Последние бои на Дальнем Востоке

Наша армия продолжала теснить врага, и с боями мы все глубже и глубже входили на территорию, занятую Красной армией. Увеличился фронт, и появилась великая нужда в резервах, которых у нас не было. С нашего тыла было взято все живое, могущее нести оружие в руках. Обнажился тыл, и появилась угроза большевистского восстания.

В это время я получил приказ от генерала Молчанова отправиться в город Владивосток и принять там командование над Военным Батальоном полиции, а также и над офицерским отрядом, который только что был сформирован. Как полиция, так и офицерский отряд состояли из вновь мобилизованного состава людей, зачастую чуждых нашим идеям и нашей Белой борьбе.

В самом городе было неспокойно, контрразведка доносила о готовящемся выступлении портовых рабочих. Мне было приказано суровыми мерами охранять порядок в городе и если будут попытки к восстанию, то подавить их немедленно. В случае полного отхода армии забота о наших семьях ложилась на начальника гарнизона, и я ему должен помочь, чем только могу. Прибыв во Владивосток, я тотчас же отправился в офицерский отряд, расположенный на главной улице, Светланке, в бывшем помещении клуба инвалидов. Было около 9 часов вечера.

У входа в помещение офицерского отряда стоит офицер в чине капитана и разговаривает с каким-то штатским. Прохожу мимо и поднимаюсь по лестнице. До сих пор меня не задерживали и не спрашивали, кто я и почему я иду в помещение офицеров. Само помещение с первого взгляда производит отвратительное впечатление. Ряды неубранных коек, и на них валяются с десяток одетых офицеров. Помещение кажется пустым. Невольно напрашивается мысль: «Где же отряд?»

Подхожу к первому офицеру, который сидит у печки и что-то читает. Спрашиваю: «Где командир отряда?» Нехотя оторвавшись от чтения, он грубо ответил: «А черт его знает… Наверное, пошел домой спать… Он ведь семейный». Потом с интересом спросил меня: «А вы кто такой? Загнали вас тоже?» Я ответил утвердительно и, взяв стул, подсел к нему. За полчаса нашей беседы я узнал, что творится в «отряде».

Оказалось, что все семейные офицеры имеют право уходить спать домой. К 8 часам утра они должны все быть в помещении и пробыть в нем до 6 часов вечера. Занятий никаких, караульной службы также нет. Винтовок имеется на 40 человек, а мобилизованных офицеров – 165 человек. Что же это такое? Спрашиваю офицера: «Чем же занимаются господа офицеры от 8 часов утра до 6 часов вечера?» – «Болтовней и ругательствами по адресу тех, кто мобилизовал их», – последовал ответ, и уже с горечью в душе он начал мне жаловаться:

– Посудите сами: я служил в банке, и меня сняли с работы только для того, чтобы глупо сидеть, без всякого дела, в этом дурацком помещении. Ну, для кого была нужна вся эта комедия? Это просто какое-то издевательство, и только. Завтра вот возьму плюну на все, уйду и не приду, как уже сделали многие.

На душе у меня стало грустно… Не такую картину предполагал я застать. Выйдя из помещения, я пошел на вокзал, где по прямому проводу вызвал генерала Сахарова. В кратких словах я описал ему обстановку, которую застал в офицерском отряде, и просил его не назначать меня командиром. Просил его дать мне время осмотреться и позволить вступить в офицерский отряд рядовым офицером. Обещал сообщить дополнительно, когда я смогу принять отряд. Генерал ответил:

– Времени нет, дорогой, и думать много не приходится. Даю тебе один день осмотреться, и ты должен сообщить мне, что принял командование.

Вернувшись, я нашел свободную койку и попробовал заснуть. Сон не приходит в голову. Да еще всю ночь являются господа офицеры, в большинстве случаев под влиянием алкоголя, с пением и громкими ругательствами. Командир отряда – старый полковник Николаев. Дивный старик. Утром представляюсь ему как вновь назначенный офицер. Узнав, что я каппелевский офицер, он пришел в восторг:

– Ну-с, полковник, вы уж извольте принять обязанности помощника командира отряда.

Я, конечно, согласился и был рад, что так все получилось, – обидеть старика, моего старшего брата-офицера, я никак не мог… Началась утренняя поверка. По списку 238 офицеров, налицо 75. Остальные в самовольной отлучке. «Что я могу сделать? Положение безвыходное – никто не желает служить и тем более слушаться».

