Альберт Лиханов
Вам письмо
9
День с утра был светлый, солнечный, пахло осенью. На тополях листья начали желтеть и падать понемногу, усыпая асфальт.
Настроение у Тоськи было прекрасное, умываясь, она подумала, что, пожалуй, сегодня получит письмо от Олега, а вечером сядет писать ответ, чтобы завтра же отослать.
В отделе доставки, как всегда по утрам, было суетно и шумно, на столах высились горы газет, журналов, писем, приятно пахло свежей типографской краской.
Быстро двигая руками, Тоська перебирала почту, раскладывала ее по порядку. Нина Ивановна опять заговорила про мужа, и как она от всего устала. Тоська посмотрела на нее, на ее бледное лицо в мелких морщинках и вдруг подумала, что Нина Ивановна походит на свечку, которая горит медленно и ровно и так же медленно тает… Нина Ивановна и правда таяла у всех на глазах. Тоська пожалела ее и впервые поняла: тут мало одной жалости, нужно что-то сделать для Нины Ивановны, может, собраться с Нюрой и сходить на работу к ее мужу, раз сама Нина Ивановна не решается. Ведь надо же это остановить!
Нюра сидела рядом с Тоськой, и руки ее тоже летали, стремительно и четко. Она улыбалась чему-то своему, и Тоська с удивлением обнаружила в Нюре то же спокойствие, которое было в красивой Алексеевой Т. Л.
И тут Нюра вдруг задержалась, и Тося искоса взглянула на нее, не останавливаясь.
– Тось! – сказала Нюра. – Тут тебе… письмо.
Голос ее был растерянный, и Тоська вначале ничего не поняла – Нюра уже давно отдавала ей письма и пора бы привыкнуть. Она обернулась к Нюре.
– Да не одно, а целая куча… Смотри, – три, пять, семь…
Нюра тревожно взглянула на безмятежную Тоську и добавила тихо, чтобы никто не услышал:
– Это твои письма, Тося… Из Энска, с главпочтамта… Возврат…
Она сказала тихо, но все услышали и смотрели на Тоську. Возврат… Она медленно, будто во сне протянула руку и взяла пачку писем. Ее письма? Олегу… И на каждом штамп: «Не востребовано».
Тоська рассмеялась в тишине отдела доставки. Глупость какая! Еще бы она не знала этого правила: письма, не востребованные на почте, через месяц возвращаются отправителю, если есть обратный адрес, а если его нет, уничтожаются в присутствии специальной комиссии, по акту. Она сама не раз видела, как начальник отделения звал Нину Ивановну, они писали какую-то бумагу, подписывали ее, а потом выходили во двор и в присутствии кого-нибудь еще из работников отделения сжигали разноцветные конверты. Тоська с печалью глядела, как они горели, письма без обратного адреса, которые не пожелал затребовать неизвестный получатель и которые пылали теперь, так и не сказав слов, которые должны были кому-то сказать…
У Тоськиных писем был обратный адрес. Но все это глупость – Олег не мог их не получить, ведь он же отвечал на все ее письма?
Тоська снова посмотрела на штампик «Не востребовано» и, ничего не понимая, сунула письма на дно кирзовой почтовой сумки. Дрожащими руками собрала корреспонденцию и выскочила на улицу. Нюра хотела побежать за ней, но у нее была не собрана почта, и она вернулась на свое место.
В отделе доставки стояла тишина. Только газеты шелестели.
– Ничего не пойму, – сказала Нюра. – Ничего.
…Тоська шла по асфальту, усыпанному редкими еще медяшками тополиных листьев, и повторяла те же слова: «Ничего не пойму! Ничего не пойму!»
Мать с утра собиралась на рынок. Тоська это знала и пришла домой. Положила сумку на стул, достала со дна письма и один за другим вскрыла конверты. Все было правильно. Перед ней лежала груда ее непрочитанных писем.
Тоська окаменела. Она сидела на табуретке, сложив руки калачиком, и глядела перед собой, пытаясь хоть что-то понять. У нее вдруг заболела голова. Будто кто-то стучал двумя железными молоточками по вискам.
Тоська медленно встала, подошла к комоду и открыла ящик, где лежали ее лучшие платья, а на дне хранились письма Олега. Она взяла их – аккуратно сложенную стопку.
Хорошие, добрые это были письма, и, перечитывая их, Тоська плакала. И вдруг что-то стукнуло ее. Тоська прекрасно знала виды почтовых отправлений, и тут только заметила, что письма были обыкновенные, с маркой, а не без марки, и без синего треугольного штампеля «Солдатское письмо». Она даже вздрогнула, но тотчас улыбнулась: ведь это было глупо, Олег писал вместо обратного адреса – номера полевой почты – просто «Энск, главпочтамт, до востребования».
