Последние бои на Дальнем Востоке

24 октября прибыл в Посьет со своими частями генерал Глебов. Люди с лошадьми были высажены, все остальное направлено в Гензан, так как Забайкальская группа имела около 2000 человек в семьях, которые с 1920 года жили в эшелонах и вовсе не имели средств для дальнейшего передвижения.

Через день прибыла вся флотилия¹⁷ с адмиралом Старком: 28 октября адмирал Старк отправился в Гензан, имея на борту около семи тысяч человек; ему послано приказание идти после высадки людей в Гензане на Инкоу. 26 октября Владивосток окончательно покинули японцы и он был занят красными.

Судьба остатков Белого движения на Востоке, выброшенных за границу из Приморья, в общих чертах такова. Те наши части, что были направлены в район ст. Пограничная (генерал Смолин – около 3000 человек), попали в самое скверное положение, хотя казалось, что им будет легче, чем другим. Они поддерживали связь с китайским командованием на ст. Пограничная и отходили в знакомый район; могли пользоваться железной дорогой, могли взять с собой часть имущества. На самом же деле сразу после захвата красными Приморья отношение к нам руководящих китайских властей в полосе отчуждения КВЖД ухудшилось.

Через несколько дней по переходе границы и сдачи оружия солдаты были отделены от офицеров и, несмотря на протесты и просьбы, отправлены в эшелонах в сторону ст. Маньчжурия; чтобы можно было говорить о том, что эшелоны отправляются с согласия солдат, не обошлось без провокаций. Насколько солдаты были согласны на такую отправку, показали следующие события: китайцы, несмотря на охрану, довезли до ст. Маньчжурия немного; большинство бежало различными способами, вплоть до «вывинчивания» из вагонов через крышу. Бежавшие, после долгих мытарств, кое-как устраивались на работы; часть людей после вернулась в советскую Россию. Офицеры были отправлены в лагерь в Цицикар. Семьи этой группы были перевезены в Посьет, а затем в Янздиган, где зазимовали.

Наиболее крупная группа во главе с генералом Дитерихсом, около 9000 человек и 3000 лошадей, пробыла в районе Посьета и Ново-Киевска до тех пор, пока закончилась эвакуация Владивостока и из Посьета ушли на Гензан последние суда. В Ново-Киевске несколько дней собирались подводы для отправки семейств и больных (около 700 женщин, 500 детей, 400 больных и инвалидов). Ожидались результаты переговоров с местными хучунскими китайскими властями, которые не знали, что делать с такой свалившейся на них массой людей. Красные держались далеко, получив в районе Славянки щелчок от наших арьергардных частей. Семьи были отправлены за несколько дней до оставления Н.-Киевска, но переход из Н.-Киевска в Хучун был прямо трагическим. Дождливая погода превратила дороги, перерезанные канавами, местами рисовыми полями, в сплошное море грязи, и короткий путь в два перехода они шли более трех суток, ночуя в дождь в поле, так как населенных пунктов в этом районе было очень мало. Было много несчастных случаев с детьми; много простуженных и заболевших.

В последних числах октября китайские власти в Хучунском районе были приготовлены к встрече, и 31 октября тронулись мы, выслав вперед артиллерию и обозы. Ночевали на таможенной заставе, а 1 ноября перешли границу. Горечь и никакого просвета впереди. Неохотно сдано оружие. В Хучуне местные власти и население отнеслись к пришедшим очень тепло, несмотря на стеснения, которые мы причиняли. В середине декабря, после переговоров в Хучуне и Мукдене, группа начала поэшелонно движение в район Гирина, перестроившись еще в Хучуне в «беженские группы».

Как ни был труден путь по гористой, с перевалами, малонаселенной местности в суровую зиму, как ни тяжелы были условия ночлегов, но все были рады выйти из глухого места к железной дороге, и около 500 верст каждая группа проходила в 12–14 дней. В феврале месяце движение было закончено; люди в Гирине были размещены в лагерях, которые просуществовали до осени 1923 года.

