Лина Соле
Песчинка и Вселенная
Часть 6. Лиана
Глава 28. Растворение
Мне хотелось раствориться в бесконечности виртуального пространства, рассыпаться на несуществующие атомы, чтобы никто больше не мог собрать меня воедино, чтобы перестать существовать.
Вэл открыл глаза, завершив бесконечно замедленное для меня моргание, и моему взору снова предстал квадрат металлической таблички с именем «Валентин Олегович Одинцов» и датами жизни. Затем он охватил взглядом несколько соседних ячеек колумбария и сфокусировался на моей, слева от Валиной.
«Прекрати!» – взмолилась я, но Вэл не услышал бы даже мой истошный крик. Я переключилась на камеру видеонаблюдения, не в силах находиться в системе Wise Eye Вэла и «видеть его глазами». Хуже могло быть только в случае подключения к Розе: дочь беспрерывно плакала, мне было так больно смотреть на ее, но прижать мою девочку к себе я, увы, не могла, отчего еще больше страдала. Вид с камеры открывал для меня всех присутствующих: моя семья – Роза с мужем и детьми, мой брат; друзья – Вэл и Софи, Мира тоже присоединилась к ним, хотя не знала Валю; множество Валиных коллег, за свою долгую продуктивную жизнь он успел завоевать репутацию и огромное уважение в профессиональной среде. Благодарности, слезы, цветы и снова все по кругу. Я знала, что не раз вернусь к этой записи, Вэл также, по моей просьбе, фиксировал все происходящее, но сейчас я не могла заставить себя находиться здесь, я хотела помнить Валю живым!
Мгновение спустя я стояла на нашем утесе. В моей памяти живо воссоздалась картинка из прошлого: я проснулась в палатке и испугалась, потому что Вали не было рядом. «Он сейчас вернется», – безуспешно успокаивала я свое разбушевавшееся воображение. Только звук раскрывающейся молнии смог замедлить бешеный пульс, однако первое, что я увидела, был вовсе не Валя, а огромный букет сиреневых и желтых цветов. И только потом из света вынырнуло сияющее лицо любимого. Он широко улыбался, голубые глаза были наполнены невозможной нежностью и влюбленностью, кудрявые каштановые волосы трепал ветер. Внутри меня все замерло – и дыхание, и мысли, и, кажется, сердце – от любви к этому чудесному, доброму, красивому человеку, от благодарности судьбе или случаю за то, что наши с ним пути пересеклись и слились в один.
– С добрым утром, любимая, – холодный осенний воздух залетел в палатку вслед за Валей.
– Как красиво! – я взяла букет, он почти не издавал ожидаемого цветочного аромата, но от него исходило благоухание иного рода: соленая свежесть моря и прохлада гор. – Где же ты нашел цветы в октябре?
– Думал о тебе, о твоих чудесных глазах, – он провел большим пальцем по моей щеке, – и набрел на тайную поляну ниже по склону. Я покажу тебе, там невероятно!
– О, конечно! Я сейчас соберусь, – я раскрыла герметичное одеяло, свежий горный воздух сразу обжег горячую ото сна обнаженную кожу на груди и животе, я поежилась. А затем прикосновение ледяных пальцев Вали прочертило короткую линию из мурашек от моей шеи до отвердевшего соска.
– Давай прогуляемся немного позже, – хриплый голос, учащенное дыхание и жар его поцелуев по той же короткой линии…
Я хотела бы остаться навсегда в том дне, прокручивать его бесконечно, ни на секунду не уставая от одинаковых событий и чувств. Мы были молоды, счастливы, воодушевлены. Нас ждала целая жизнь впереди, но мы могли позволить себе не думать о будущем, полностью растворяясь в текущем моменте, насквозь пропитываясь любовью, страстью и неповторимой атмосферой нашего уединенного поднебесья. Сейчас я действительно могла остаться здесь навечно, сознательно, не прилагая малейших усилий, но наша с Валей реальная жизнь продолжила свое неумолимое течение. Тогда, на утесе, мы не могли предположить, что наши пути разойдутся в день всемирной катастрофы, наши судьбы будут в одночасье разрушены, все соединявшие нас нити разорвутся, и мы продолжим дрейфовать в абсолютном одиночестве, каждый наедине со своей бедой, потерей и не угасающей с годами болью.