В этот день я был приглашен обедать к командиру (он коренной житель Владивостока). Во время нашей беседы он откровенно высказался, что ему на старости лет нести такую обязанность и в таких ужасных условиях почти невозможно. Я не хотел больше скрывать моего назначения и искренне рассказал об этом полковнику Николаеву. Старик был действительно рад и обещал мне помочь всем, чем он может. Мы решили, что он сегодня же подаст рапорт о болезни, а я – о вступлении в командование.

Между прочим, о Военном Батальоне милиции (которого я еще не имел времени осмотреть) полковник Николаев сообщил, что, по его мнению, это скрытая, тайная большевистская организация. Положение у меня создалось очень, очень плохое. Вновь разговариваю с генералом Сахаровым и умоляю его прислать из моей офицерской роты 10–12 офицеров. В противном случае я не отвечаю за последствия… На следующий день я вступил в командование. Первым моим приказом были отменены все отпуска. За нарушение моих приказов я обещал военно-полевой суд.

Итак, нужно навестить военную милицию. У них произошла какая-то беготня и суматоха. Когда же я вошел в их спальню, то все казалось спокойно. Дежурный по батальону отдал мне рапорт, и казалось, все в порядке. Проходя по рядам коек, я случайно обратил внимание на ноги действительно спящего милиционера: они были в сапогах… Осторожно и незаметно я поднял одеяло другой койки, и что бросилось мне в глаза – это также сапоги. Теперь для меня не было сомнения в том, что Батальон милиции в полной обмундировке лежит на койках и, конечно, не спит. Надо было держаться спокойно и не показать вида, что я все заметил. Нам нужно было добраться до винтовок, которые стояли в пирамидах у противоположной стороны зала. Стараясь быть совершенно спокойным, я разговаривал с дежурным милиционером и медленно шел к выходной двери, но, не доходя ее, круто повернул направо и быстро, почти бегом, добрался до пирамид с винтовками. Мои офицеры тотчас же заняли посты. Щелкнули затворы винтовок, я громко скомандовал:

– Лежать и не подниматься с коек! Первый, кто нарушит мой приказ, будет убит на месте!

Отобрав револьвер у дежурного офицера милиции, я подошел к телефону, но он не работал. Тогда я послал двух офицеров с моим письменным приказом: «Срочно выслать взвод офицеров» и был удивлен, когда взвод прибыл быстрее, чем я ожидал. Начали подниматься «спящие» милиционеры. Выяснилось, что они ожидали выступления портовых рабочих и должны были поддержать их. Батальон милиции полностью арестован. Пока нет времени разобраться, кто был главой предполагаемого восстания… потом разберемся, а пока – держать их под арестом, с нашей офицерской охраной, в том же помещении, где они и находятся.

Время не шло, а летело, а надвигающиеся события были жуткими. Наш фронт, под натиском больших сил красных, дрогнул, и началось полное отступление. Каждый командир отдельной части возомнил себя «наполеоном», и по его желанию они отступали и наступали, не считаясь с общей обстановкой. Город Владивосток находился под ближайшим ударом красных. Что же мы имели в наших руках, чтобы защитить его от Красной армии? На руках – 160 офицерских штыков, которые были лучшие из лучших, и я стараюсь не разбрасывать их на заставы и патрули, а держать их в кулаке. Ну а что же дальше? Единственная надежда на пароходы, которые могли бы нас взять, или – умереть в бою с противником, который в 15 раз сильнее нас. Мне жаль от всей души этих белых рыцарей, но что я могу поделать. Мы обречены в этом проклятом городе Владивостоке.