В лагерях внутренний порядок в группах беженцев поддерживался прежним начальством, которое не было отделено от солдат. Только в мае месяце были удалены из лагерей генералы Дитерихс, Вержбицкий, Молчанов. Для характеристики состава Хучунской группы вот некоторые сведения, относящиеся к половине ноября 1922 года.

а) Численный состав.

Как видно из названий группы, здесь были представители от всех местностей, поднявшихся когда-то против большевиков на Востоке.

б) По военным специальностям: пулеметчиков 569 человек, артиллеристов 695, радиотелеграфистов 4, сапер 170, телеграфистов 78, телефонистов 42, авиаторов 20, прочих 5360 человек.

в) По невоенным специальностям: различных мастеровых (сапожники, столяры, кузнецы, портные и пр.) 1278 человек, с различными техническими знаниями (от инженеров до монтеров) 337 человек, интеллигентных профессий (учителя, врачи, агрономы, актеры и пр.) 615 человек, остальное без специальных знаний.

Зимой и весной 1923 года не обошлось, конечно, в большевистской прессе без криков о разных замыслах белогвардейцев в Гирине; сочинялись и приписывались разные планы, один нелепее другого. На самом деле, как только мы перешли в Китай, было объявлено и затем разъяснено, что армия, после сдачи оружия, перестала быть воинской организацией и что необходимо сохранить лишь прежнюю спайку людей, чтобы легче в дальнейшем решать вопросы довольствия, расселения, подыскания работы и проч. Категорически воспрещено удерживать кого-либо в составе беженских групп, в стремлении иметь части, чтобы все не стойкое, не сжившееся могло уйти.

Никаких авантюристических планов, намерений решено не строить и признать как определенный факт, что мы проиграли стадию открытой борьбы 1918–1922 гг., интернировались на территорию чужого государства и стали в положение обыкновенных беженцев. Эту реальность каждый в организации обязан признать и от нее исходить в своих дальнейших намерениях. Основная задача всех стоящих в главе организаций и групп – облегчать общее положение и подыскивать работы. В поисках работ прошла вся весна 1923 года, но устроить на работы группами не удалось, за малыми исключениями. Безнадежность найти заработок заставила искать выхода; часть людей решила вернуться домой в Россию; значительная часть направилась в Америку.

В Гензане (Корея), за исключением тех, кто добрался сюда отдельно и затем выехал по своему усмотрению, собралось около 5500 человек, из них 2500 бывших воинских чинов, 1000 человек гражданских и около 2000 семейств, преимущественно забайкальских. Эта группа оказалась, по сравнению с прочими, в лучшем положении, благодаря заботам японских властей и иностранных благотворительных учреждений. В декабре заботы о большей части людей взяло на себя японское правительство, установив вполне удовлетворительное довольствие; остальные, до 2000 человек (среди них до 500 раненых и больных), поддерживались благотворительными учреждениями. Весною часть людей получила работы в Корее.

Эта группа, состоявшая из забайкальцев с большим количеством семейств, чинов флота, и небольшой группы сибиряков, хотя и объявила себя беженской организацией, но не отказалась сразу и решительно от всяких надежд и планов. Забайкальцы во главе с Глебовым ожидали чего-то от Семенова, другие от так называемого Сибирского правительства, в общем, от японцев. В результате стремились «сохранить части», отпускали людей не без препятствий. Флот во главе с адмиралом Старком потом ушел в Шанхай, а затем на Манилу. Летом 1923 года был положен конец надеждам, когда Япония объявила о прекращении кредитов на содержание группы; группа, в общем, распалась. Часть людей разъехалась одиночным порядком, часть отправилась на пароходах к Шанхаю в надежде найти там работу.