Я открываю глаза и вижу лицо Вали, молодое и прекрасное. Закрываю и открываю вновь – передо мной снова Валя, только спустя полвека: любимое незнакомое лицо теперь обрамлено не каштановыми, но седыми кудрями; глаза потеряли яркость цвета, но сохранили тот же мальчишеский задор, доброту, любознательность, приобрели неведомую мне ранее мудрость, сосредоточенную в лучах морщин. Поразительно, что спустя столько лет разлуки он смотрит на меня так же, как прежде – нежно и влюблено.
Как же это было чудесно.
Я вернулась в свое незаметное пристанище в реальном времени и пространстве. Толпа разошлась, возле ячейки колумбария стояла лишь Роза, она плакала, прижимая ладони к двум табличкам с именами матери и отца. «Машина не умеет чувствовать», – мысленно твердила я, намеренно обманывала себя, чтобы не сойти с ума от отчаяния, но моя «бессмертная душа», запертая на вечность в машинных алгоритмах, рыдала вместе с дочерью. Я всегда буду рядом с ней, как была прежде, несмотря на разлуку в физическом мире, до самого конца… до ее смерти. Я продолжу «жить» в виртуальном мире, наблюдая со стороны, как все члены моей семьи скрываются за такими же безмолвными ячейками, оставляя мне лишь бессмертные воспоминания о себе и вечную скорбь.
Камера видеонаблюдения повернулась, повинуясь моей команде, зуммировалась и сфокусировалась на другой табличке – Марта, моя внучка, дочь Розы и некогда возлюбленная Вэла. Она прервала свою жизнь так рано. Роза по сей день еженедельно подключалась к «сеансам памяти» – в них ее Марта снова была жива, свежа и весела. На сеансах они постоянно вспоминали что-то из детства Марты, или Роза рассказывала дочке о своих буднях, обо мне и Вале – вновь обретенных маме и папе. Марта искренне удивлялась и радовалась вместе с Розой. Каждый раз они смеялись и плакали, обнимали друг друга и прощались до следующей недели… как будто Марта вовсе не умирала.
Тем же, по сути, занималась и я, воскрешая образы из былых времен. Правда, для меня нейросеть не моделировала искусственные эмоции, чувства и манеру поведения моих любимых, а я не играла с прошлым – оно оставалось неизменным для меня, было таким, каким его сохранила моя человеческая память (возможно, не истинное или даже заведомо ложное). Я знала Марту грустной, злой, бунтующей, злорадствующей, влюбленной, морально измотанной, импульсивной. Я практически не видела ее спокойной – ни на сеансах с ее сеть-психологом, ни на прогулках с Вэлом. ИНС сохранила ее образ со всеми недостатками и пороками почти по тем же источникам, но нейросеть, подстраиваясь под желания самой Розы, постоянно модифицировала поведение проекции ее умершей дочери. Никогда бы Марта не расплакалась от умиления после рассказа матери о спортивных победах своих младших братьев или едва бы она терпеливо выслушивала длинную историю о семейном походе в горы. Но несмотря на искажение личности погибшей Марты, меня радовало то, что после сеансов памяти Роза ощущала внутренний покой и в то же время продолжала гармонично двигаться вперед, осознавая, что Марты больше нет в физическом мире. Спустя время ей станет доступен еще один важный человек для «сеансов памяти» – ее отец, Валя, но сначала необходимо отгоревать утрату, принять ее, морально смириться и только тогда открыть себя для новой встречи – виртуальной.
Я оставила дорогих мне людей выплакать их не последние слезы и вернулась в свой мир.
– Я ждал тебя, – раздался взволнованный голос, и из темноты показался прозрачный силуэт, обретавший плотность по мере приближения. – Как ты?
– Ох, Арт, – я вцепилась в его плечо и горько заплакала. – Как же это невыносимо, как больно!
– Поплачь, Ли, просто поплачь, – Артур крепко прижимал меня, слегка покачивая влево-вправо.
Мы не часто встречались вот так – в виде виртуальных аваторв. С Артом мы могли общаться, не принимая человеческих обличий, но я была рада, что сейчас он дружески обнимал меня. Человеку нужен человек, даже если мы оба уже не были людьми в привычном понимании.