Пока все спокойно. Мы взяли 1-й класс вокзала, где пол был покрыт тяжелым, зеленого цвета ковром. Я прошу господ офицеров лечь на ковер и закрыть глаза хотя бы на десять минут. Мое предложение было принято с удовольствием, и, выставив охранение вокзала, мои офицеры улеглись на пол, обнявшись с винтовкой. Через пять минут я услышал храп усталых и измученных людей. Попробуй поднять их в настоящую минуту! Они все уже в стадии полного безразличия… лишь бы спать… спать…

Свисток часового, стоящего на крыше вокзала. Спрашиваю, в чем дело. Говорит, что в Золотой Рог вошли два парохода: один направился на Русский остров, а другой, больший, идет к нам… Спрашиваю: «Какие флаги на пароходах?» Отвечает, что английские. Ну, слава тебе, Господи! Это за нами, а также за большим количеством беженцев, которые толпятся на пристани. Прибыл пароход, который и начал погрузку. Сперва – всех семейных с детишками, потом всех штатских стариков… и видно, что для нас места не хватит, так как многие уже устроились на палубе парохода. Иду с переводчиком, капитаном Арсеньевым, к капитану парохода. Последний очень мило встретил нас и просил не беспокоиться, так как мы можем ожидать с часу на час еще одного парохода. Успокоенные, мы пошли говорить с нашими офицерами. От усталости мои бедные офицеры еле ходят.

Красные на окраине города Владивостока и заняли Мальцевский базар, который уже объят пламенем пожара. Город в темноте, электричества нет. Пожар продвигается к самому городу, а парохода нет… надо что-то предпринять.

Решился на последнее средство. Собрал всех офицеров и объяснил им наше положение. Оставаться в городе невозможно, все сухопутные дороги заняты красными, и я решил срочно забрать все шаланды (так назывались парусные китайские лодки) и в последнюю минуту погрузиться в них и выйти в открытое море. Предприятие очень опасное, но видно, что другого выхода у нас нет. А парохода все нет и нет!

Я предложил господам офицерам два выхода из положения: идти со мной на «шаланды» или остаться с большевиками. Решать надо сейчас же… Около двадцати офицеров подняли руки, сдали винтовки, отошли в сторону, сорвав с себя погоны, и пошли в город, а другие решили остаться со мной. Процент ушедших от нас был очень мал, что меня очень удивило. Приказал снять охрану с Батальона милиции и распустить его. Бог с ними, и Он им Судья. Крови проливать я больше не хотел.

Итак, решили простоять в городе еще один день с устройством парусов на шаландах и утром оставить родные берега. Неожиданно в бухту вошли полным ходом два японских миноносца и в 3 часа вечера высадили свою морскую пехоту. Картина создавшейся обстановки сразу изменилась в нашу пользу. Появилась надежда на благополучный исход. Японские дозоры быстро продвинулись на окраины, и красным было предъявлено требование не входить в город до тех пор, пока не эвакуируются последние японские граждане. Ко мне же очень вежливо, с японскими поклонами подошел полковник японской армии и на ломаном русском языке в очень корректной форме попросил снять всю нашу охрану в городе, обещая, что через несколько часов придет пароход, который заберет нас всех и оставшиеся семейства нашей армии.

Боже мой! Я хотел прямо расцеловать этого офицера. Какое облегчение! Эта неожиданная новость сняла горы тревог, забот и волнений с моих плеч. Ему я поверил, он не может врать, он офицер императорской японской армии. Моя вера в него оправдалась, в бухту вошел другой пароход английского флота. Офицеры – многие из них со слезами на глазах – кричали: «Ура! Ура!»

Под охраной японского военного флота мы начали грузиться. На пароходе также была охрана из английских солдат. Пароход начал разворачиваться, а дальше – тихий ход вперед, и мы оставили наши родные Русские земли… Увижу ли я их снова?

Утро было мрачное, с сильным холодным ветром, который пронизывал до костей. Все ушли с палубы в трюм, но я не мог оторваться от удаляющейся родной земли. Там осталось все, чем я жил, все дорогое и святое для меня – Родина. Слезы невольно капали из глаз по щекам и падали на серую боевую шинель. Увижу ли я тебя, родная, родная Матушка Россия? А мысли в голове, как удары молотка, бьют, и бьют, и бьют… и все упорнее, сильнее. Не выдержав, я упал на колени. Полилась из моих уст горячая молитва и клятва – бороться до конца моей жизни за освобождение моего народа и моей любимой Родины-России.

Налетел шквал ветра, силой своей выхватил у меня фуражку из рук и бросил ее в родные воды. Поднявшись, я увидел, что не один я молился. В разных местах на палубе были разбросаны группы молящихся русских людей. Долго я стоял на палубе, прижавшись к пароходной трубе. Скрылись из глаз последние очертания берегов нашей Родины. Стало пусто на душе. Что ожидало меня впереди? Чужая земля, чужой язык и все чуждое для сердца русского человека.