Кроме этих групп, много народу покинуло Приморье еще раньше. Кто пробрался в полосу отчуждения, кто добрался до Шанхая, кто выехал дальше. В Шанхае, Пекине, Тяньцзине, Мукдене, Дайрене, Чаньчуне – везде осели группы русских; везде живут в большой нужде и ждут…

Оставшиеся во Владивостоке и Никольске надеялись, что их никто не тронет. Но уже через несколько дней после ухода японцев мы знали об арестах, убийствах, расправах, регистрациях. Позже зимой большевики предприняли массовые высылки из Владивостока пришлого за последние годы элемента. Вывозили высылаемых эшелонами на Хабаровск.

На этом кончаются мои краткие воспоминания, на которые я смотрю как на свидетельские показания.

Ф. Мейбом¹⁸
Тернистый путь¹⁹

Итак, наша армия в походе по китайской земле. Чекисты, как голодные волки, следовали за нами. Собирали митинги, с разрешения китайских властей, на которых их ораторы выступали от советской власти и уверяли всех, что советская власть простила всех. Добровольцы и казаки молча слушали их и молча расходились. Но один из них начал агитировать ижевцев и воткинцев и также начал уверять, что советская красная власть простила всех. В это время раздался громкий голос:

– Ты! Оратель, что там врешь? Советская власть простила нас! Нам наплевать, что твои убийцы говорят, но знай, что мы им не простили за наших жен и матерей. Ишь, какая сволочь, что говорит… Бей его, ребята! – Ив один миг он был растерзан на куски. Китайская полиция опешила, не знала, что случилось.

За весь наш поход мы потеряли 300 оренбургских казаков. Все усилия разложить нас окончились полной неудачей. Армия теснее сомкнула свои ряды вокруг своих командиров. Да, это был воистину русский богатырь, скованный одной идеей борьбы с гробокопателями нашей Родины. Потеря 300 казаков объяснялась тем, что не выдержал казачий дух бородачей-станичников перед сладкими словами большевистских провокаторов. Тоска по оставленной станице, по семье взяла верх, и они решили ехать домой. Как их ни уговаривали их же станичные офицеры и казаки отказаться от этой безумной попытки, как ни указывали и ни доказывали им, что нельзя верить большевикам, они на все мрачно отвечали в свою бороду:

– Не трожь… довольно… навоевались… теперь што будя – домой и баста…

Провожать их собралась большая толпа казаков и добровольцев. Я также пошел посмотреть со стороны, как их отъезд отразится на оставшихся. Большая толпа стояла молча, на лицах было выражение жалости, а когда поезд тронулся, то все поснимали шапки и крестились, как бы отправляя их на кладбище. Из последнего вагона казаки громко кричали: «Прощайте, станичники, простите!» – а один из них не выдержал и на ходу поезда прыгнул с него и с сияющей рожей громогласно заорал:

– Не могем… значит… остаюсь… пропадать, так сообща!

Рядом со мной стоял старик казак, который с досадой плюнул и со всей силы папахой хватил землю, а также сквозь зубы процедил длинное ругательство и закончил его словами: «Как бы себя, поди ж ты, уговорили, сволочи», и, заметив меня, почтительно, как бы извиняясь, сказал, как бы в оправдание: «Ваше благородие… станичников дюже жаль… казаки хорошие, а на-те… не сохранились, тоска, значит, загрызла, ну… вот… теперь на лютую смерть… в лапы дьявола!..»

Их отъезд произвел на меня очень тяжелое впечатление. Через 4–5 дней китайцы привезли нам трех сильно изуродованных казаков. Мы срочно передали их в санитарный отдел, где доктора предприняли все возможное, чтобы спасти их. Это было очень важно для нас. Вот что они рассказали: когда их эшелон прибыл на 86-й разъезд, то его сразу же поставили в тупик и окружили чекистами. Ночью чекисты ворвались в вагоны и штыками выбрасывали казаков наружу, предварительно отбирая все лучшее из одежды. Тут же на снегу их выстроили в ряды и, поставив пулемет, открыли по ним огонь. Кто оставался живым, тех докалывали штыками, приговаривая: «Ага!.. Белая сволочь… домой захотели?., иди теперь в штаб к твоему Каппелю!»