Мы познакомились в день моей биологической смерти. Я замерла в оцепенении и шоке, еще не осознавая, что умерла, когда увидела перед собой троицу – двое мужчин и женщину. Они были… обычными незнакомцами, в современной одежде и разных возрастов. Женщина гораздо моложе своих спутников, один из мужчин – седой старец с длинными бородой и волосами, второй – невысокий и крепкий, с темной кожей и черными, как ночь, глазами.
– Не бойся, – первое, что они мне сказали. – Мы все тебе сейчас объясним. Как тебя зовут?
– Лиана.
– Очень приятно, Лиана, меня зовут Артур, – отозвался темнокожий незнакомец. – Твое физическое тело прекратило существование в реальном мире.
– Кажется, вы ошиб… – я понимала его слова, но не прекращала попыток выйти из виртмира в реальность, в свое тело. Они не останавливали меня, спокойно ждали, но продолжали говорить.
– Мы – такие же, как ты. Мы представляем собой цифровые сознания умерших людей.
– «Умерших людей», – на автомате повторила я, снова и снова стучась и пробиваясь к себе. Я уже теряла себя после чертового дня хард резета и находила, я уже бывала в этой шкуре – потерянное цифровое сознание, не знающее, как добраться до себя «реальной». «Еще немного, – мысленно повторяла я, – теперь-то я знаю, где находится мое физическое тело, так? А если не получится, я снова проверну тот же фокус, что раньше: найду брата, он снова станет моим проводником ко мне. Давай же! Черт возьми!»
Девушка сделала шаг ко мне, и, видя, что я не реагирую, полностью погрузившись в тщетные попытки вырваться, подошла ближе и взяла меня за руку.
– Я – Индира. Тебе нужно время, чтобы осознать.
– Что осознать?
– Что ты умерла, Лиана.
– Нет, это же невозможно! – я вырвала руку из ее ладони. – Я жива и здесь, и там! Я существую в виртуальном пространстве, пока мое тело дышит.
Индира покачала головой, тихий скрипучий голос разорвал тишину – заговорил старец.
– Милая девочка, меня зовут Петр. Давай я тебе кое-что покажу.
Можно было назвать показанные им хроники «кратким экскурсом в историю подвида». Петр был первым из известных ему людей, кто осознал себя как цельную личность в цифровом мире после дня хард резета. Он успел отыскать свое физическое тело до биологической смерти, которая случилась через несколько часов после воссоединения личностей – виртуальной и реальной. Петр продолжил существование в цифровом пространстве. В целом, его «новая жизнь» мало чем отличалась от уже ставшей привычной – поиск разрозненной информации о себе, о своем прошлом, о своих родных и друзьях. Я занималась абсолютно тем же в виртмире, параллельно с ним и, как оказалось, огромным количеством других людей с разделенным сознанием. Только мне, в отличие от Петра, посчастливилось установить долгосрочный контакт с собой из реального мира.
И вот наступила моя биологическая смерть. Петр и прочие смогли идентифицировать этот миг в глобальном алгоритме по внезапной пустоте в несчетном множестве нейронов – даже не «нули-нули-нули…», но одномоментный вакуум, схлопывание, ничто. Троица знала, где меня найти по обратному маршруту нейронных импульсов, уходивших отныне в пустоту. Так в моей «новой жизни» появились Артур, Петр, Индира и еще огромное количество человек или (как ни назови) цифровых сознаний, потерянных душ, призраков.
Теплые ладони на моем лице, осторожное прикосновение губ ко лбу, тихий шепот:
– Знаю, как тебе тяжело, я с тобой, ты не одна.
– Вали больше нет!
– Да, милая Лиана, но ты здесь, и ты сохранишь память о нем. Ты и Роза, и ее дети, и много-много других людей, кто его знал, уважал и любил, – Артур чуть поднял мою голову, я без желания открыла заплаканные опухшие глаза и встретилась взглядом со спокойным и понимающим другом. – Я тоже буду его помнить через каждое твое воспоминание.
Он провел ладонью по воздуху, в неоновой ряби я увидела нас с Валей.
Мы сидели на предполетном брифинге, я – новичок в команде пилотов, и это был мой первый вылет. Я знала досье каждого члена экипажа и мысленно сверяла людей с их фото. На Вале я задержалась дольше прочих, его синий китель так дополнял синеву глаз, а белоснежная рубашка, напротив, резко контрастировала с темными волосами. «Такие мягкие на вид», – я поймала себя на мысли, что мечтала потрогать его смешные взлохмаченные кудряшки, и не сразу осознала, что их обладатель смотрел на меня, улыбаясь. Вместо довольного Валиного лица передо мной надолго появилась глянцевая поверхность стола – я не осмеливалась поднять глаза и виновато внимала тому, что говорил командир.