Невольно напрашивается вопрос: кто же счастливее из нас, белых воинов? Те ли, которые остались лежать в вечном сне на родимой земле, или те, у которых сохранена жизнь, быть может, для великих новых подвигов или же для великих испытаний и страданий? Это покажет будущее. Нужно лишь смело смотреть вперед и всегда быть готовым идти на борьбу против кровавого зверя – коммунизма.

На второй день нашего морского путешествия неожиданно поднялась сильная буря, которая бросала наш пароход в течение 14 часов, как спичечную коробку. Все были больны морской болезнью. На третий день мы вошли в японский порт Гензан. Наше морское путешествие закончено, и наступила другая, новая для нас жизненная полоса. Мы вступали в чужую для нас обстановку эмигранта – человека без родины. Боже! Дай нам силы одолеть и это испытание и выйти из него такими же, как мы вошли в него.

Твердо ступая по пароходному трапу, я вступил на японскую землю. С этого момента началась борьба за личное существование – вещь очень неинтересная и, я бы сказал, жалкая. Но одно, что меня все время поднимало, это вера в наш русский народ и вера в победу над красным сатаной. Отними ее от меня, и я – труп. К моему счастью, эту борьбу за освобождение моей Родины-России могут отнять у меня только тогда, когда отнимут мою жизнь.

Итак, вооруженная борьба временно для нас закончена. Армия должна разойтись. Но от нашей борьбы мы не отказались, а 80 процентов остались такими же, как и пришли. Наших белых братьев по оружию на Юге постигла такая же участь, как и нас, но им пришлось выпить чашу страданий до конца 2-й войны и, пережив все испытания, быть преданными красному сатане на мучения и смерть. В этом случае мы были во много, много раз счастливее наших братьев по оружию – южан.

Б. Филимонов²²
Белоповстанцы. Хабаровский поход. Зима 1921/22 года²³

Обстановка перед походом

Дальневосточная (Белая) армия под давлением превосходящих сил противника вынуждена была в ноябре 1920 года оставить последний клочок Забайкалья и отойти за границу. Белой территории более не существовало, и Белая армия, вытесненная из одной области новообразующегося красного буфера, принуждена была искать себе приюта в другой области того же буфера, правда находящейся под контролем Японии. Явочным порядком части Белой армии проникли в Южное Приморье, где осели вдоль линии железной дороги от самой границы до ст. Раздольное.

В конце мая месяца 1921 года, при благосклонном нейтралитете японского командования, эти белые захватили Владивосток и произвели переворот в Никольск-Уссурийском и Раздольном. Гродековский же район еще с июля 1920 года находился вне фактического контроля Владивостокского правительства. На другой день после переворота во Владивостоке загорается борьба между двумя белыми группировками (каппелевцами и семеновцами). Эта внутренняя борьба препятствует атаману Семенову вести операции в широком масштабе против ДВР. Отряды барона Унгерна²⁴ и генерала Сычева²⁵, не получая поддержки от главных сил Дальневосточной (Белой) армии, погибают. В самом же Приморье белые распространяются на север по Хабаровской линии только до ст. Евгеньевка, находящейся в пределах зоны, занятой японскими экспедиционными войсками. Кроме того, белые постепенно занимают Сучанскую железнодорожную ветку, село Владимиро-Александровское, находящееся в заливе Америка, и прибрежный район Барабаш – Посьет. В более чем трехмесячной борьбе новообразовавшегося Временного Приамурского правительства, опиравшегося на каппелевское командование, с атаманом Семеновым победа оказалась на стороне первых, и в середине сентября 1921 года Гродеково смиряется и подчиняется Временному Приамурскому правительству. Руководящие лица Гродековской группировки были принуждены либо оставить пределы Приморья, либо отойти на второстепенные посты, или же, наконец, оставаясь в Приморье, уйти в сторону от активной работы. Таким путем белые пришли к объединению, но авторитет их междоусобицей был значительно потрясен, и в глазах населения они пали так низко, что с ними переставали считаться. Напрасно лучшие из белых кляли недальновидность, корыстность и честолюбие своих «вождей», последние, не желая уступить друг другу власти и кое-какие жалкие средства, не желая подчиниться один другому, дошли до того, что втянули рядовую массу в междоусобицу. Как ни печально, но должно констатировать факт почти настоящего атаманства в частях белых. Порой становилось страшно от мысли: «А что, если кто-либо из этих «вождей» получает мзду от ДВР за свою работу?»