Эти три казака спаслись чудом только потому, что на них навалилось много убитых казаков, ночью им удалось сбросить с себя трупы и, помогая друг другу, выбраться с 86-го разъезда. Конечно, они были сильно поранены и потеряли много крови. Эта ужасная новость как искра пробежала по всем нашим частям и отбила желание возвращаться домой. Злоба и ненависть к красным еще больше увеличились.

Настало время и нам ответить на провокацию красных провокацией белых. Мы к этому подготовились и на этих днях перешли с большим успехом к активным действиям. Заправилами были я и мои три офицера. Ну, об этом позднее.

Красные делали все, что было в их силах, чтобы сломить нашу веру в будущее. Мы чувствовали, что за нами и с нами движется армия открытых и скрытых красных провокаторов, целью которых было разложить нас, задержать и не допустить нашего перехода через границу Маньчжурии в пределы Приморья, где в то время существовала Дальневосточная республика. Наша армия могла бы пройти этот поход много быстрее, если бы не бесконечные подводы обоза, которые задерживали ее движение.

Итак, наши опасения вскоре оправдались. Мой помощник и заместитель полковник Желков передал мне сведения, которые меня сильно обеспокоили. Из достоверных источников он узнал, что в нашу офицерскую роту внедрилось несколько красных провокаторов и что он лично подозревает поручика Гуткова, который исчезает ночью без разрешения дежурного офицера и возвращается пьяным в роту. Откуда у него деньги, когда у нас едва хватает на кусочек черного хлеба?

Я срочно вызвал к себе капитана Краца, капитана Хвостова и капитана 1-го ранга Хартулари²⁰. На совещании мы решили действовать быстро. В ту же ночь мы вышли на посты, которые наметили заранее. Все вышло так, как мы предполагали: к рассвету показался поручик Гутков, весело насвистывавший какой-то марш. Наткнувшись на полковника Желкова, он был страшно поражен. По сигналу мы все собрались и вместе с поручиком Тучковым отправились в штаб роты. Там мы начали его допрашивать – и без всякой деликатности! В оправдание он понес какую-то чушь, но наконец сознался, что играл в опасную игру, уверяя нас, что у него не было никакого желания повредить нам и что если бы, мол, нам грозила опасность, то он первый предупредил бы нас, – клялся он. Он также дал нам имена других офицеров, которые действительно были коммунистами и проникли к нам с провокаторской целью, – их было шесть человек. В течение двух недель они все были уничтожены.

Теперь через поручика Гуткова мы имели связь с товарищем Грушко, которому решили назначить свидание. Грушко обещал заплатить Тучкову 2500 долларов за свидание с главой офицерской роты. Желания наши были однородны – Грушко хотел поймать нас, а мы его… и 2500 долларов, которые дадут возможность улучшить питание и обмундирование роты. Игра должна быть хорошо продумана. Встреча была назначена в бедной китайской лачуге. В день свидания я взял из роты 20 офицеров и расставил посты. Мы не имели ни одной винтовки и были вооружены исключительно только наганами и ручными гранатами. Лачуга стояла среди поля со скошенным сеном, часть которого была связана в снопы. Мы быстро расставили посты и сговорились о сигналах. Гучкову дано задание пустить ракету, как только мы получим деньги, – это будет сигналом для начала действий.

Я, полковник Желков и капитан 1-го ранга Хартулари вошли в лачугу и были поражены – посредине комнаты был накрытый стол с самыми разнообразными закусками, а товарищ Грушко с улыбкой и протянутой рукой шел нам навстречу, но – рука его повисла в воздухе.

– Мы пришли сюда не для того, чтобы целоваться с вами, – сказал я, – а для того, чтобы говорить о деле. Давайте говорить о том, что бы вы хотели от нас, и мы вам скажем, что мы хотим от вас.