– Здравствуй, ты должно быть, Лиана. Я Валентин или просто Валя. Добро пожаловать в нашу команду, – лишь на этих словах я снова решилась взглянуть на него, он дружелюбно, ничуть не смущаясь, улыбался.
– Очень приятно, – я протянула руку и впервые коснулась ладони мужчины, который в будущем станет для меня всем.
Артур бережно стер с моих щек слезы, я вздохнула:
– Хорошо, что я хотя бы помню, как плакать.
– Как такое забудешь, – Арт грустно улыбнулся.
Он взмахнул рукой и воскресил новое воспоминание.
На ледяном металлическом полу лежали десятки людей, ровными рядками, целиком укрытые белой тканью с оборванными неровными краями. Женщина в медицинской униформе поднимала за уголок каждый прямоугольник. Они будто спали, такие умиротворенные, почти святые. Когда приоткрылось очередное лицо, раздался крик. Артур упал на колени, звук ударов плоти о металл разорвал пространство.
– Нет, нет, нет, милая, – трясущиеся окровавленные разбитые пальцы нежно коснулись холодного женского лица. – Нет!
Слезы размыли картинку до бесцветных очертаний.
Я прижалась к Артуру, он не плакал. Каждое наше воспоминание было вплетено в общую незримую нейронную сеть, и все мы, призраки, стали частью необъятного целого. Я знала, что в тот день Артур потерял свою жену. Она на протяжении долгих лет поддерживала скудное существование мужа, лишившегося в день хард резета всего – своей памяти, навыков и умений. Он не знал как есть, говорить, ходить, не помнил ее и всего, что между ними было. Артур не был более собой, но она оставалась рядом, смиренно приняв свое новое предназначение. До дня, когда Артур сообщил ей: «Я все помню, Алайла». Его разделенное сознание воссоединилось, вернулись утерянные воспоминания и знания, появилось и нечто новое – опыт удивительной жизни оторванного цифрового сознания в виртуальной реальности. Он говорил и говорил, рассказывал и про день их знакомства, и про первый поцелуй, и про их большого пушистого ретривера. «Ты – не мой муж, ты – дьявол», – с ненавистью выплюнула Алайла и ушла, словно растворилась. Спустя целую неделю изнуряющих поисков Артур, пользуясь доступными ему теперь безграничными, почти шпионским средствами, нашел ее в отрезанной от цивилизованного мира религиозной общине. «Жертва массового самоубийства», – будет написано в некрологе Алайлы.
– Мне жаль, – проговорила я уже не в первый раз.
– Боль никуда не уходит, Ли. Она даже не трансформируется здесь, не притупляется.
– Знаю, – я опустила глаза, скорбь по Марте в своем ужасающем первозданном виде стала частью меня. Теперь умер Валя… и это тоже останется со мной навечно.
– Я с тобой, мы все с тобой, – он слегка сжал мои пальцы, я кивнула. – Может быть, поиск тебя отвлечет? Или я могу остаться с тобой.
– Иди, там ты нужен больше, – я легонько подтолкнула Артура. – Скоро придут мои…
Я почему-то внутренне сжалась от осознания, что скоро появится моя безутешная Роза, и брат с вечно виноватым видом, и показательно спокойный Вэл. Все мои новые друзья-призраки, материализуются ли они, чтобы обнять меня, или нет, не важно – они все равно всё знали и считали своим долгом принести соболезнования и утешить, от них было не спрятаться. Все всё знали, а я хотела бы… забыть или хотя бы на миг забыться.
Глава 29. Побег от реальности
Он все-таки испугался, как и прежде – зрачки расширились, вздрогнул, замер. «Тише-тише», – мысленно пропела я, параллельно следя за показателями на мониторах: кортизол неторопливо пополз вниз – хорошо, зато серотонин и эндорфин сильно скакнули, но не критично – система жизнеобеспечения не среагирует.
– Привет! – будто не веря своим глазам, воскликнул Кир. Он не сдвинулся с места, но несколько расслабился.