Во главе Приамурского Государственного Образования, как официально был назван новый противобольшевистский центр, стояло Временное Приамурское правительство под председательством Спиридона Дионисиевича Меркулова и в составе: Николая Дионисиевича Меркулова, Андерсена, Макаревича и Еремеева. Исполнительная власть – Совет управляющих ведомствами. Законодательная власть принадлежала Нарсобу (Народное собрание), члены коего были выбраны от населения Приморья или делегированы различными белыми организациями полосы отчуждения Китайской Восточной железной дороги. Главную роль играли оба брата Меркуловы – местные купцы. Правительство это, опиравшееся на каппелевское командование и каппелевские части, при неофициальной поддержке японского командования, сосредоточило в своих руках жалкие остатки некогда колоссальных российских средств и запасов, находившихся во Владивостоке.

Сельское население Южного Приморья симпатизировало в своей массе красным. Местами это настроение было выражено довольно ярко – Сучанский и Анучинский районы, Полтавская станица. Деревня жила своей собственной жизнью. Быть в ней хозяином правительство не имело ни средств, ни сил. Вот поэтому-то все элементы, более благожелательно или даже безразлично относившиеся к белым, держались в тени и воздерживались от порицания ДВР. Отряды партизан, отчасти пополненные партизанами из местных жителей, за пределами тридцативерстной полосы держали весь край в своих руках.

Рабочие в городах не скрывали своих красных настроений и открыто говорили, что скоро сбросят каппелевцев в бухту Золотого Рога. Люди с красными ленточками и бантами появлялись и свободно разгуливали по окраинам Владивостока и Никольска. На центральных улицах Владивостока задевали и оскорбляли офицеров. В Ново-Никольском (село в 9 верстах от города Никольск-Уссурийского) красные терроризировали одну из невооруженных белых частей настолько, что это явилось причиной ухода ее из вышеназванного села. На сучанских рудниках развевался флаг ДВР.

Средние классы, как это было во всю Русскую Революцию, держались незаметно и тихо. В душе симпатизируя белым, они старались об этом не проговориться, так как «все может случиться». Попадались одиночные экзальтированные, кои кричали о Белом движении и о дорогих «наших воинах», но это были единицы. Никто серьезно не верил в успех белых.

Итак, только бойцы белых частей да беженцы из Поволжья, Сибири и с Урала признавали себя гражданами белого Государственного Образования. Реальной белой силой являлись только солдаты обеих белых группировок, люди, кои носили в это время официальное наименование «резерва милиции». Говоря о белых, еще раз должно указать наличие не прекратившейся вражды между частями белых группировок (семеновской и каппелевской), хотя одна из них принуждена была подчиниться правительству, поддерживаемому другой группировкой. Больше того, не приходится говорить и о полном единении каппелевцев с правительством. Последнее состояло из местных людей, совершенно чуждых и неизвестных каппелевцам.

Истинными господами положения в Южном Приморье были японцы. В конце 1918 года Япония, под предлогом содействия русским властям (белым), а позднее в целях обеспечения жизни ее граждан и сохранности их имущества, заняла и удерживала все железнодорожные линии Русского Дальнего Востока. Значение японских экспедиционных войск весьма велико. Не должно забывать, что ликвидация атаманской Читы отрядом генерала Волкова²⁶ в свое время не состоялась исключительно благодаря вмешательству японцев. В 1920 году, когда все союзные державы прекратили интервенцию, Япония одна продолжала удерживать за собою Уссурийскую, Восточно-Китайскую железные дороги и часть Забайкальской железной дороги, а также район Николаевска-на-Амуре. Осенью 1920 года Япония сократила зону, занимаемую ее войсками, а именно за нею остались только Южно-Уссурийский и Николаевский районы.