Товарищ Грушко – толстый, с маленькой головой, на которой осталось очень мало волос, и постоянно бегающими глазами. Его адъютант – тип каторжника: рябой, с усами, которым позавидовал бы любой запорожец, и невероятной высоты. Глядя на закуски, особенно на паюсную икру, у нас разыгрался аппетит, но дотронуться до них мы не могли – мы знали, что в некоторых было быстродействующее снотворное. Эти сведения нам дал Гутков, за которого я боялся – его, в конце концов, захлопают. За столом разговор не клеился. Товарищ Грушко, посмотрев на свои часы, сказал, что он ожидает очень важного гостя.

В это время раздались выстрелы. Это наши посты столкнулись с чекистами. Я посмотрел на Грушко и спросил его: «Это ваш важный гость? Так мы его также хотим видеть. Сволочь вы, Грушко, и это ваш конец. Вы приготовили для нас западню и сами попали в нее. Я очень рад и поздравляю вас». В это время началась частая стрельба. Товарищ Грушко хотел было подняться, но я этого только и ожидал: три пули из моего нагана заставили его свалиться на пол, а его адъютант попал под огонь двух наганов и также повалился на пол.

Снаружи слышались неистовые крики наших офицеров: «Скорее! Скорее!! Они нас окружают!» Мы трое с небольшим усилием выбили раму окна и быстро выпрыгнули на улицу, где нас ожидали четыре офицера. Развернувшись в цепочку, уже под огнем, мы быстро перебежали расстояние между «фанзой» и большим стогом сена. Там мы вздохнули и, не теряя времени, достигли леса, где нам были известны все тропинки. Когда мы явились в расположение роты, нас встретили с колоссальным энтузиазмом…

Дежурный офицер передал мне приказ генерала Сахарова²¹, как только вернусь, тотчас же доложить ему, а лучше, если «полковник не устал, то прийти лично с донесением». Я пошел, помылся и привел себя в лучший вид. Генерал встретил меня с открытыми объятиями. Мы знали друг друга с берегов Волги, когда он был еще полковником.

– Ну, Федор Федорович, поздравляю тебя, ты всю операцию проделал выше всяких похвал. В офицерском составе потерь нет, угробил ты двух зверских типов да еще привез денежный ящик в 2500 долларов китайскими деньгами.

Я лично хотел эти деньги передать генералу Сахарову, но он отказался от них и сказал, что они принадлежат офицерской роте.

– Ты, дорогой мой, на эти деньги постарайся улучшить пищу. Многие твои офицеры ходят с заплатками на штанах и гимнастерках.

Я, конечно, согласился с генералом и предложил передать эти деньги бригадному казначею и забирать их по частям, если что будет нужно. Генерал согласился и начал что-то искать по комнате. Наконец нашел и с улыбкой поставил на стол бутылку русской водки. Выпили и закусили чем Бог послал.

Утром наша бригада перешла границу Маньчжурии и мы снова оказались на русской земле, в Приморской области. Наша бригада была расположена в казармах Раздольное, и мы приступили к работам по очистке и приведению в порядок грязных и давно заброшенных казарм. Дни проводили в мытье полов и стен. Строились койки, и пустые тюфяки набивались соломой. Через несколько дней многие части бригады приступили к строевому учению без оружия. Питались очень плохо, доедая наши последние хозяйственные суммы. О мясе, конечно, мы не мечтали, а были довольны иметь изо дня в день соленую сушеную рыбу.

Какой ужас – какая-то интернациональная нерусская шайка убийц уничтожает нашу Мать-Россию, заливая ее кровью русских людей, а мы, последние из Белых Могикан, бессильны помочь нашей Родине. Мысли о поисках работы и в голову не шли. Кусок соленой сушеной рыбы и кусок хлеба с кружкой воды были достаточны, чтобы выждать момент, когда мы сможем взяться за винтовку.

