Литературно-художественный журнал
Традиции & Авангард. №3 (22) 2024
Грек молча вернул рисунок. Развернулся к окну и направил на улицу воронёный ствол АК.
– Спасибо, Скрипач. Теперь можно и «немцев» ждать, – сказал он, и ему вдруг нестерпимо захотелось хоть на мгновенье оказаться в том самом рисунке, заглянуть в будущее, которого он уже не увидит.
6
В полуразрушенной хате, на полу, на груде из битого стекла и кирпича, лежал смартфон. Возле него топтались песочного цвета берцы. Рука в перчатке с обрезанными пальцами осторожно подняла гаджет. На задней крышке телефона на русском написано: «Если 200 или 300, переверни страницу». Обычная практика на этой странной войне… Пальцы ловко нашли нужную запись: пошли картинка и звук. Двое русских о чём-то говорят, один – тот, кто снимал видео, – в конце съёмки прочёл стихотворение. Не всё из сказанного было понятно иностранному уху, но кое-какие слова оказались всё же знакомы. Стихи о Родине читал тот воин.
– Странные эти люди… – прозвучало по-английски.
– Ты о ком, Майкл? – отозвался солдат в натовской форме.
– О русских. Смотри, какие счастливые лица. Они знают, что уже почти мертвы, и при этом читают стихи! Никогда не понимал русских! Может, поэтому у нас такое сильное желание уничтожить их?
– Нам никогда не одолеть их, Джо… – второй покачал головой.
Тяжело вздохнув, наёмник в знак уважения к павшему воину выполнил последнюю его волю. Он понимал, для чего воины оставляют на телефоне эти надписи с цифрами.
7
– Мама! Мама! Мама! – наперебой кричали мальчишки.
Босоногая ватага бежала по тропке к маленькому дачному домику, мальчишки на бегу возились, вырывали друг у друга из рук смартфон.
Встревоженная этим шумом молодая женщина выскочила на крыльцо, поправляя косынку, она с тревогой оглядывала детей: всё ли с ними в порядке, целы ли руки-ноги. Женщина вздохнула с облегчением, когда самый старший подбежал к ней с поднятым в руке телефоном и победно прокричал:
– Я – первый!
– Так нечестно! – захныкали трое его братьев. – Ты сильнее нас и вырвал телефон!
– Я первый увидел! – обиженно произнёс самый маленький.
– Нет, я! – стали спорить с ним остальные.
– Тише, ребята! – пристрожила их мама. – Что такое? Что случилось?
– От папы сообщение пришло! – радостно закричали они все вместе.
Наталья Мурзина
Наталья Петровна родилась 14 февраля 1971 года в посёлке Тисуль Кемеровской области. Окончила Кемеровский государственный университет. Работала в журнале «После 12», Доме литераторов Кузбасса, редактором в издательстве «Кузбасс».
Публиковалась в журналах и альманахах «Москва», «Наш современник», «Огни Кузбасса», «День и ночь», «Введенская сторона», «Чаша круговая», «Иркутское время», антологиях «Стихи о матери», «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово!..», «Поэты университета», «Собор стихов», антологиях военной поэзии «Ты припомни, Россия, как всё это было!..» и «Оберег». Автор книги стихов «Вторжение весны». Лауреат журнала «Огни Кузбасса». Член Союза писателей России. Живёт в Кемерове.
«Ну давай о хорошем!»
Стихи
Колокол
С седых времён, будь праздник или смута
В разноголосом скопище людском,
Он к каждому, кто не оглох покуда,
Взывает неподкупным языком.
И в час, когда небратья на пороге,
Скорей беги на звонницу, звонарь,
Успей, звонарь, до вражьей перемоги,
В огромный вещий колокол ударь!
Звони над каждым домом разорённым,
Над каждою могилой заводи,
Прожги сердца набатом раскалённым —
Беспечную Россию разбуди!
«Расскажу, как однажды, в далёком году…»
Расскажу, как однажды, в далёком году,
Проревела труба, предвещая беду,
Натужно…
Впереди – маета без покоя и сна.
Уходили мужчины. Война есть война.
Так нужно.
Хуже всех там пришлось пареньку одному.
Разъедало порой страхом душу ему,
Как ядом.
Он шептал: «Пропаду я в ближайшем бою.
Жизнь свою в одночасье спалю-загублю.
Враг – рядом!»
Но однажды во сне пареньку, как живой,
Незнакомец с широкой седой бородой
Явился.