Осенью 1921 года экспедиционные японские войска в Южно-Уссурийском районе (8-я и 11-я пехотные дивизии, всего до 17 тысяч штыков, под командой генерала Точибана) занимали линии железных дорог: Владивосток – разъезд Рассыпная Падь (перед ст. Пограничная), ст. Никольск-Уссурийский – ст. Шмаковка (в сторону Хабаровска), ст. Угольная – ст. Сучан. Кроме того, в стороне от железнодорожных линий японцы занимали: село Ивановка (по Анучинскому тракту), село Владимиро-Александровское (близ устья реки Сучан), пост Посьет (близ границ Кореи). Под их контролем находилась так называемая тридцативерстная полоса. Главные силы японских войск были сосредоточены в самом Владивостоке, его предместьях и окрестностях, затем следовали гарнизоны Никольск-Уссурийского, Спасска и Раздольного. На ст. Евгеньевка, что находится при городе Спасске, всегда находились два-три японских бронепоезда, в том числе небезызвестный «Орлик», забранный русскими частями у германцев, позднее отбитый чехами у большевиков и наконец перешедший «по наследству» от чехов к японцам. Кроме указанных четырех больших гарнизонов, в ряде пунктов по линиям железных дорог были разбросаны незначительные гарнизоны силою от одного батальона до взвода. Охрана железнодорожных линий лежала на этих частях. Все мосты, водокачки, станции и разъезды были обнесены крепкими и надежными проволочными заграждениями, за коими были вырыты хорошо оборудованные окопы для стрельбы стоя. Тут же, обложенные мешками, находились бараки-землянки. Вообще японцы устраивались крепко и делали все солидно и прочно. Следует отметить, что из всех интервентов японские офицеры и солдаты оказались наиболее дисциплинированными и выдержанными. Солдаты не шатались зря вне расположения частей, а японские казармы были безукоризненно чисты.

Оставшиеся нейтральными во время захвата Приморья красными в феврале 1920 года, японцы скоро убедились, что ладить с красными невозможно. Николаевские события²⁷ привели к вооруженному выступлению японцев по всей линии Владивосток – Хабаровск. Красные части были разбиты, частично разоружены или отброшены в сопки. Восстановления власти белых не последовало, но командующий японскими экспедиционными силами (генерал Оой) заключил особое соглашение с новым командующим русскими (красными) войсками Приморской земской управы (товарищ Болдырев), по которому русские не имели права держать свои части ни в городах, ни в других каких-либо пунктах по линиям железных дорог, а также и в районе, прилегающем к этим железнодорожным линиям на 15 верст в ту и другую сторону от них. Исключение было дано небольшому, строго ограниченному количеству так называемого «резерва милиции». На каждую винтовку, пулемет, револьвер требовалось специальное удостоверение за подписью и печатью штаба японской дивизии. Артиллерии русским не полагалось. Почти все русские склады оказались под контролем японцев, и выдача требуемого происходила по ордерам особой «согласительной комиссии». Короче, Приморье оказалось в руках Японии и интервенция превратилась в оккупацию, хотя последнее слово не было громко сказано.

Апрельское соглашение оставалось в силе до осени 1922 года, когда последовала полная эвакуация японских войск из Приморья. Осенью 1920 года, когда японцы сократили занятый ими район, пункт соглашения, касающийся территории, занятой интервентами, был несколько изменен: нейтральная полоса была перенесена. Ее северной границей становилась река Иман, южная проходила через ст. Шмаковка. В нейтральной полосе обе стороны не имели права держать воинских частей, но контроль над этой полосой был необходим. В результате над южной частью нейтральной полосы (от ст. Шмаковка до реки Уссури) был установлен японский контроль, а над северной частью (от реки Уссури до реки Иман) контроль перешел к ДВР.

Даже такое краткое описание дает ясную картину положения заинтересованных сторон. Роль и значение японцев очевидно, и так же очевидна необходимость товарищу Антонову, атаману Семенову и братьям Меркуловым не только считаться с желаниями японского командования, почти что испрашивать у него соизволения на проведение в жизнь того или иного положения. «Артачащееся» правительство могло в любое время ожидать выступления «населения» против него, в результате чего правительство безусловно было бы сметено, а от японского командования по этому поводу должно было бы услышать классическую фразу: «Нашему командованию нициво не извецно».

Прибытие частей Белой армии в Приморье не изменило положения. Переходя границу Китая в районе ст. Маньчжурия, белые части сдали все свое оружие китайцам с тем условием, что оно будет возвращено армии на ст. Пограничная, после перехода полосы отчуждения Кит. Вост, железной дороги. Это оружие возвращено не было. Белая армия прибыла в Приморье без оружия, только отдельные лица провезли оружие. Между прочим, тайком провез Егерский полк по приказу своего командира полка – полковника Глудкина. Егеря провезли 125 винтовок и 5 пулеметов.