За последнее время все чаще и чаще появлялись слухи, что в недалеко расположенных от нас сопках (горах) появились отдельные шайки красных бандитов. Мы стали увеличивать сторожевое охранение, с уцелевшими наганами и ручными гранатами. Но что мы могли сделать с таким оружием против хорошо организованного и хорошо вооруженного отряда?

У всех у нас была одна мысль – о необходимости достать оружие. Как-то ночью к нам прибежал хуторянин и на коленях, со слезами умолял ему помочь. На его хутор напала шайка «хунхузов» – китайских бандитов. Ему удалось убежать, но вся семья его и рабочие остались там. Спрашиваю: «Как велика банда?» Не знает, но говорит, что пришли они пешком из леса. У меня промелькнула мысль: «Есть возможность достать оружие». Хутор находится от нас в 5–6 верстах. Иду в роту и обращаюсь к господам офицерам с вопросом: кто пожелал бы пойти добровольно за «пополнением оружия». Все господа офицеры готовы идти. Забираем гранаты и наганы. Умоляю начальника хозяйственной части бригады дать нам восемь телег. Он сначала категорически отказывает нам в этом, но в конце концов сдается и соглашается. Иду к генералу просить разрешения «пополниться» оружием. Генерал минуту смотрит на меня, а потом засмеялся и сказал:

– Ты, полковник, не можешь сидеть и дня – что-нибудь да придумаешь. Ну, опять на твою полную ответственность. Я ничего не знаю… Сколько берешь офицеров? – Я говорю, что пятьдесят. – Ну, смотри, постарайся всех их привести обратно. Храни тебя Господь! – И генерал обнял меня и поцеловал.

Быстро садимся на подводы и рысью трогаемся в путь. Не доезжая версты, я слезаю и, взяв полковника Желкова, капитана 1-го ранга Хартулари и хуторянина, иду в разведку. Хутор расположен в лощине, между двух сопок. Из ближних кустов вижу костры – их не менее десяти, и около каждого сидит по семь-восемь хунхузов.

Решаю атаковать их с трех сторон. Я с десятью офицерами первый атакую из ближнего леса, который почти вплотную подходит к хутору. Даю время двум другим группам занять позиции и тоже подойти почти вплотную, забрасываем костры ручными гранатами и орем «Ура!». Рев, паника. Хунхузы бросились от нас по дороге в сопки, но их встретил полковник Желков огнем из наганов и криками «Ура!». Побросав все, что имели, оставив 18 человек раненых и 8 человек убитых, они удрали в чащу леса. Мы их разбили окончательно; если их и осталось, то не больше 8 —10 человек. В наши руки попала богатая добыча, а потери с нашей стороны один офицер, ранен своей же гранатой – ранение пустяковое.

Итак, мы подсчитали нашу добычу: 51 винтовка, со штыками – 40, отдельная повозка для патронов – почти полная, три ящика ручных гранат и один пулемет «максим». Хуторянин, выбрав кое-какое свое имущество, пошел с нами. Он потерял жену и работника, а также и сына 12 лет. Я часто видел его одиноким и горько плачущим. Конечно, в таком горе мы не могли ему помочь.

На следующий день я пошел к генералу с рапортом. Его превосходительство не был в хорошем настроении и за что-то распекал своего денщика… Но, увидев меня, бросил денщика и перешел на меня:

– Ну-с, господин полковник, сколько ты потерял офицеров?

– Ни одного, Ваше превосходительство, а также имеем хорошую добычу. – И когда я дошел до всех моих трофеев, он был форменным образом ошеломлен. Теперь мы уже выставляли охрану с винтовками, и пулемет «максим» был готов в любое время. Но все это нами скрывалось… Наш хуторянин, похоронив свою семью, записался добровольцем в Самарский полк.