Глянул строго, пронзительно, прямо в глаза,
«Враг-то рядом, но Бог – ещё ближе!» – сказал
И скрылся.
Парню в сердце зашли стариковы слова,
И они вызволяли не раз и не два
Из ада.
Хоть жесто́ка война, у всего есть свой срок.
И с Победой вернулся домой паренёк,
С наградой!
Огневую он честно прошёл круговерть,
Где горела земля и где жадная смерть
Косила.
Если ты – рядом с Богом, Он – рядом с тобой.
В этом правда святая сокрыта, родной,
И сила!
«Лежат под кровом трав и тишины…»
Лежат под кровом трав и тишины
Ребята, не пришедшие с войны.
А сверху – белый свет, паренье птиц
И облака без меры и границ.
В бессмертье и покой погружены
Безмолвные свидетели войны.
А мир… предпочитает дальше жить,
Безумствовать, смеяться, не тужить,
Не чувствовать потери и вины,
Не замечать присутствия войны,
Своих предательств и чужих угроз.
И неудобный обходить вопрос.
Солдаты, не пришедшие с войны,
О ласковых невестах смотрят сны.
И голоса несбывшихся детей
Звенят для них в надмирной пустоте.
Проплачется невеста. Только мать
Вовеки не устанет ждать, гадать,
Что он шептал, идя в последний бой,
Сгорая в топке Третьей мировой,
О чём кричал он там, в тисках войны,
В объятьях трав и дикой тишины,
Какую тайну до конца постиг
На пике жизни, в свой последний миг…
«Ну давай о хорошем! Ну хватит уже о войне…»
Ну давай о хорошем! Ну хватит уже о войне.
Ведь когда-нибудь этому необходимо случиться:
В обожжённой пожаром эпохи огромной стране
Долгожданным победным восторгом наполнятся лица!
Справедливое солнце – поверь! – непременно взойдёт
И плеснёт ослепительным счастьем – от края до края.
Как окурок, потухнет война. Замолчит миномёт.
И отпустит мужчин из-под смерти передовая.
Сумасшедшим душистым кипеньем ответит сирень.
И, букетики радостных слов раздавая прохожим,
Мы вкусим, словно светлую Пасху, тот солнечный день!
И не нужно опять о войне. Говори о хорошем!
«Дни несутся, друг друга тесня…»
Дни несутся, друг друга тесня,
Но пронзит иногда холодочек:
Что останется после меня?
Только горстка мерцающих строчек…
Что, распахнутая, на ветру,
В них сказать я когда-то хотела
И о чём, горячась, на миру
Вам рыдала, смеялась и пела?
Жизнь – вскипающая река,
И – увы – оступиться несложно.
Но незримая чья-то рука
Поднимает меня осторожно.
И однажды, свершив дальний путь,
Перед Отчим порогом
Мне останется только вздохнуть:
«Слава Богу!»
«Запомни этот день. Как чист и влажен воздух…»
Запомни этот день. Как чист и влажен воздух,
И рощица берёз прозрачна и свежа —
Ей скоро принимать грачей в лохматых гнёздах.
Тебя целует март, беспечная душа!
Запомни этот день, он вновь не повторится.
На всём печать весны! И птичья перезвень,
Врываясь в шум машин, преображает лица.
Смотри во все глаза, запомни этот день!
Кто нынче в мир придёт, кто – канет без возврата.
И эту череду никак не отменить…
Когда и этот день, как снег, сойдёт куда-то —
Благослови, что был, за радость просто жить!
«Мирозданье искрило от красок и от голосов…»
Мирозданье искрило от красок и от голосов —
Всемогущий лепил из вселенской податливой глины!
И, настроив сверхчуткие чаши небесных весов,
Он задумал Свой главный шедевр – человека. Мужчину.
И бездушная персть мановенье Творца поняла,
И содеялось диво из праха – Адамово тело.
Вот с гончарного круга и нежная Ева сошла,
Неиспорченный солнечный мир оглядев оробело.
И вдохнул в них Отец трепет жизни и жажду любви.
Дал свободную волю – бесценное право навеки.
Непослушные дети не внемлют! Зови – не зови!
Что же вам не жилось во блаженном раю, человеки…
Вас, несчастных, за дерзость исторгнул Отеческий кров,
И всему человечьему роду аукнулось ваше затменье.
Содрогнулась природа: на чашу небесных весов,
Точно камень, обрушилось первое грехопаденье!
