Лидия Чарская
Так велела царица
Важный полный сановник, которого лакеи называли «его превосходительством, господином обергофмейстером двора», снова ударил своим жезлом об пол, и лакеи стали обносить обедавших различного рода кушаньями. В первую очередь подали всевозможные пироги и караваи. Нарядные кавалеры и дамы осторожно накладывали себе на тарелки дымящийся курник, расстегаи с дичью, подовые лепешки с начинкою и самым изящным образом, при помощи ножа и вилки, разрезали их и осторожно отправляли в рот. Каково же было их удивление, когда дошла очередь до Мартына и тот, нисколько не стесняясь, схватил с блюда прямо руками огромный кусок жирного пирога с начинкой и тяжело плюхнул его себе на тарелку, потом снова запустил руку в оставшиеся на блюде пироги, стащил другой кусок на тарелку к брату!
– Кушай, Ванюша! А то, пожалуй, отнимут! – произнес он, угощая самым радушным образом своего брата и тут же стал поспешно уписывать за обе щеки очевидно пришедшееся ему по вкусу кушанье.
Сдержанный шепот и смех послышался кругом. Дамы закрылись салфетками, чтобы не было видно их смеющихся лиц. Но, нимало не смущаясь, Мартын продолжал есть, обеими руками хватая кушанье с тарелки, роняя жирные куски начинки и на свой нарядный камзол, и на роскошный кафтан рядом сидевшего с ним вельможи. При этом он так громко чавкал, причмокивая губами и прищелкивая языком от удовольствия, что заглушал разраставшийся с каждой минутой смех присутствующих. Изредка он обращался к брату с одной и той же фразой:
– Ешь, Ванюша! Ешь, не зевай!.. Ведь не часто попадают такие куски в желудок.
Наконец добрая половина пирога была съедена. Тогда, не смущаясь смехом окружающих, становившимся с каждой минутой все громче и слышнее, Мартын схватил с тарелки перепачканными в жиру пальцами остатки пирога и набил им оба кармана своего роскошного камзола.
– Это я оставлю на ужин. Ведь после такого обеда нам, наверное, ничего больше не дадут, – произнес он с самым довольным видом.
Здесь уже долго сдерживаемый смех присутствующих прорвался и перешел в открытый хохот. Смеялись нарядные дамы, смеялись пышно одетые степенные вельможи, смеялись лакеи…
Но громче, неистовее всех хохотала веселая, красивая девушка с чудными, как васильки, синими глазами. Ее густые белокурые локоны так и прыгали от смеха вокруг дышащего весельем раскрасневшегося личика.
Мартын услышал этот веселый, отнюдь не насмешливый, хохот, быстро взглянул в сторону смеющейся девушки и крикнул тем веселым криком, которым раньше сзывал свое стадо свиней в Дагобене:
– Ба! Лиза! Здравствуй, Лиза! Я тебя сразу узнал… Ты ведь та самая Лиза, которая обещала сказать царице, что разбила зеркало. Да?
И, недолго думая, он, быстро вскочивши на стул, перекинулся через стол, отделявший его от смеющейся красавицы, и, наскоро обтерев запачканные жиром пальцы о грудь своего шитого золотом бархатного камзола, протянул руку девушке.
От этого движения огромный кувшин с вином, стоявший по соседству с прибором Мартына, упал на скатерть, и вино, заключенное в нем, полилось по столу янтарной струей.
– Мартын! Что ты наделал! – в испуге зашептал Ваня, силясь посадить брата на место. – Сиди же ты смирно…
– Отстань, пожалуйста! – отвечал тот, досадливо отмахнувшись рукою. Желая оттолкнуть брата, Мартын задел сидевшего с ним рядом вельможу, зацепив рукою за волосы белого парика, который этот вельможа, как все важные сановники того времени, носил постоянно на голове. В одну секунду на грязном пальце мальчика повис надушенный изящный парик старого вельможи, а сам вельможа очутился перед блестящим обществом с совершенно голою и гладкою, как мяч, головою.