Однообразная жизнь начала изрядно всем нам надоедать, и в этом кирпичном городе-казарме было как-то особенно грустно. У всех у нас была одна горькая думушка: что же будет дальше? Когда же снова мы возьмемся за винтовки и снова приступим к нашей священной борьбе? Нельзя же жить так дальше. Казармы опротивели, а однообразие жизни загнанных людей надоело до тошноты. Кроме того, каждый из нас отлично понимал, что рано или поздно вся эта дутая социалистическая власть Приморья рухнет, и на ее месте снова появится красная звериная рожа большевизма… Надо было готовиться, и наше командование, после тщательной подготовки, приступило к выполнению плана захвата власти в Приморье. Началась осторожная и строго секретная работа.

Задача предстояла далеко не легкая. Снова все подтянулись, как бы проснулись от глубокого сна. Снова у всех появилась надежда на скорое светлое будущее, когда на фоне блестящих штыков гордо взовьется наше боевое Белое знамя и снова наше громкое «Ура!» наполнит поля сражения и ущелья приморских и сибирских гор. Снова с боевым задором и лихостью пойдут каппелевцы в атаку – «лучше смерть, чем позор».

Главная задача была – захват сердца Приморья – города Владивостока, который служил главным портом по эвакуации союзных армий из Сибири. В то время он из себя представлял интернациональный пункт, где власть Русская не имела никакого значения. Все союзные армии к тому времени закончили свою эвакуацию, кроме Японии. Въезд во Владивосток нам был строго воспрещен, но наше командование сумело беспрерывно отправлять (и уже успело сосредоточить в нем) группы лучших бойцов, как солдат, так и офицеров. Все это было сделано отправкой одиночным порядком.

Доминирующей силой гарнизона города Владивостока была японская армия, которая совершенно не торопилась с эвакуацией. Но так или иначе, они должны были покинуть русские берега, и дело было только за временем. Как мы, белые, так и большевики с лихорадочной поспешностью готовились к вооруженному восстанию в момент ухода последних частей японской армии. Социалистической власти приходит конец, и преемниками будут те, которые первыми захватят бразды правления.

Конечно, без согласия высшего командования японцев всякое вооруженное восстание было бы обречено на провал. Начались разговоры и переговоры. Время шло, но получить от японцев заверение об их нейтралитете было трудно. Ответы: «Колосо… осень… колосо, но нашему командованию неисвесно»… Бесконечные улыбки и глубокие поклоны, и на этом все наши «митинги» кончались. В то же самое время они очень, очень много помогали нам сосредоточить боевые группы в самом городе. Каждый назначенный на отправку боец имел при себе охранную карточку от Японского жандармского управления. Это давало ему возможность выбраться из рук чекистов в случае, если бы он был арестован.

Тем временем Красная армия сплошным кольцом стянула Приморье и только ждала момента, когда последний японский солдат покинет Владивосток, чтобы своей бесконечной живой силой раздавить нас, полувооруженных белых бойцов. Ждать мы больше не могли. Надо действовать, и, не дожидаясь каких-либо заверений от японского командования, мы приступили к вооруженному перевороту. Около 9 часов утра на улицах Владивостока появились небольшие группы людей, одетых в полуштатские костюмы. У всех у них были в руках пакеты, чемоданы и завязанные веревкой подушки. В определенное время у них появились в руках ручные пулеметы, гранаты и даже кавалерийские карабины. Они неожиданно атаковали все главные правительственные учреждения.

Раздалась по всему городу так всем знакомая пулеметная и ружейная стрельба. Бой разгорался. План переворота был тщательно разработан и хорошо подготовлен. Все было рассчитано до минуты. Город пал в наши руки в несколько часов, за исключением нескольких пунктов, которые пришлось брать шаг за шагом. Потери с нашей стороны были самые незначительные. К 4 часам вечера город полностью был в наших руках. Во время уличных боев японцы проделывали изумительные трюки. Отбирали от нас оружие на одной улице и тотчас же выдавали нам его, только уже на другой улице. Я наблюдал такую картину на Мальцевском базаре: лежат две цепи друг против друга. Одна наша белая, а другая красная. Лежат и не стреляют, потому что между ними гуляет японский жандарм и, качая головой, говорит как одной, так и другой стороне: «Не холосо… осень не холосо». Но там, где нам приходилось тяжело, японцы разоружали в первую очередь красных. Конечно, для нас было ясно, что их симпатии были на нашей стороне.