С допотопных времён и поныне есть в каждой судьбе
И сияние горнего света, и горечь отравы.
Каждый новорождённый имеет наследство в себе:
Право жить и любить. И свободы опасное право.
Хоть всё тот же Отец, но весь мир на вселенских весах
Над открытою бездной раскачивается неприкая́нно.
Божий свет или морок?
Душа или прах?
Тайна…
«Среди людей, где не родство, но тайно разделенье зреет…»
Среди людей, где не родство, но тайно разделенье зреет,
Любовь не ищет своего. Она лишь отдавать умеет.
Тихонько падшего простит (на что сподобится не всякий).
И милостыньку сотворит озябшим в нищете и мраке.
Когда, поссорившись дотла, пред ней захлопывают двери,
Любовь в ответ не мыслит зла. И не бесчинствует, но верит.
Не превозносится ни в чём. Над суетной молвой смеётся.
И раздражение её бичом жестоким не коснётся.
Всё покрывая, в смутный час любовь нам прямо в душу глянет
И не откажется от нас, не отпадёт, не перестанет!
Долготерпив её полёт! Но чудна и легка, как птица,
В скупое сердце не впорхнёт, в лукавый дом не постучится.
А верным до скончанья лет – тернистый путь да небо в звёздах!
Необъяснимая, как свет! Необходимая, как воздух!
«И Слово бысть, весь первобытный хаос…»
И Слово бысть, весь первобытный хаос
Пронзив насквозь!
Очнулось время и заколыхалось!
И началось!
Миры роились, космос наполняя,
Во мгле клубясь.
И малая планета голубая
Вдали зажглась.
Преодолев космическую вьюгу,
Сквозь толщу лет
Она всё мчит по заданному кругу
На Божий свет!
Ей быть землёй любви, а не увечий —
Не повезло.
О, сколько слёз и крови человечьей
В неё вошло!
А вдруг она, не ровен час, сорвётся
В разверстый дым?
Как дар небес нам миг земной даётся —
Неповторим!
Есть только он… а время… время мчится,
Тревожный сон.
Верни, верни хотя б частицу
Отцу времён.
«Среди нас, в самой гуще людской, в мире оном…»
Человек с благодарным сердцем никогда ни в чём не нуждается.
Отец Николай Гурьянов
Среди нас, в самой гуще людской, в мире оном,
Где мечты – сладкий дым, а лукавые дни – коротки,
Благодарное сердце живёт по небесным законам,
Принимая краюху и посох из Божьей руки.
На неясные знаки беды откликаясь в мгновенье, —
Неспокойно, щемит и стремится кого-то жалеть.
И хулу, и паденье способно принять без смятенья
И в лицо одиночеству без содроганья смотреть.
Хочет помнить не горечь обиды, но благодеянье
И блаженно носить отпечаток святой простоты.
В общем, жить и любить.
Любоваться цветком мирозданья.
Благодарное сердце ни в чём не имеет нужды…
Галия Мавлютова
Галия Мавлютова – прозаик, член Союза российских писателей, Союза писателей Санкт-Петербурга. По основной специальности юрист. Работала старшим воспитателем, инспектором по делам несовершеннолетних, старшим оперуполномоченным уголовного розыска, старшим инспектором по особым поручениям. Подполковник милиции. В настоящее время вышла на пенсию по выслуге лет. За период службы в органах внутренних дел многократно удостаивалась престижных российских и международных наград, в том числе премии «За активную борьбу с наркоманией и наркобизнесом». Автор трёх десятков книг, вышедших в крупных российских издательствах. Живёт в Санкт-Петербурге.
Дело житейское.
Рассказ
Разорвётся усталость снарядом в башке,
кровь ударит в виски нескончаемым звоном,
только рифмы, как кони, летят вдалеке,
и уже не угнаться за этим разгоном.
Я ничком повалюсь на разбитый диван.
Что ж, усталость едва ли позорна для воина.
Застоялся в глазах моих красный туман.
Тишина. И твержу я: «Спокойно, спокойно!»
Подожди, телефон, тишину сокруша,
не шурши за окном, дождевая солома.
Серой скрипкой лежит на диване душа.
Не касайтесь её – это тихая кома.
Не касайтесь: и мне не по нраву постель,
И сроднился давно я с работою адовой.
Я – солдат. Я опять надеваю шинель.
Господа! Я вас завтра обрадую!