– Привет, – я была рада увидеть его, несмотря на то, что и так наблюдала за ним ежедневно. Точнее, не за его успехами в виртуальной тюрьме (об этом постоянно рассказывал Вэл) или за телом в саркофаге, но за ним в прошлом: собирать досье для освобождения лучшего друга Вэла оказалось непростой задачей с учетом того, с какими критически важными и сверхсекретными людьми он работал. И все же, медленно, но верно, я продвигалась к цели, о чем никому пока было знать необязательно. – Все еще хочешь поцеловать меня?
– Что? – его голубые глаза превратились в два абсолютно круглых озера. Я рассмеялась. – Это жестоко!
– Извини…
– Я тогда и пары суток здесь не пробыл, в голове без того все шло кругом, а тут ты со своими полетами в черную дыру, и перемещениями в разные локации, и кучей эмоций, которые я не знал, блин, как контролировать!
– Правда, прости меня, – я знала, что Кир сейчас был абсолютно честен, отчего почувствовала себя ужасно виноватой. Но даже такое негативное и болезненное чувство было лучше поставленной на паузу скорби. – Какие еще полеты в черную дыру?
– Когда ты показала мне «свой мир», – он поставил пальцами кавычки.
– Ого! Здорово! – я и вообразить не могла, что ему так показалось. Для меня все выглядело иначе, наверное, я просто привыкла? За непроглядной молчаливой темнотой я научилась видеть связи, вписанные в сложнейшие формулы и алгоритмы.
– Ну да, если твой мозг – не чертов компьютер, – прошипел Кир. Я отругала себя: «Все еще злится, не надо было его провоцировать». – Зачем ты пришла?
«Сбегаю от реальности, от проблем, от ответственности, но лучше вместе с собой обману и тебя».
– Хотела узнать, как твои дела.
– Серьезно?
– Угу, – я заинтересованно закивала и невинно огляделась, тем временем нырнула в расписание занятий Кира. – Чем ты здесь обычно занимаешься?
Он развел руками, всем своим видом выражая недовольство, я же без разрешения вторгалась в его драгоценное личное пространство: Кир посещал кино– и литературный клубы, дискуссионный и юридический клубы, а также театральный кружок!
– Коротаю время, чем еще я могу заниматься? – и больше никаких подробностей. Мне захотелось поскорее разрешить недопонимание.
– Кир, ты имеешь полное право злиться на меня, и я, действительно, очень сожалею, что вылила на тебя столько ненужной информации, и что…
– Ты тогда обиделась на меня?
Я замолчала и уставилась на него, он выглядел растерянным и подавленным. Я, пожалуй, впервые посмотрела на него, как на обыкновенного мужчину, а не как на «друга Вэла» или «объект расследования». Он был весьма привлекателен: высокий, стройный, с широкими плечами и выразительными чертами лица – прямой нос, красиво очерченные губы, крупные голубые глаза, короткие светлые волосы. Я сразу вспомнила, как на него смотрели девушки, попавшие в мое «досье» – и коллеги в «Соммер Инкорпорейтед», и случайные прохожие, и подруга юности Молли (по чистой случайности сохранилась запись с камер видеонаблюдения на железнодорожном вокзале, поскольку в соседнем квартале пьяный пешеход угодил под колеса полицейского трака, подобные видео-свидетельства не удаляются десятилетиями). Я бы могла описать те мимолетные либо же пристальные женские взгляды, как «восхищение». Но ни сейчас, ни даже в тот день, когда губы Кира приблизились к моим на непростительно близкое расстояние, а наши эмоции были на грани катарсиса, я не видела в нем того, что отмечали прочие девушки.
– Нет, – тихо и не слишком уверенно ответила я, слукавив, потому что сначала я была возмущена и жутко рассержена! Затем мне, действительно, стало обидно, что мои дружеские намерения утешить плачущего человека были так гнусно интерпретированы: я видела, как Кир расстроен и просто обняла его.
– Вэл позже сказал мне, что ты замужем, и я понял, каким идиотом оказался. Вэл вообще мне многое рассказал про твою жизнь, и про то, как ты долго искала своего мужа, и что ты… я, конечно, и так знал из «Откровений», что ты умерла в реальности в прошлом декабре. Он только уточнил, что тебе было семьдесят пять лет, вы дружили в реале и он был на твоих похоронах. У меня в голове все не укладывалось… Ты плачешь?