На сердце немного отлегло, и сразу же Тоська увидела другое: на почтовой марке густо чернел огромный штемпель пункта отправления, и там вместо Энска стояло название города, где жила Тоська. Письмо было местное… Тоська лихорадочно перебрала конверты, но почти везде название города было или размазано, или, наоборот, не отпечаталось. Но на одном конверте оно было очень четким!
Тоська снова достала из конверта Олегово письмо. Ровные, круглые буквы, такие родные, читанные-перечитанные слова…
Отчаяние охватило Тоску, она просто не знала, что и подумать. Стало невыносимо сидеть вот так одной.
Тоська вытерла рукавом щеки, взяла сумку и вышла. У калитки встретилась мать, спросила ее о чем-то, но Тоська не ответила, она просто не услышала ничего.
Ничего не замечая, брела она сперва по асфальту, потом по каким-то булыжникам, по глубокой пыли… Тоська очутилась среди железобетонных плит, пыльных серых блоков. Вокруг поблескивали огни сварки, тренькали крановые звонки. Она пришла на стройку, где работал Яшка, хотя даже и не подумала о нем.
В такие минуты человек незаметно для себя может сделать очень трудное дело. Будь Тоська в обычном состоянии, она так и не нашла бы Яшку в этом гвалте, но, ничего не замечая вокруг, она его разыскала.
Яшка высунулся из кабины, остановил кран и быстро спустился к ней по звенящей лесенке. Уже испытывая облегчение, Тоська шагнула ему настречу:
– Яшка!..
Но он, бледнея, смотрел ей в глаза расширившимися, черными зрачками, и голос у него был хриплый, чужой:
– Это я, Тоська… Я знал, что он тебе не ответит.
10
Тоська шла обратно, к своему участку. Работать-то надо. Сумка, тяжести которой она все эти дни не чувствовала, сегодня давила плечи, ступеньки в подъездах были высокими, а железные ящики…
Ах, вот когда с ними нельзя было смириться! Если бы перед Тоськой открылись сейчас двери и она протягивала бы людям газеты или говорила: «Вам письмо!» – ей, конечно, было бы легче. Двери бы открывались и закрывались, люди бы улыбались ей, и – кто знает! – может, быстрее отошло замороженное Тоськино сердце.
А сейчас она пошла по ступенькам, по лестницам, из подъезда в подъезд, и странные обрывки мыслей теснились в пустой, шумящей голове.
Все, чем жила она это время, враз, будто в сказке о волшебной палочке, исчезло. Словно приснился хороший сон, и вот она проснулась, и от того, что сон был хороший, но все-таки сон, ей стало еще хуже, чем раньше.
Тоська вспомнила одну странность Олеговых писем – он никогда не отвечал на ее вопросы. Раньше бы ей это и в голову не пришло, но сейчас все было так очевидно…
Мимо зеркальной витрины гастронома она прошла, не поднимая головы. Она и так знала, что рядом с ней, в стекле, плетется толстоногая коротышка с большой грудью, с глупым калачом на голове.
Тоська со страшной силой, просто физически, ощутила вдруг свою некрасивость. Ей показалось, что вся жизнь ее теперь кончена, и нет, нет ей, обрубышу, ничего впереди.
Она подумала об Олеге, не о том, которого придумала из Яшкиных писем, а о живом и реальном Олеге, о том солдате, с которым она шла тогда из кино. Разница была большая. Тот, первый, реальный, был совсем не знаком ей, совсем чужой, а другой, придуманный ею, был очень близким и – Тоська не боялась теперь этого слова – родным!
К горечи обиды, обмана очень явственно прибавилось другое чувство – утраты. Ей показалось, что она навсегда расстается с человеком, не просто знакомым, а дорогим ей, без которого она и не представляла себя.
Письма ее к Олегу, человеку, выдуманному Яшкой, были как письма, ничего особенного она и не писала, но за простыми фразами о том, как она живет, как работает, что говорит Нюра, Нина Ивановна, мать, Яшка, она прятала, оказывается, очень многое… Сердце больно защемило, в горле встал комок. Яшка, Яшка, что ты наделал…
В сумке у Тоськи лежало одно заказное, как всегда, в пятьдесят первую, той, красивой. Сначала она не хотела нести письмо, уж очень тяжко было на душе, голова гудела, дома, прохожие, улицы расплывались, так туманится все по бокам, если быстро едешь в машине. Тоська видела только серый асфальт перед собой, потом лестницу, железные ящики с белыми номерами и снова асфальт… Но все-таки она поборола себя, собрала силы и поднялась к Алексеевой Т. Л., чтобы вручить заказное письмо.