До майского переворота 1921 года резерв милиции состоял из красных. После переворота резервом милиции стали каппелевцы. В белые части, далеко на неполный состав, были выданы винтовки. Орудий, конечно, белым японцы не выдали, и артиллерийские части белых фактически представляли пехоту. Конского состава в частях осталось совсем немного, ибо он был распродан в полосе отчуждения. Из-за продолжительной голодовки оставшиеся немногие кони находились в скверном состоянии. Итак, силы Временного Приамурского правительства состояли из невооруженных пеших солдат, но правительство надеялось со временем получить от японцев необходимое оружие. Последние смотрели на некоторый излишек оружия у русских (белых) сквозь пальцы, хотя это, конечно, шло вразрез с условиями апрельского соглашения.

ДВР, не настолько сильное образование, чтобы бороться с Японией, молча уступало белым Южное Приморье в мае 1921 года, но междоусобная борьба, беспорядок, воцарившийся по этой причине, указали на болезненность этой вспышки противобольшевистского движения, и ДВР стала подготовлять почву для восстановления своей власти во Владивостоке и его районе. В конце сентября 1921 года деятельность агентов ДВР-ского правительства настолько усилилась, что общественное мнение Владивостока и Никольска, не сомневаясь в возвращении красных, гадало только о времени водворения Антонова и партизан во Владивостоке. Кабинет белого правительства в это время все еще формировался, а в Дайрене тем временем созывалась конференция ДВР и Японии. Судьбы же вообще всего Дальнего Востока должны были решиться на конференции держав в далеком Вашингтоне. Временное Приамурское правительство к началу октября наметило своего делегата для посылки в Вашингтон. Этой посылкой хотели как бы прорубить окно в мир, хотели верить и надеяться, что великие державы, услышав глас белого делегата, не позволят ДВР проглотить Владивосток. Посылка и речи делегата имели бы цену лишь в том случае, если бы радио одновременно с ними принесло бы благоприятные для белых известия. Красные же, принимая во внимание в первую голову конференцию в Дайрене, также развивают свою деятельность. Итак, японцы и белые-русские являются союзниками, их враг – ДВР.

2 сентября во Владивостоке произошло кровавое столкновение между членами Союза грузчиков (местные рабочие) и Владивостокской трудовой артелью (элемент пришлый, главным образом каппелевцы) при погрузке и перевалке резины на пароход «Шинью». Это столкновение произошло не в результате работы политических агентов той или иной стороны, но разыгралось исключительно на почве получения заработка.

1 октября по Владивостоку распространилась весть о наступлении красных на Спасск. Она совпала с распоряжением правительства об эвакуации семейств военнослужащих из этого городка. Приблизительно в это же время красные партизаны утвердились в Полтавском районе. В.Г. Болдырев²⁸ в своих записках занес это под 4 октября. Время для белых надвигается тяжелое, и приезд в эти дни группы так называемых «врангелевцев», прибывших на пароходе «Франц-Фердинанд» из Месопотамии, не может скрасить положения. Красные агенты готовят переворот во Владивостоке. Об этом белая власть уже знает, но точная дата намеченного переворота пока остается еще неизвестной. Как контрмера против все усиливающейся деятельности красных,

10 октября генерал-лейтенант Вержбицкий назначается управляющим военно-морским ведомством Временного Приамурского правительства. Оппозиция семеновцев в это время была еще сильна, и приказ этот был встречен во многих частях с неудовольствием.