Кир резко прервал монолог и подлетел ко мне, я едва успела выставить руку, чтобы не подпустить его слишком близко.
– Почему ты плачешь? Я расстроил тебя, сказал лишнее, да? – он сжал мою руку, задержавшуюся на его груди.
– Не хочу об этом, – не для того я трусливо сбегала от горя, чтобы снова окунуться в него.
– Ли… Прости меня, если я тебя обидел тогда и сейчас, – я покачала головой, но слезы-предатели не желали останавливаться. Никуда мне было не спрятаться от себя. Ни-ку-да.
– Вали, моего мужа, больше нет.
– Я… я не знал, – Кир выпустил мою ладонь и сделал шаг назад. – Вэл ничего мне не… Лиана, мне так жаль, соболезную тебе, – он снова приблизился, заметавшись, но не приобнял и не коснулся, помня о прошлом болезненном опыте недопонимания.
– Если честно, я хотела спрятаться здесь ото всего, – я подняла голову и уставилась в белоснежное окружающее пространство, такое непривычное для меня: мой мир почти всегда был покрыт непроглядным мраком.
– Можешь перенести нас на ту гоночную трассу?
Времени одного моего входа, абсолютно бессознательного, не ведущего к притоку кислорода, хватило, чтобы подтянуть из нейросетевой памяти точнейшую визуализацию Терапии Кира. День оказался слишком солнечным, я с непривычки прищурила глаза. Бензиновые пятна на раскаленном асфальте бликовали радужными переливами. Кир заговорил:
– Отец часто приводил меня сюда. Только я и он. На первый взгляд может показаться, что эта трасса была нашим с ним местом силы, где он учил меня чему-то важному, мужскому, даже тайному, доступному лишь нам двоим. Если бы не одно «но». Впервые он привел меня на гонки в день, когда мне исполнилось семь. Я был взволнован и поражен – никогда прежде я не видел такого азарта, накала и чего-то поистине звериного. Кричащие зрители, ревущие болиды, бешеная скорость и неповторимый запах: горящая резина, бензин и пот шумной толпы. После заездов папа скупал в местном магазине все, что бы я ни попросил. Я вышел уже не простым мальчишкой, но настоящим гонщиком – в красной футболке и кепке Ferrari, с моделькой новейшего гоночного автомобиля в руках. Я сиял, я был счастливейшим ребенком: мой лучший день рождения! – Кир замолчал, мимо проносились гоночные машины. Только мы вдвоем стояли на пустых трибунах. – В тот день отец признался мне, что у меня есть брат, и что с моей мамой они больше не живут вместе. Он тогда сказал, что мне нужно подумать, с кем бы я хотел остаться – с ним или с мамой. «Конечно, – говорил он, – мы все будем видеться, вместе гулять и дружить семьями». Он так и сказал «дружить семьями», как будто я, семилетка, был способен понять смысл. Оказалось, что у мамы уже был новый бойфренд, а папа давно жил с другой женщиной. Я впервые почувствовал себя обманутым и преданным и заплакал от незнакомой прежде горькой боли и обиды – все вокруг мне лгали. В тот момент вся моя жизнь оказалась иллюзией благополучия.
Кир уселся на низкое кресло, тяжело вздохнул и на долгую минуту опустил лицо на ладони. Я смотрела на трассу, но на периферии зрения видела и его: он поднял голову и, уставившись перед собой, продолжил:
– Ребенку тяжело принимать столь важные решения. Я остался с отцом. Не скажу, что когда-либо пожалел о своем выборе или что моя мать была в ужасе. Нет, все прошло гладко. Мама укатила к новому мужу на другой конец света, мой отец днями и ночами пропадал на работе, впрочем, как и прежде. Я был оставлен на попечение чужих людей и своей «новой семьи». Спустя какое-то время мне даже стало нравиться возиться со Стасом, он был таким дурашливым карапузом, – Кир улыбнулся, я отметила, что он любил своего брата. – Когда мне исполнилось восемь, отец снова привел меня сюда. Ему показалось отличной идеей завести крутую мужскую ежегодную традицию. Вот только мне из года в год было мучительно больно сюда возвращаться.
Кир взглянул на меня, он пристально, без стеснения, разглядывал мое лицо, особенно глаза.