Образовалось Временное правительство, возглавляемое двумя братьями С. и Н. Меркуловыми, с командующим армией генералом Вержбицким. Японская армия неожиданно останавливает свою эвакуацию и задерживается на неопределенное время. Наша армия переименовалась в военную милицию. Снова, на наше несчастье, начинается говорильня. Видно, что горбатого только могила исправит. Появляется почти забытая вражда между семеновцами и каппелевцами. Происходит борьба за власть, и это все проделывается перед надвигающейся грозной бурей – Красной армией. Чувствуется, что мы потерялись, что нет у нас больше вождя, который бы своим авторитетом мог объединить нас всех и дружно повести в наш последний бой.

В результате возникших недоразумений наше командование решило обратиться к генерал-лейтенанту Дидериксу с предложением принять тяжелый крест обязанностей Верховного правителя Приморья и командующего всеми вооруженными силами белых воинов. Генерал Дидерикс в то время проживал в Китае, в городе Харбине. Без колебания он просто, перекрестив себя, дал согласие. С момента его приезда армия быстро подтянулась. В нем мы искали Белого Вождя, который смог бы прекратить всякие раздоры и повести нас снова по нашему национальному Белому пути. Первым его приказом было переменить имя нашей Белой армии на «Земскую Рать», а также мобилизация всех офицеров, проживающих на территории Приморского края.

Генерал Дидерикс был человек решительный и с большим знанием военного дела, глубоко религиозный и безукоризненно честный. В будущем, уже в эмиграции, он умер в глубокой нищете, занимаясь сапожным ремеслом в городе Шанхае. Мобилизация прошла вяло и не дала ожидаемых результатов. Офицеры в большинстве снова бросились скрываться за границу, спасая свои собственные шкуры. Из всей мобилизации офицерского кадра наша армия смогла создать офицерский отряд в 150–200 штыков, который стоял гарнизоном в городе Владивостоке. Последние части японской армии оставили Приморье. Красная армия готовилась перейти в наступление. Наше командование, зная, что ввиду разбросанности наших частей и их малочисленности обороняться мы были бы не в состоянии, решило, не дожидаясь удара красных, самим перейти в наступление. Удары были намечены в направлении города Хабаровска и города Благовещенска. Шла суровая зима. При 40 градусах мороза наши белые храбрецы наносят сокрушающие удары по противнику, сбивая его с укрепленных позиций, и гонят его. Бесконечные трофеи и тысячи пленных красноармейцев. Эти бои были сплошным геройством белых чудо-богатырей. Примером хочу указать группу анненковских казаков, которые, будучи окружены со всех сторон красными, отходили на сопки (горы), отстреливаясь из-за каждого камня, и расстреляли все патроны. Поднявшись на верх сопки, они покончили жизнь геройским образом. Живыми в руки красных отдать себя не хотели, а, взяв древко в руки, они глубоко забили его в землю, а потом, наклонив головы, семь-восемь казаков одной ручной гранатой взорвали себя. Когда красные ворвались на верх сопки, то они застали вбитое в землю древко и развевающийся национальный флаг и кучи тел белых казаков – Русских Витязей. Вечная память доблестным анненковцам! Когда-нибудь история вспомнит их и занесет на свои славные страницы их имена.

Эти подробности мы получили от взятого в плен красного офицера, который участвовал в этом бою. Он говорил, что при виде ужасной картины многие красноармейцы сняли шапки и перекрестились. Каждый офицер и солдат в этих боях, будь он каппелевцем или семеновцем, отличались стойкостью, храбростью и самоотверженностью. Исчезла ненужная враждебность, и поле сражения снова объединило нас в одну братскую, тесную семью белых бойцов.