Из-за двери пятьдесят первой квартиры слышалась музыка. Тоська прислушалась. Песня была та самая:
Вьюга смешала землю с небом,
Серое небо с белым снегом…
Тоська подумала, что, может быть, женщина снова заплачет сегодня, и уж тогда она не сможет, наверное, как в прошлый раз, встать на колени и гладить ее по голове. Тоська вздохнула, будто набираясь сил, и позвонила.
Дверь отворили не сразу, и Тоська позвонила еще – два раза подряд, удивляясь, почему это не торопится как обычно красивая женщина. Но вот наконец за дверью послышались бегущие шаги, щелкнул замок. Тоська увидела красивую женщину и поразилась. Она не узнала ее.
Красивая женщина улыбалась, глаза ее взбудораженно блестели, она стояла спокойно и вместе с тем вся была в движении: так свеча горит в тихой комнате, и пламя ее не дрогнет, не колебнется, будто застыло, а присмотришься – пламя живое, оно движется, течет, как стремглавая река. Спокойствия, внутреннего глубокого покоя, которое было частью ее красоты, не было сегодня в женщине.
Тоська сказала свое привычное: «Вам письмо!» – и прошла в комнату.
На диване, где когда-то плакала красивая женщина, сидел мужчина в серой рубашке с загнутыми рукавами. Тоська вспомнила, что такая же рубашка есть у Яшки и он ею очень гордится, потому что рубашка по последней моде – с лавсаном и не мнется. Лицо у мужчины было простое, обыкновенное, про таких людей говорят – «Ничего особенного», но глаза! – серые глаза его плавились каким-то необыкновенным светом. Он смотрел, не отрываясь, на красивую женщину.
– Письмо! – сказала она, смеясь. – От кого бы ты думал?
Он пожал плечами и по-прежнему смотрел на женщину, будто хотел загипнотизировать ее.
– От тебя! – сказала она, и прижала конверт, и погладила узкой ладонью.
– Брось! – сказал мужчина и встал с дивана. – Давай я лучше так тебе расскажу, что там написано.
– Нет, – засмеялась женщина, отходя от него и разрывая конверт. – Почитаем, что ты там пишешь, какие-такие признания?
«Опоздало! – подумала Тоська. – Опоздало письмо. Пролежало где-нибудь на сортировке…»
Мужчина пытался отобрать письмо у красивой женщины, и они возились, как дети, как какая-нибудь малышня, не замечая Тоськи, и та отошла к стенке и стояла, глядя на них и улыбаясь. Наконец женщина села на диван, рядом присел мужчина, она обняла его одной рукой и стала читать:
«Хорошая моя!..»
Тоська шагнула в узенький коридорчик и чуть не упала, споткнувшись обо что-то мохнатое. Она даже вздрогнула. Но это были унты. Высоченные, чуть ли не до пояса Тоське, они смирно стояли, притулившись к стенке.
На вешалке, занимая полстены, висела коричневая шуба, похожая на медвежью шкуру, а на полу, не поместившись на вешалке, лежал мохнатый треух. Тоське показалось, что все эти вещи пахнут морозом, хотя откуда мороз в эту пору, и она даже понюхала воздух, не пахнет ли им…
Тоська вышла на лестничную площадку и осторожно прикрыла дверь. Уже внизу она заметила, что все еще идет на цыпочках.
На улице Тоська вздохнула, и – странно! – ей как будто полегчало. Словно с утра, когда Нюра отдала ей письмо, она набрала в легкие воздуха и не дышала весь день, будто нырнула на глубину и не дышала, а вот сейчас вынырнула.
Тоська с грустью подумала, что больше не увидит красивую женщину, Алексееву Т. Л., потому что заказных ей писать теперь некому. Разве что случайно они встретятся где-нибудь на улице или на автобусной остановке. Но грусть эта была какая-то легкая, даже приятная…
Она шла, и лица встречных не казались ей белыми пятнами, а улица не мчалась мимо мутной стеной, как при быстрой езде на автомобиле. Идти стало легче, и, хоть по-прежнему стоял в горле тугой комок, утренняя беда будто притихла. Тоська улыбнулась: она снова увидела красивую женщину, которая читала письмо из Анадыря.
«Хорошая моя!..»
