та аккуратно подбирала с земли угощение. Но однажды он не дал ей позавтракать, а принялся прыгать вокруг нее, ластиться и нежно лизать под ее косматым хвостиком, вызывая головокружение и истому. Словом, пока обегавший парк хозяин хватился, было поздно: Дэн и Чало срослись в идеальную скульптуру в центре парка, и разделить их уже не смогла бы никакая человеческая сила.

Софи и два ее брата родились в конце апреля в темном подвале по соседству с парком, и Чало бережно скрывала их от чужих глаз, вскармливала густым молоком, выкусывала из шерстки настырных блох и тщательно вылизывала, чтобы от малышей пахло настоящими взрослыми собаками, а не беспомощной добычей возможных агрессоров.

Когда острые зубки детей достаточно окрепли, Чало стала приносить им еду прямо в пластиковых пакетах, скапливавшихся у мусорных баков соседнего двора. Чало ужасно исхудала, вскармливая малышей и стараясь поменьше отлучаться в поисках пищи. Но все равно, разорвав зубами пакет, сперва опорожняла его перед детьми, терпеливо ждала, пока они разберутся со съедобными податливыми кусками, отталкивала их от опасных осколков и всего вредоносного. Лишь потом она принималась глодать острые обеденные кости и жевать черствые куски лежалого хлеба.

Мальчики были черненькими, как Чало, мохнатыми и похожими на мягкие игрушки, за что люди и любят щенков дворняг. Они родились маленькими, безысходно попискивали в ожидании возвращения матери и радостно ползли на родной запах ее теплого живота. А вот девочка удалась в отца: крупная, белоснежная, с еще только намеченными в подшерстке черными пятнышками, крутым лобиком и большими бархатными глазками. «Моя принцесса», – думала Чало о дочке и не особенно сердилась на ее шалости.

Софи первой из помлта стала осваивать закоулки подвала. Там, где в дальнем углу с трубы капала конденсированная вода, водились страшные звери. Они были черными и в темноте подвала почти невидимыми, но грозно шелестели при движении по каменным плиткам пола. Заметив приближение Софи, они застывали на месте и изучали ее, поводя длинными усами. Точно такие же вылезали иногда из приносимых мамой мусорных пакетов. Та отбрасывала их носом подальше и устрашающе лаяла, чтоб убирались подальше и не пугали ее малышей.

Зверь поменьше жил в другом углу и портил его тонкими ниточками, которые прилипали к носу Софи и вызывали чихи до одури. Снять ниточки с носа лапками было сложно, и приходилось долго тереться им об углы сложенных штабелем жестких матов, на которых они с братьями и родились. А еще в углу подвала были свалены игрушки Софи, которые интересно было трепать, упершись в них передними лапами, и таскать через подвал вылезающие из них клочья. Еще были игрушки, которые можно было звонко катать по полу, радуясь возможному испугу притаившихся в углах Усатых Зверей и Зверя-Ниточника. В подвале было много интересного: мягкого и твердого, приятного и опасного, врытого в пол и катящегося, если тронуть лапой. Там прошли первые сорок дней ее жизни, а на сорок первый Чало вывела детей на первую экскурсию в парк.

Лучше быть совсем живым, чем сильно уважаемым

12 декабря 2004 г., вечер

– Ну-ка, ну-ка, что у нас там нарисовалось, – наставил на нос крошечные очочки посвежевший после отлежки Дядя Вова, чтобы просмотреть листы донесений под обязательный аккомпанемент доклада Шварца.

– Этот Арам – уважаемый в городе парень…

– Да знаю, знаю, – Дядя Вова с отвращением покосился на телефонные аппараты, – от лучших друзей до высокого начальства никого не осталось, кто бы мне мозги не полоскал по этому поводу за последние сутки. В больницу даже звонили: не лечение, а сплошной облом…

– Даа, проект с докторшей небось ухнулся, – подумал Шварц и бодро начал:

– В шесть утра в четверг дворничиха нашла его уже закоченевшим под стеной арочного проема. Адрес – проспект Маршала Баграмяна, 23. Два здания-близнеца с красивыми пожарными башенками знаете? Те «сталинки», что своими северным и южным корпусами сливаются в общий восточный корпус?

– Это где покойный Вахтанг Ашотович жил?

– Ну да.

– Так бы и сказал. А то восточный корпус, южный корпус – прямо не Ереван, а Нью-Йорк.

– А что, еще немного нам штатное расписание подсократят, и сможем тягаться с Нью-Йорком в плане преступности, – намекнул Шварц на нехватку кадров.