– Вот тебе раз! – произнес Мартын протяжно и со сконфуженным видом занял свое прежнее место. – Ей-богу же, сударь, не извольте гневаться… я не хотел вас обидеть! Впрочем, я сейчас все сам исправлю, – и, повернувшись к своему соседу, он в одно мгновение нахлобучил ему на голову парик по самые брови…
Но – о ужас! – парик очутился на голове вельможи задом наперед, так что его длинная косичка пришлась к самому носу старика и заболталась потешным хвостиком между двух раскрасневшихся щек рассерженного сановника.
Смех за столом усилился. Красавица-девушка упала прямо на стол своей золотистой головкой и громко хохотала, глядя на эту сцену.
Неизвестно, чем бы окончилось все, если бы внимание присутствовавших не было отвлечено новым неожиданным происшествием.
* * *
В то время как лакеи обносили обедавших второю очередью, состоящею из жареных лебедей и прочей птицы, перед блестящим, залитым в золото обер-гофмейстером появился трепещущий от страха старый камердинер.
– Где же любимое блюдо ее величества? – грозно насупившись, спросил гофмейстер старика, постукивая об пол своим гофмаршальским жезлом.
– Ваше сиятельство… виноват… случилось несчастье, ваше сиятельство… Я уронил блюдо с кушаньем! Простите, ваше сиятельство, виноват, – ни жив ни мертв лепетал камердинер, едва держась на ногах и трясясь всем телом.
– Что! Это еще что за выдумка! Уронил блюдо! Любимое кушанье государыни! – сурово произнес гофмейстер. – Это непростительная оплошность с твоей стороны. Это целое преступление! И ты будешь строго наказан за него. Знай, что тебя завтра же отрешат от должности, и тогда ты поймешь, что значит небрежно обращаться с кушаньями, изготовленными для ее императорского величества!
И сказав это тихим, но строгим голосом, гофмейстер отвернулся.
Несчастный камердинер затрясся всем телом. Он хотел просить о помиловании, но язык не повиновался ему, губы тряслись, как в лихорадке.
А кругом раздавалась веселая болтовня, звенел смех, сыпались шутки. Никто, казалось, не обращал внимания на эту сцену. Но это только так казалось.
Вдруг Мартын вскочил со своего места, обежал стол и, очутившись лицом к лицу с гофмейстером и несчастным камердинером, заговорил взволнованно и громко:
– Он не виноват! Ей-ей же, не виноват нисколько!.. Милостивый господин, выслушайте меня!.. В горнице мы с братом увидели черта. Ну, как есть черта, только что без рогов и без хвоста, и кинулись бежать от него. Черт же дал мне хорошего тумака… ну, и известное дело, напугал меня до полусмерти. Мы тогда подрали вон из горницы, а тут, как на грех, на пороге встретился этот, – и Мартын бесцеремонно ткнул пальцем в грудь несчастного камердинера, – с блюдом… ну, и того… Блюдо-то кувырком… на пол… плюх! И кушанье тоже… Пар только валит… Мы с Ваней не дураки тоже, вкус понимаем, и того… пообчистили малость. Уж больно вкусно было!.. Хвать да хвать кусок за куском, глядь, ничего и не осталось… Все здорово обчисти ли… а как – и не заметили даже… Виноват-то, значит, я, а он, слуга то есть, нисколько… Уж если кого наказывать, то меня наказывайте, сударь, а его помилуйте… Я его толкнул, блюдо из рук выбил и съел кушанье… потому не пропадать же ему в самом деле?!.
Лицо Мартына приняло такое сконфуженное и простодушное выражение, что нельзя было не рассмеяться, глядя на него.
Полная темноглазая дама, с любопытством следившая за всей этой сценой, весело рассмеялась. Следом за нею рассмеялись и все присутствующие. Особенно звенел серебристым колокольчиком голосок красавицы-девушки, назвавшей себя Лизой.
И сам Мартын весело расхохотался. Ему живо представилась та минута, когда они лежали с братом на полу возле дымящегося кушанья и, точно собачки, уплетали его за обе щеки, так, прямо с полу.