Евгений Панфилов (10.08.1955 – 13.07.2002)
Парень включил левый поворотник, но по встречной мчался кто-то ненормальный, впрочем, может, и нормальный, просто хочет обойти пробку. Мой же водитель явно не собирался тормозить. Он был уверен, что проскочит под носом у ненормального. У меня гулко ухнуло в груди. Сердце пыхнуло горячей лавой во все клеточки организма и тревожно забилось. Не от страха, нет, от бессилия. Ну почему, почему все неприятности случаются так не вовремя?
– Э-э-э, тормози! Куда разогнался? Жить надоело?
Водитель оглянулся, видно, хотел огрызнуться, но притормозил. Ненормальный встречный умчался. Все остались живы. Кипящая лава внутри медленно остывала. В салоне молчали.
За окном машины творилось, что и должно происходить в начале марта в ледяном Петербурге. Снег ещё не сошёл, глыбы застывшего льда сузили проезжую часть.
– Остынь. Не нужно торопиться. Мы везде успеем! – с показным спокойствием продолжала я, пытаясь разглядеть лицо водителя такси по приложению.
Экономкласс, чего же ты хотела? Скорости, комфорта или как не потратить лишние денежки? Отличная получилась экономия. Сейчас бы врезались во встречный автомобиль, спешащий один бог знает куда. И всё! Что стоит за этим «всё» – знала одна я. Судя по всему, водитель такси не умеет ездить по городским неухоженным улицам. Плохо знает город, а водить ещё учится. И ему всё равно, как ехать. Приложение работает, деньги капают. Можно беспрепятственно лихачить. Даже можно не тормозить перед встречным.
– Ты же видел, у меня нога сломана! – почти выкрикнула я и, смягчая тон, добавила: – И рука тоже.
Парень сбавил скорость и обернулся ко мне. Лицо приятное. Волосы светлые. Нос прямой. Глаза серые. Я по милицейской привычке быстренько нарисовала фоторобот. На всякий случай. Смущала лишь мальчишеская шея. Лет водителю уже к тридцати, а шея, как у подростка, цыплячья, но ему идёт. Я раздражённо поморщилась. Почему в голову лезут всякие дурацкие мысли? Какое мне дело до его шеи? Хоть бы довёз благополучно. А то ведь по скорой привезут, а у меня уже есть два гипса, на руке и ноге. Та ещё ситуация! Не дай Бог!
– А у меня тоже ранение! – радостно сообщил парень, повернувшись ко мне.
– Смотри на дорогу! – снова прикрикнула я, уже понимая, что к чему. – Какое ранение?
– Грудь мне прострелили. Вот здесь, – он ткнул пальцем в область солнечного сплетения.
Я разозлилась на себя. Да, поздно пить «Боржоми». Зачем я ему сказала про сломанную ногу? Он и без того видел, что я с тростью и в гипсе. В двух гипсах. Так и начинаются дорожные приключения. А промолчать нельзя было? Нет, нельзя, это же как-то не по-человечески. Не по-божески.
– «Там» был? – я неопределённо мотнула головой, заранее зная ответ.
– «Там», да! – кивнул водитель и снова прибавил скорость.
Ох, любит парень нарушать правила дорожного движения.
Я молчала, размышляя над превратностями судьбы. Инвалид везёт инвалида. Не смешно. И вроде не до шуток сейчас.
– Списали? – спросила я, опять-таки заранее зная ответ.
Конечно, списали, ранение в грудь, это же не нога и не рука.
В бой не побежишь. Задохнуться можно.
– Да, – он всё улыбался, словно ничего страшного в его жизни не случилось.
Он, наверное, прав. Сейчас за него молодость думает. Парень ещё не испытал последствий тяжёлого ранения. Все основные раны у него впереди.
– Группу хоть получил? – я изо всех сил пыталась поддержать миролюбивый разговор.
Надо же чем-то занять себя в такси экономкласса, поездка в котором превратилась в пытку. Движение застопорилось. Обе полосы безнадёжно застыли. Мы стояли в плотном заторе.
– Не-а! – радостно отозвался водитель и снова повернулся ко мне: – Мама заставляет, а я не хочу.
– Почему? – удивилась я.
Что-то новое у молодых раненых. Парень свою честно заработанную инвалидность не хочет подтверждать.
– А я потом на хорошую работу не устроюсь. Меня же нигде не примут! – Он уже не смеялся.
Парень отвечал резко и отрывисто, словно с кем-то спорил. Но не со мной. С кем-то.
– Ну, в такси-то тебя приняли, – вздохнула я.