– И не говори. – пригорюнился Дядя Вова. – Совсем они там с ума сошли. Давай дальше.

– Ну вот. Эти здания смотрят на проспект Баграмяна, один примыкающий корпус – на улицу Прошяна, – и Шварц стал чертить на бумаге план улицы:

– Вот коробка двора, вот фасад. На первых этажах почта, кондитерская, дорогая парикмахерская, частная аптека, магазин детской одежды. И сразу за углом – короткая улочка. Даже имени не имеет. А упирается в Музыкальный театр. Что раньше кинотеатром повторных фильмов был. Сбоку – Пушкинский парк. И можно сказать, что это самая безлюдная дорога Еревана, потому что, хоть и центр, а ходить по ней фактически некуда. Только по субботам-воскресеньям на спектакли театра. И уличного освещения на ней вообще не предусмотрено, как в Зимбабве. Вот на нее-то и выходит тот самый арочный проем в стене. Арка не освещается, для машин глухая: на входе врыт швеллер. В парке ночью тоже темно – глаз коли. Идеальное место для убийства, получается.

Такое длинное выступление было явным рекордом для молчуна Шварца, и при других обстоятельствах Дядя Вова не преминул бы поздравить его с проклюнувшимся ораторским талантом. Но момент был не тот: расследование убийства Лусиняна контролировалось на всех уровнях, и надо было спешить.

– Слушай, это ж сдохнуть можно! – выпустил раздражение Дядя Вова, бахнув кулаком по столу. – Это же жилое здание МВД! Его строили, правда, еще в пятидесятых, но ведь до сих пор там живут бывшие и нынешние сотрудники органов, их семьи. А у них под носом – идеальное место для преступлений в центре города! Не мальчики, небось, знают ведь, в каких точках на власть нажимать, чтобы адекватно реагировала на просьбы о благоустройстве…

– Эти точки сейчас эрогенными называются, товарищ полковник.

– Ха-а-ха-ха-а, – залился Дядя Вова своим невообразимо скрипучим смехом, – только у нашей городской власти их сейчас все меньше становится. Стареет, что ли? Мой отец знаешь, что говорит? Из всех мужских привычек, говорит, у меня только бритье и осталось! Прибедняется, конечно. – Дядя Вова поспешил реабилитировать мужские способности отца.

– Ладно, давай, рассказывай дальше.

– Ну вот, нашла труп Лусиняна дворничиха, а в потемках не разобралась, что к чему. Думала, пьяный бомж. Над ним еще собака сидела и выла. Дворничиха испугалась подходить и пошла будить соседей с первого этажа. От них и позвонила в отделение. Мой информатор, что живет в соседнем корпусе, очевидцев среди других соседей не нашел. Лусиняна знал по улице – уважаемый, говорит, был человек…

– Да знаю, знаю, – скривился, как от плохой водки, Дядя Вова, – кто-то все-таки не так уж сильно его уважал в этом городе, раз бухнул по голове гантелей, а дорогие часы погнушался взять! Уважаемый человек… Лучше бы ему было быть не таким сильно уважаемым, но совсем живым. Ладно, давай, продолжай…

– Уже получен результат анализов из лаборатории, и они мне, товарищ полковник, сильно понравились: пятна крови-то там от двух разных групп – первой и третьей! У Лусиняна кровь третьей группы, так что пятно первой группы – след второго фигуранта или самого убийцы. А что еще более радует – резус-фактор: он у найденного пятна первой группы отрицательный. Но следов борьбы ни на теле потерпевшего, ни на его одежде не обнаружено.

– С больницами связался?

– Скажу – нет, поверите?

– Что там? – Дядя Вова прикинулся не заметившим иронии подчиненного тупоголовым начальником.

– Связался, но результатов пока нет: никто со стреляными, резаными или рваными ранами не обращался. Точнее, обращались, но по бытовухе или с железобетонными обоснованиями травматизма. Толстая тетка, например, порезалась собственным унитазом: не выдержал нагрузки.

– Мать честная! Это сколько ж она весила?

– Дядя Вова весело вперился в Шварца поверх очочков.

– Сколько весила – не знаю, но что дежурные хирурги ей весь зад вдоль и поперек, заодно с окрестностями, два часа зашивали и при этом гоготали, как умалишенные, знаю. Чуть лишние отверстия, говорят, не зашили.

– Да-а-а, обрадовали бы мужа. Ну что им, хирургам, стоило? Они на своем веку столько медсестер перепортили, что могли бы в свое оправдание хоть одну девственницу сотворить. Это не твой друг Тоникян ее зашивал? – продолжал веселиться Дядя Вова.