– Тебе ведь тоже пришлось рано повзрослеть, – он не спрашивал, но утверждал. Я кивнула. Я ослепла после аварии, когда мне было двенадцать, а после чипирования, которое вернуло зрение, терпела жестокие насмешки одноклассников. С моим сводным братом отношения не заладились с самого начала – можно было только искренне позавидовать теплой братской связи Кира и Стаса. Кир заговорил снова. – Знаешь, мне кажется, что я застрял здесь. На этом самом месте. Ты сказала, что некоторые выбирают в качестве места для Терапии свои непроработанные травмы, и попала в точку. Когда я смотрю на мчащиеся спорткары, я снова вижу себя – мальчишку с блестящей красной моделькой в руке, который вот-вот осознает, что вся его жизнь – обман и иллюзия. Все, что у меня, по сути, было все эти годы – лишь иллюзия, а сейчас ее апогей – я нахожусь в тюрьме, в полном отключении. Как бы странно ни звучало, но если я и был когда-либо по-настоящему счастлив, в последний раз счастлив – так здесь, на гоночной трассе, – он печально улыбнулся. – Никогда больше я не позволял себе любить, чтобы никто не смог разрушить мой мир. Никогда и никому я не доверял свой постыдный секрет – ни Стасу, ни Вэлу, ни своей сеть-психологу. Она так и думает, что поход на гонки – просто незабываемый подарок отца на мой седьмой день рождения. Здесь я одновременно ощущаю свою предельную уязвимость и зарождающуюся силу для противостояния целому миру.
Я положила руку на крепкое плечо Кира. «Бедный мальчик», – мне стало искренне жаль его. Он закрыл свою боль ото всех, замуровал ее внутри себя и не выпускал наружу. Детское сознание не могло принять факта, что он не был ни в чем виноват.
– Не обесценивай себя и свою жизнь, – я присела на соседнее кресло и заглянула в его уставшие глаза. – Ты имеешь больше, чем способен увидеть. Я, конечно, недостаточно знакома с тобой, но что-то да знаю… Ты самоотверженный друг, Вэл безумно ценит тебя, а ты – его. Ты добился профессиональных успехов и признания…
– Как же! Из-за подобных «успехов» я и попал в тюрьму, – возразил Кир, но я намеренно перебила его.
– Нет, не по этой причине, – он и сам знал, что не поэтому, за него говорило чувство вины, намертво укоренившееся глубоко в его подсознании еще в детстве. – Ты ценен сам по себе, таким, какой ты есть – со своими достоинствами, недостатками, травмами и убеждениями. Ты умеешь любить, пусть не позволяешь себе признаться – но умеешь! Я слышу заботу и любовь в твоих словах о Вэле, и Стасе, и о твоем отце, – я осмелилась взять его за руку, не важно, как бы на сей раз он расценил мой дружеский жест, – Кир, ты достоин любви, я знаю. Я видела.
Хорошо, что он не стал уточнять, что именно я имела в виду, где и что я «видела». Он долго сидел в задумчивости, я лишь надеялась, что он правильно понял мою мысль и что она однажды немного сдвинет его с мертвой точки, в которой он застрял, будучи семилетним мальчиком, встретившимся с жестокой и порой безразличной к чужим чувствам реальностью. Он взглянул на меня и осторожно спросил:
– Расскажешь мне о своем муже?
Теперь я погрузилась в длительные раздумья.
– Наверное, не сейчас, – мой голос стал слабым и зыбким, вот-вот сорвется. – Еще слишком рано и… больно.
Кир сжал мои пальцы и убрал свою руку.
– Если тебе будет лучше и спокойнее, можешь вернуть нас на тот утес, где ты вроде бы была счастлива когда-то, и где я… в общем, обещаю, больше не вести себя как идиот.
Я засмеялась от его робости и абсурдности той дурацкой ситуации, от ощущения, что я могу чувствовать что-то помимо боли и скорби, например, сопереживать другому человеческому существу в столь тяжелый момент собственной жизни. Я осознала, что должна, не страшась более, встретить и принять свою потерю.
– Спасибо, что поделился со мной своей тайной, – Кир зажмурился и закачал головой, будто больше не желал говорить об этом. – Мне, пожалуй, пора идти, чтобы быть рядом с семьей. Тебе тоже пора… У тебя скоро театральный кружок.
– Что?!
– Что?! – я скопировала его же выражение лица и разорвала связь.