И было отчего вздыхать. Дело житейское. Надо поддержать разговор. А то не по-божески. Парень он хороший. Открытый. Целеустремлённый. Жизнерадостный. Но есть в нём какая-то надломленность. Что с ним? Не могу понять.
– А-а-а, это ведь не работа, так, для поддержки штанов, – отмахнулся парень. – Я хочу на хорошую устроиться.
– Инвалидность не помешает. Наоборот, в приоритете будешь.
Я-то знала, что такое приоритеты при приёме на работу. Это тонкая грань между хамством и страхом. В хорошую жизнь трудно пробиться. Туда много желающих. А ведь парень о чём-то высоком мечтает. Им же обещали, что они пройдут мимо очередей при устройстве в гражданской жизни. А попробуй обойти эти очереди. Не пропустят. Стеной встанут. Так и будет парень баранку крутить. А это точно не его занятие. Ещё один такой фокус на дороге – и беда случится. И не только с ним.
– Вторая группа не является препятствием при устройстве на работу. Надо пойти в военную поликлинику и оформить инвалидность. Мама-то что говорит? – Наверное, у него не только мама есть, но и папа. Да кто из них мать и отца слушает?
– Мама заставляет меня, а я не хочу. – Он виновато прикрыл глаза.
Пробка неожиданно схлопнулась, движение возобновилось. Потихоньку-помаленьку мы двинулись дальше. В глубине души я радовалась затору. Лихачить невозможно. Даже по встречной никто не ломится.
– Сделай-сделай, как мама просит.
Я прикрыла глаза. Сердце тревожно билось. Страх ещё не прошёл. Три месяца назад я поскользнулась на гололёде. Неловко завалилась на левый бок. Сломала руку и ногу. Конечности срослись, но заживают плохо. Мучают боли. Но больше всего меня раздражала собственная беспомощность. Я страдала не от боли, не от неуклюжести. От бессилия. Я не могла побежать, не могла сжать и разжать руку. Хотя приспособилась ухаживать за собой без чужой помощи. И то ладно!
– А как ты на СВО попал? – спросила я. – По мобилизации?
– Ну да, – улыбнулся парень.
Улыбка честная, располагающая. Надо бы имя спросить.
– Пришёл военком, прямо домой, говорит, ты у нас неженатый, вот и поедешь на Украину, – ещё шире улыбнулся парень.
– А ты что? – Я покачала головой.
Парень радуется, словно его на Олимпиаду отправили:
– А я что? Я и пошёл. Я же в спецназе служил. Сержант. На тот момент неженатый был. И поехал.
Мимо медленно проплывали автомобили. Впереди нарастал следующий затор. Какая-то тоска поселилась в моём сердце. Эта нескончаемая поездка вымотала меня больше, чем два гипса на конечностях. Если бы знала, ни за что бы не поехала. А ведь меня ждут на светском приёме. Женщины решили собраться в преддверии Восьмого марта. Сегодня мы будем праздновать, веселиться, выпивать. Обещали фуршет. Я долго отнекивалась, но всё же поддалась на уговоры. Жизнь продолжается. В конце концов, никто не виноват в моём временном беспомощном состоянии. Оно пройдёт. И я снова стану бегать как ни в чём не бывало.
– Ты пройди-пройди военно-врачебную, а то потом появятся сложности со здоровьем. Такие раны не заживают.
Не хотелось ему говорить, что скоро увечных станет больше. И внимания к ним станет меньше. Так устроена эта жизнь. У Строительного моста мы снова застряли.
– А какая специальность у тебя была на СВО? – спросила я, изнывая от раздирающей тоски.
Как бы я хотела оказаться дома вместо душного салона такси экономкласса.
– Снайпер я!
Я вздрогнула. Вот это да! Да, да, он же профессиональный спецназовец. Конечно, снайпер. А кто же ещё? И мне стало не только тоскливо, но и зябко.
– И много ты… – я замялась, подбирая слово, – положил?
– Шестьдесят, – ответил он, но уже не столь жизнерадостно. Ну да. Это же человеческие жизни. Чему радоваться?
– Это много, очень много, – пробормотала я, пытаясь представить шеренгу молодых парней из шести десятков человек.
Не получилось представить. Шеренга падала, колени у парней подламывались. Картина распадалась на кусочки. А впрочем, дело житейское. На войне как на войне!
– А они тебе не снятся? – зачем-то спросила я.
Затор рассыпался, движение набирало ускорение. Вдруг парень резко повернулся ко мне. Руль не бросил, но на дорогу не смотрел. Я снова завибрировала. Добром эта поездка не кончится.