 

– Да нет, Тигран уже частной клиникой заведует, – улыбнулся Шварц.

– Ага, а то бы он наверняка к жопе уши пришил или чего похлеще. Он у тебя тот еще фокусник. Хотя тамада классный. Виртуоз, а не тамада! Как он на твоем дне рождения красиво провел застолье, а?

– Ну, так врачи – разве их работу сравнишь с нашей? Это мы день и ночь гоняемся, как охотничьи псы, за всякой тварью. А у них на приеме совсем другой контингент и совсем другое настроение от работы: пациентки приходят чистенькие, нарядные, в рот смотрят, каждое слово ловят…

– Да и врачихи с медсестрами – тоже ничего, – хохотнул Дядя Вова, припомнив недавний опыт. – У него теперь под началом целый батальон небось?

– Нет, Тигран никогда не злоупотреблял служебным положением, – вступился за друга Шварц. – Любят его женщины, и все тут. Всегда так было.

И здесь Шварц мог бы в подтверждение рассказать шефу сотню историй о фантастических успехах доктора Тоникяна в женских рядах. Но воздержался, припомнив лишь одну. Ту, как попав по распределению в отдаленный район, Тоникян в первое же ночное дежурство новенькой симпатичной медсестры уволок ее в койку:

– … вот старуха-санитарка и застукала их утром. Он старушке объяснил, что, дескать, из министерства пришла секретная инструкция. А в ней написано, что каждая новая медсестра первое свое ночное дежурство обязательно должна провести в постели с доктором – для лучшего профессионального контакта. И министерская печать, говорит, проставлена. Санитарка застыла в шоке, плюнула на только что отмытый пол, спохватившись, повспоминала Иисуса, Марию, ближайших апостолов и, ворча под нос о падении нравов, пошла за шваброй. Но инструкцию крепко запомнила. Так когда через несколько месяцев пришел черед ночного дежурства другой новенькой медсестры, то санитарка, ворча в адрес аморальной инструкции, стала стелить сестричке на докторском диване. Та – в крик, мужа вызвала из дому, а муж – инструктор райкома. Тигран по-быстрому и оформил отпуск по семейным обстоятельствам. А семейным обстоятельством у него был отец – замминистра здравоохранения. Он же оперативно и перевел Тиграна в новую больницу, в Ереван.

– Ха-а-ха-ха-а, – заскрипел Дядя Вова, – Я же говорю – фокусник он у тебя, а не врач. – и гладко перешел к теме:

– Ну ты за травмами проследи.

– Обязательно.

– Давай дальше.

– Накануне вечером Лусинян зашел, как обычно, к друзьям, на Демирчяна тридцать шесть. У них там во дворе парковка, так что двор хорошо освещен и просматривается из жилого дома напротив. А там, знаете, как раз живет мой заслуженный информатор. Говорит, соседка с четвертого этажа этого же здания углядела кого-то, похожего на Лусиняна, выходившего из подъезда сразу после полуночных новостей, в ноль тридцать. Он там часто бывал, а он парень красивый, так что она запомнила. У нее окно кухни во двор выходит, она как раз тесто в плиту поставила и на часы посмотрела.

– Старая? Молодая? А что ее ночью приспичило печь? – вскинулся полковник.

– На следующий день было рождение у мужа. Хороший мастеровой, репатриант из Ливана. Ему исполнилось восемьдесят девять, ей тоже что-то около восьмидесяти. Шестьдесят лет вместе. Так что вполне молодая, – сострил Шварц.

– Дай Бог здоровья, – восхитился Дядя Вова. – А что ты думаешь, жил как человек, не гонялся за каждой юбкой, сохранил семью – вот и дожил до патриаршего возраста. А то заладил: Уважаемый в городе парень, уважаемый… Где теперь твой уважаемый в городе молодой Донжуан? В городском пантеоне! А мог бы кушать свежие пироги, сохрани он хоть одну из этих своих разномастных жен…

Крепость семейных уз была фундаментальным идеалом Дяди Вовы, проповедовавшего его среди молодых сотрудников с рвением, набиравшим обороты по мере старения патриарха районного порядка.