Не довольствуясь нажимом извне, красные принялись за внутреннюю работу. Во владивостокскую контрразведку белых стали поступать сведения, что во Владивостоке готовится выступление большевиков. Было известно, что в городе находится товарищ Цейтлин – один из виднейших коммунистов на Дальнем Востоке. Товарищ Цейтлин руководит всей работой, во Владивостоке уже восстановлены руководящие, центральные органы большевиков, из центра (Читы) получены деньги и инструкции, и уже формируются боевые дружины из грузчиков и рабочих. Однако белой контрразведке не удавалось напасть на следы главных руководителей готовящегося переворота. Настроение во Владивостоке стало тревожное, многие преувеличивали опасность, но то, что в 1919 году, благодаря сочувствию масс, выходило у большевиков в том же Владивостоке само собою, теперь они должны были создавать с большим трудом. Наконец, белые раскрыли организацию товарища Цейтлина, в ночь на 17 октября на Эгершельде в квартире старшего врача переселенческой больницы А.Б. Моисеева белая контрразведка накрывает главных конспираторов, и при попытке скрыться главный из них – товарищ Цейтлин платится жизнью. Красный переворот сорвался. Как оказалось, он был назначен на 18 ноября. После смерти товарища Цейтлина организация большевиков развалилась, ибо центральный руководящий орган был уничтожен, и надо было создавать все вновь, но на это нужны были деньги и время. Людей же, подобных товарищу Цейтлину, на месте не было, а в Чите не находилось больше желающих выехать из центра и отправиться на работу в самое гнездо белых для работы. Деньги Чита также отпускала осторожно, и давались они только тем, кому центр верил, владивостокские же красные организации после провала Цейтлина попали в немилость. Но своей работы ДВР во Владивостокском районе не прекращает, продолжая снабжать партизан деньгами, оружием и руководителями. По мере своих сил белые борются с этим. В двадцатых числах сентября белое правительство узнало о том, что из Шанхая готовятся выйти в Петропавловск-на-Камчатке, оставшийся в распоряжении ДВР, «Адмирал Завойко» и зафрахтованный правительством ДВР английский пароход «Ральф Моллер». Корабли, имея на борту уполномоченных ДВР, должны были доставить на Камчатку оружие, боевые припасы, обмундирование, продовольствие и другие грузы, предназначенные для местных красных отрядов. 26 сентября из Владивостока вышел белый корабль «Батарея». Командиру ее были даны инструкции держаться вблизи Сангарского пролива и постараться не дать этим судам пройти на Камчатку. Уже по выходе «Батареи» из Владивостока было получено сообщение, что из Шанхая вышел один «Ральф Моллер», о чем командиру «Батареи», капитану 1-го ранга Петровскому, было дано знать в Хакодате, куда он заходил за углем. 8 октября (число по бумагам капитана 1-го ранга Фомина, С.П. Руднев в своей книге дает 28 октября) «Батарея» заметила в море вблизи японского порта Муроран пароход, похожий по описанию на «Ральф Моллер», и начала преследовать его. «Ральф Моллер», видя близость границы территориальных вод, повернул к берегу и, пользуясь преимуществом своего хода, старался ускользнуть от преследования. Выстрелом под нос из 47-мм орудия с «Батареи» «Ральф Моллер» был остановлен, но, к сожалению, на самой границе территориальных вод. Командир его, учтя свое положение, отказался исполнить приказ командира «Батареи» следовать за ним, вновь повернул к берегу и встал на якорь около японского города Муроран. Опасаясь осложнений с японцами, командир «Батареи» больше не стрелял, но последовал за «Ральфом Моллером» и встал на якорь вплотную к нему. Прибыли японские местные власти и осведомились о причинах стрельбы. Вслед за тем пришли два японских миноносца. А через три дня чиновник английского токийского посольства, капитан 1-го ранга Петровский²⁹, указывая на наличие на «Ральфе Моллере» оружия и военных грузов, требовал передачи их себе, а также выдачи большевистских комиссаров. В этом ему было отказано. Тогда капитан 1-го ранга Петровский объявил, что он будет следовать за «Ральфом Моллером», куда бы тот ни пошел. Иностранцам пришлось идти на уступки, и в результате было достигнуто соглашение, по которому большевикам разрешался отъезд в Шанхай, оружие и обмундирование были задержаны японцами, а остальной груз подлежал свозу на берег и продаже с аукциона. Командир «Батареи» принужден был согласиться на это, так как таким образом план красных был сорван. Не следует забывать, что особенно упрямиться ему не приходилось, так как за ним не стояло никакой силы, кроме собственной твердости и решимости и того уважения, которое он вызвал к себе со стороны иностранцев своими действиями. После этой операции Временное Приамурское правительство впервые почувствовало значение морской силы для себя. Об этом случае иностранная печать говорила больше, чем о самом перевороте во Владивостоке, и многие только тогда узнали о самом существовании белого центра в Приморье и о том, что в его распоряжении есть военные корабли, плавающие под Андреевским флагом.