– А царицу вы таки оставили без жаркого? – произнесла полная дама, все еще не переставая смеяться.
– Не мы, а я один, так как только я виноват в этом! – вскричал Мартын, смело поблескивая своими красивыми глазами. – Ей-богу же, я один… Пускай так и передадут царице… У вас доброе, хорошее лицо, сударыня, – неожиданно произнес он, обращаясь к полной темноглазой даме, – и, верно, сердце у вас доброе. Попросите же государыню за несчастного слугу, чтобы она его не наказывала. Пусть меня одного накажут… Я один во всем виноват… А брат Ваня тоже нисколько не виноват! Он был со мною только, а блюдо не толкал… Ей-богу! Попросите за бедного слугу, сударыня!
– А ты думаешь, что недобрая царица простит его? – спросила, пристально глядя в лицо мальчика темноглазая женщина, и чуть-чуть улыбнулась.
– Мне кажется, что… что она простит, – отвечал Мартын, задумавшись на минуту. – Неужто она такая сердитая и строгая? – произнес он серьезным и недетским тоном. – Может быть, у этого человека есть дети, и царица, наверное, не захочет погубить несчастных детей бедного слуги, который опрокинул блюдо не по своей вине?
И умные черные глазки мальчика впились в лицо полной темноглазой женщины.
– Ты прав, мой мальчик! – произнесла та ласковым, кротким голосом. – Царица действительно добрая, и она докажет тебе это.
И, обратившись к камердинеру, она добавила громко:
– Будь спокоен, старина, я прощаю тебя.
Камердинер выпрямился, словно вырос, и, в одну минуту очутившись у ног темноглазой женщины, произнес, рыдая:
– Ваше императорское величество! Сохранит вас Господь! Подай вам за вашу доброту, матушка-государыня! Награди вас Бог, царица!
Мартын вздрогнул, в свою очередь насторожился и во все глаза уставился на красивую даму, находившуюся в двух шагах перед ним.
И вдруг по лицу его пробежала нерешительная, растерянная улыбка.
– Значит, вы и есть царица, сударыня? – прошептал он, растерявшись от неожиданности.
– Да, та недобрая царица, которая взяла от вас отца, мои милые дети, и которая возвратит вам его снова! – произнес в ответ милый, ласковый голос.
– Что? – воскликнул Мартын не своим голосом. – Значит, наш батюшка жив! Значит, не погубили его?!
Вместо ответа полная дама громко ударила в ладоши и, обращаясь к подбежавшему лакею, сказала:
– Пригласите сюда графа Карла Скавронского.
Лакей низко поклонился и направился в другую комнату. Спустя несколько минут двери широко распахнулись, и высокий человек в богатом, расшитом золотом камзоле вошел скорой походкой в залу.
– Батюшка! – вскричал Мартын, пристально взглянув на вошедшего, и со всех ног кинулся ему навстречу.
– Дети мои дорогие, жена! Вы здесь! О, как я счастлив! – воскликнул высокий человек.
– Карл, муж мой!.. – послышался отчаянный возглас Марии Скавронской. И в ту же минуту Карл Скавронский прижал к груди жену и обоих сыновей, бросившихся в его объятья.
Восклицания, слезы, радостные крики, поцелуи – все смешалось, слилось в один сплошной радостный гул.
Со слезами на глазах следили присутствующие за этой трогательной сценой встречи отца со своей семьей после долгой разлуки.
Сама государыня встала из-за стола и, взволнованная, смотрела то на своего брата Карла, то на племянников, повисших на шее отца.
* * *
Когда первый порыв радости прошел, Мартын, еще раз поцеловав отца, со счастливым, сияющим лицом подошел к государыне.
– Я ошибся, – произнес он тихо и сконфуженно. – Не сердись на меня, милая, добрая царица. Ты добрее, нежели я ожидал. Теперь я знаю: ты взяла от нас батюшку, бедного, усталого, измученного от работы, с тем чтобы вернуть его нам знатным и богатым. Ты – добрая государыня, и мне очень жаль, что я о тебе раньше думал совсем иначе.