– Эх, тянем мы, запаздываем! Дело – если его не раскрыть сразу, по горячим следам, – превратится во вчерашнюю жевательную резинку и потеряет свой мятный вкус…

Шварц знал это не хуже Дяди Вовы. За райотделом числилось ого-го сколько нераскрытых дел, и, если след не прощупывался в течение первых дней, можно было считать величайшим везением выявление преступника в дальнейшем. Присущая Шварцу цепкость и скрупулезное отношение к мелочам помогали ему сразу взять след, что бывало не раз. Но эта же дотошность могла бы довести его бедную жену до состояния настоящего невроза, если бы не объединяющее их хорошее чувство юмора. Дома нераскрытых преступлений не бывало – были падкие на Маргариткины кулинарные художества жизнерадостные увальни-близнецы, чье воспитание на примере отца Марго подняла до уровня вероучения.

О необходимости закусывания как условии продолжительного застолья

1990 г., зима

Когда у Шварца родился не один сын, а сразу два, криминал мог распоясаться на сутки. Но воздержался, хотя Шварц с ребятами из райотдела праздновали этот дуплет именно так долго. С утра узнав Аветис, то есть благую весть, они оставили в отделе одних дежурных и машинисток и закатились в Гарни. Стыдно признаться, но античный храм в 30 км от Еревана интересовал их в последнюю очередь, и даже вовсе не интересовал. Зато спрятавшийся в заснеженных горах ресторанчик славился отменным хашем, и вдали от бдительного ока начальства там можно было оттянуться по полной программе. Время было голодное, дефицитное, еще формально советское, но Армения уже была в блокаде двух соседних стран. А третьей была самораспадающаяся микроимперия, так что блокированной оказалась и третья из четырех фактических границ. Словом, нормально поесть в Ереване тогда было абсолютно исключено.

Сканеров для наблюдения за внутриутробной жизнью младенцев тогда здесь видом не видывали, пол вычисляли по внешности и повадкам будущих мам на основе народных, но научно-заумных формул. Так что рождение твикса мальчишек было действительно потрясающим сюрпризом, и не отметить его с должным размахом было бы реальным жлобством. И Шварц спланировал роскошную вылазку в Гарни, которая поначалу весьма удалась.

Прилежно начав борьбу с запасами водки заведения под закусон из огнедышащих стручков маринованного перца и одуряющее запахом чеснока варево из коровьих ног, ребята легко одолели первую вереницу тостов. Конечно, они с потрясающей художественностью произносились во славу народившихся наследников, молодчаги-отца, героической мамы, близких и далеких предков и далее – в глубь веков и вширь народонаселения. Словом, компания успела принять на грудь более десятка стопок водки на брата, а официантка – сменить после хаша тарелки, когда в зал вошла чешская делегация. И как раз в эту минуту тамада доверил энный тост под двузначным порядковым номером лучшему другу Шварца, Тиграну Тоникяну – круглоглазому, как младенец, толстячку, не в первый раз с удовольствием присоединившемуся к компании ментов и покинувшему по такому случаю стены родной клиники. Тоникян терпеть не мог хаш как источник холестерина, но обожал ритуал связанного с ним застолья.

– Армен джан, брат джан, – прочувствованно начал непривычно бледный Тигран.

И мерцающее голубыми и розовыми сполохами сознание Шварца что-то невнятно ему подсказало.

– Армен джан, – продолжил Тоникян, – сегодня будет…

Но ознакомить участников застолья с прогнозом на текущий день Тоникяну не удалось. Вместо афористичного и наполненного житейской мудростью тоста заслуженного участника дружеских попоек изо рта Тоникяна ударила тугая струя блевотины, залившей нарядный стол в радиусе метра. Нештатную ситуацию оперативно разрешил опытный тамада, запихнув в карман линялого фартучка официантки все еще актуальные красные десятирублевки. Официантка сбегала за уборщицей и сторожем, и они продефилировали втроем, волоча позвякивающую скатерть со всем ее многообразным содержимым.

Чехи все еще рассаживались за длинным столом в глубине зала, и гражданская часть группы пропустила предыдущий акт сцены. Просто они с удивлением заметили, как десяток осанистых мужчин вдруг дружно подобрал подол длинной скатерти и завел его со всех сторон на географический центр стола. Однако наиболее бдительный и профессионально ориентированный член зарубежной экспедиции успел углядеть базисный этап события и ошарашенно рявкнул Hrome![1], припечатав удивление кулаком об стол и разразившись здоровым хохотом.