– Снятся же, снятся! Каждый день снятся! Ночь каждую. Без перерыва.
Он так и сидел, глядя на меня, а машина браво стремилась вперёд. Сама по себе.
– Тормози! – крикнула я. – Встань вот здесь. Тут свободно.
Он послушно поставил машину между обледеневших сугробов. И всё смотрел на меня. Точнее, не на меня, а куда-то вглубь себя, пытаясь понять, что с ним происходит каждую ночь. Да, он мучается от непонимания. У него всё ясно в голове. Есть цель. Есть понятие о долге и чести. Он солдат. Сказали встать в строй – встал. Но почему теперь снится шеренга из шести десятков человек – не понимает. Надо бы успокоить его. А то пропадёт парень. Потом жизнь возьмёт своё. Его молодость сама всё решит.
– Ты давно приехал в Ленинград? – Я всегда называю город привычным именем, когда волнуюсь.
– А прямо оттуда и приехал. Вышел из госпиталя, женился. Вот, на работу устроился.
– Не выпиваешь? – строгим тоном спросила я.
Совсем как старая учительница.
– Не пью, не курю! – бойко отрапортовал солдат. – Спортом занимаюсь.
– Жену любишь?
Отвечает – не придраться. Что же в нём надломилось?
Ведь не должно бы. Слишком он прямой и без углов. Профессиональный солдат. Такие не ломаются.
– Очень люблю! – И вдруг его светлые глаза слегка повлажнели. – Но каждую ночь просыпаюсь оттого, что душу её.
– Как это? – похолодела я.
Вот он где, надлом! Вот он. Парню плохо. И он не понимает, почему это происходит с ним.
– Да. Мне страшно!
В его голосе сквозило невыразимое страдание, которое он хотел скрыть от меня, от окружающих, от матери. От всего мира. Я содрогнулась и передёрнула плечами. Как же ему живётся? Это ведь мучение. И молодость не в помощь. Дело-то житейское, но не очень. Такой не пойдёт просить помощи. И никому не расскажет о своей беде. А мне поведал потому, что я профессионал по допросам. В уголовном розыске мне приходилось часами разговаривать с подозреваемыми в поисках истины. Да, профессию не отбросишь в одночасье. Я снова передёрнулась и выпрямила спину, вспомнив, что я старший офицер. Отбросив в сторону сентиментальность, отчеканила по слогам:
– Так! Слушай меня внимательно и не перебивай. Я – полковник! И это мой приказ! Ты обязан его выполнить. Завтра же идёшь на приём в военно-врачебную комиссию. И начинаешь оформлять инвалидность. Второе! Вместе с женой вы идёте к психологу. Платному. Ты же не хочешь, чтобы кто-то знал о твоей тайне?
Парень яростно замотал головой.
– Так вот! Ты солдат. И ты выполнишь мой приказ. Если не сделаешь, это останется на твоей совести. Ты же никогда не сдаёшься?
– Нет! – выкрикнул парень, пристально вглядываясь уже в мою душу.
– Как тебя зовут?
– Сергей.
– Красивое имя. Тебе подходит. Твой долг сейчас – исполнить мой приказ. Дальше жизнь расставит всё по местам. Ты понял, что надо сделать?
Ничего красивого в его имени нет. Но надо было чем-то взбодрить надломленного парня. Парень кивнул. Глаза прояснились. Он словно очнулся от странного и страшного сна. Теперь он знал, что делать.
Мы быстро доехали до Большого проспекта на Петроградской. Без пробок и происшествий. Парень выскочил, открыл передо мной заднюю дверь и заученно произнёс:
– Товарищ полковник! – Голос звучал чеканно, без надлома.
Я вздохнула. Вообще-то подполковник. Но для дела житейского можно повыситься в звании. Это ведь не большой грех. Для сержанта и капитан почти как министр обороны. Опираясь на трость, я поковыляла по стаявшим и обледеневшим сугробам, превратившимся в опасные надолбы. Как бы не упасть! И вдруг я оглянулась, словно что-то почувствовала. Сергей внимательно смотрел мне вслед. Нет, не затем, чтобы узнать, в какую дверь я вошла. Он хотел оставить меня в своей памяти. И я ушла.
Это случилось в марте двадцать третьего. Прошло больше года, а я всё думаю, что сталось с этим парнем, Сергеем? Узнать бы.
Удачи тебе, солдат!