Удивление чехов длилось недолго:

– Это армянский народный обычай! – помахал им оттертой рукой очухавшийся благодаря боевому сигналу Тоникян. – Когда у нас рождаются близнецы, мы обязательно дважды меняем убранство стола. Фольклор и экзотика! Вергуш джан, пять бутылок шампанского на стол наших итальянских гостей![2] Привет нашим младшеньким, Ромику и Ремику![3]

Чехи ничего не поняли, но, увидев шампанское, заулыбались и зааплодировали, а углядчивый член команды продолжил кулачную канонаду по столу, всуе поминая Вечный город. Под этот аккомпанемент Шварц расплатился с официанткой за провальное застолье и в том числе – за щедрость глобалиста Тоникяна. Ребята вышли на свежий морозный воздух, спихнули доктора в сугроб, вываляли в нем от всей души и после курса ускоренной реанимации радостно запихнули в машину.

Заканчивать на низкой ноте не хотелось, и они поехали дальше по туристическому маршруту, в Гегард. Там у подножия выдолбленного в монолите скалы древнего храма празднично пестрели всеми цветами текстильной промышленности Лоскутки Желаний, привязанные к голым веткам деревьев. Покачиваясь на ветру, они должны были напоминать Господу Богу о справедливом распределении благ, которое с различными обоснованиями вымаливали здесь прихожане храма. Их оставляли здесь с незапамятных времен – еще с тех пор, когда Господь-то наверняка был, но хранящееся здесь копье еще не проткнуло его Сына.

Тоникян и пара молодых ментов повытаскивали из карманов носовые платки и принялись привязывать к ветвям, пытаясь сосредоточиться на одном-единственном, притом невинном желании. Но то ли Тоникян спьяну не то пожелал, то ли свежие пятна на его платке свидетельствовали о наличии осуждаемых всеми религиями пороков, но он оскользнулся, кубарем скатился по крутому скату метров на двести и чудом не угодил в бурливую речку.

Пока Тоникяна догоняли и выковыривали из снега, отряхивали и прощупывали на предмет возможных травм, все изрядно продрогли. Вот и решили заехать в соседний ресторан согреться и попить кофе. Ресторанчик был по-своему уютный, с искуственными пальмами в кадках и пластиковыми лианами по стенам вкруг барной стойки. Поверхность выработанного из качественной иранской нефти ковролинового пола была от руки расписана томными павлинами, а в зале, за вьетнамской бамбуковой портьерой, уютно потрескивал камин с настоящими местными дровами. Так что кофе в тропическом уголке посреди заснеженного Гегарда на отметке в полтора километра над уровнем моря незаметно перетек в заказ шашлыка, который, как известно, не сразу жарится. Точно также незаметно на столе объявилась водка, которую грамотный тамада, как известно, никогда не позволит смешивать с шампанским и менее благородными напитками. Так что «дорогие тосты», как называют свои выступления велеречивые руководители застолий, продолжились под закуску все тех же острых перчиков.

Только на третьем после антракта на природе тосте участники застолья заметили отсутствие Тоникяна. Когда обеспокоенный Шварц ринулся на его поиски, он наткнулся на пасторальную картинку безмятежно воркующего с барменшей Тоникяна за ополовиненной бутылкой шампанского. Там же, на барной стойке, стояла еще одна, уже пустая. Но водворенный на место среди друзей бледный Тоникян был весел, несмотря на полученные под Деревом Желаний ушибы.

 

– Армен джан, брат джан, – начал он, и только в эту минуту прояснившееся от нескольких чашек кофе сознание Шварца послало необходимый сигнал: таким бледным Тоникян бывал только тогда, когда его уж очень сильно мутило! Тут мало было иметь опыт оперативника и разряды самбиста – нужно было быть самим Шварцем, что сделать молниеносный захват, вовремя вытащить Тоникяна из-за стола интердизайнерской забегаловки и воткнуть в солидный сугроб у тропинки.

Когда снежные омовения Тоникяна повторились с неотвратимостью заново прокрученной хроникальной съемки, из которой были вырезаны лишь чешские итальянцы и купание в ручье, неутомимый автор двойни собрал свой дружеский коллектив и направил караван обратно в столицу. Там полудохлого Тоникяна сдали с рук на руки обрадованным медсестрам его больницы, а менты закатились в роддом с охапкой экспроприированных у торговцев роз и от души покричали под окнами счастливой роженицы. И только потом с присущей им целеустремленностью и последовательностью финально засели в ближайшем ресторане, где стол был украшен только сизыми сосисками и все теми же отечественными стручками огнедышащего зеленого перца.

1Hrome! (чешск. яз.) – Чтоб мне провалиться!
2Hrom (арм. яз) – название города Рима
3Имеются в виду Ромул и Рем, основавшие, согласно преданию, г. Рим. Дата основания Рима – 753 г. до н. э. Ереван старше на целое поколение строителей – 782 г. до н. э. Оба окружены семью холмами.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28 
Рейтинг@Mail.ru