Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 4. Произведения Севастопольского периода. Утро помещика

IV. ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА КН. М. Д. ГОРЧАКОВУ [?]

Записка Толстого, направлявшаяся, можно думать, на имя главнокомандующего Крымской армией кн. М. Д. Горчакова, так далека от того, к чему мы привыкли у Толстого, что взгляды, высказываемые в этой черновой записке, быть может, никогда не посланной, кажутся случайными, наносными. Действительно, в том, что позже писал Толстой, нет и признаков того патриотического увлечения, которое сквозит в Записке. Объяснение этого надо искать в тех особых обстоятельствах, в которые был поставлен Толстой во время писания Записки. Это было в апреле – начале мая 1855 г., когда Толстой служил на 4 бастионе; к этому времени в Дневнике, в котором нет вообще никаких намеков на Записку, относится одна отметка, по содержанию своему чрезвычайно близкая к тому, что говорится в Записке. Под 21 апреля 1855 г. Толстой занес в свой Дневник: «Дух упадает ежедневно и мысль о возможности взятья С[евастополя] начинает проявляться во многом». Это то самое, что в своей Записке он выражает словами: «Дух войска в настоящую минуту есть грустное сомнение в возможности отстоять Севастополь». Две приведенные фразы слишком близки друг к другу, чтобы можно было пройти мимо них, не сопоставив их одну с другой. В Дневнике под 21 апреля, в тот же самый день, запись которого приведена выше, Толстой отметил, что он в эту неделю, между прочим, написал «проект адреса»; возможно, что этот адрес и есть то, что мы назвали докладной запиской. В жизни Севастополя апрель 1855 г. был очень труден для осажденных. Траншеи осаждающих почти с каждым днем приближались к русским укреплениям; огонь неприятеля становился все ожесточеннее и губительнее; при каждом столкновении вследствие превосходства оружия у союзников русские несли несравненно больший урон; все это невероятно тяжелое положение не могло не влиять на защитников и, может быть, особенно чувствовалось на 4-м бастионе, который подвергался сильнейшему обстрелу и положение которого в некоторые дни апреля бывало почти отчаянным. Дух падал у одних, другие с еще большим рвением боролись, стремясь стать той «несокрушимой общиной героев», про которую говорит в Записке Толстой. Скоро этот подъем борьбы, это патриотическое, если можно так выразиться, настроение Толстого, которое проявляется в Записке, значительно видоизменилось, и уже в «Весенней ночи», писанной в средине июня, мы находим нечто совершенно иное.

Судьба Записки неизвестна. Можно думать, что едва ли она была и подана кн. Горчакову. Сохранившаяся среди севастопольских бумаг Толстого, находящихся в архиве Толстого Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина, единственная рукопись ее – неполная (IV, 83); она представляет собой черновик; конец листка и нижняя часть левого края оборваны (26 × 21¹/₂ сант.). При печатании по возможности восстановляем оторванные части слов, а также дополняем недостающие слова текста, ставя дополнения в прямые скобки.

О воззвании, упоминаемом в тексте Записки, сведений получить не удалось.

V. ОТРЫВОК ИЗ ДНЕВНИКА ШТАБС-КАПИТАНА А. ПЕХОТНОГО Л. Л. ПОЛКА.

В Дневнике Толстого есть три упоминания о Дневнике офицера в Севастополе. – Один раз под 6 июля 1855 г. (в бытность Толстого на Бельбеке) отмечено: «Писать Дневник офицера в Севастополе – различные стороны, фазы и моменты военной жизни. И печатать его в какой-нибудь газете. Я думаю остановиться на этой мысли, хотя главное мое занятие должно быть Юность и Молодость, но это для денег, практики слога и разнообразия». Потом на следующий день Толстой записал: «Принудив себя, мог бы работать [неразобрано одно слово], были мысли касательно Дн[евника] оф[ицера]. Наконец под 16 июля записано: «Хочу написать Дневник офицера. Отрывок, который находится среди бумаг, хранящихся в архиве Толстого Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина, написан, конечно, после этих записей. Очевидно, попытка эта не удовлетворила Толстого, и он сразу отказался от увлекшего его плана. Рукописи (I, 11) в 4° на 2 лл. – с текстом 1 страницы (22 × 17¹/₂).

Обозначение в заглавии Л. Л. полка намеренно неверное, так как в Крымской армии не было ни одного полка, в названии которого находились обе эти буквы.

Упоминаемый в отрывке главнокомандующий Крымской армией кн. Мих. Дм. Горчаков был назначен в Крым взамен кн. Меншикова в феврале 1855 г. и прибыл на Северную сторону Севастополя 8/20 марта. О слухе, что великий князь Константин Николаевич идет на выручку Севастополя с Американским флотом, говорится и в рассказе «Севастополь в августе», где о нем сообщают друг другу солдаты на бастионе.

VI. СОЛДАТСКИЕ РАЗГОВОРЫ.

Набросок разговоров солдат имеет ближайшее отношение к рассказу «Севастополь в августе», послужив для него материалом к гл. гл. 22 и 23. Это те самые разговоры, которые в присутствии Володи Козельцова велись между солдатами в блиндаже Корниловского бастиона и потом наверху, под выстрелами – о 24-м, т. е. о дне, когда началась последняя бомбардировка Севастополя, о легкой возможности выйти «в чистую», «о замиреньи» и пр.; и в наброске, и в рассказе встречаем шутника Васина, молодого солдата еврейского типа, и других. Это дает повод думать, что разговоры представляют собою эскизы с натуры для будущей картины, которая так ярко нарисована Толстым в его третьем очерке Севастополя, что они были слышаны им самим в последние дни защиты Севастополя, когда, как читаем в его письме к Т. А. Ергольской 4 сент. 1855 г., он был свидетелем его штурма и даже принял некоторое участие в его защите.

Писание наброска, таким образом, надо относить к последним числам августа 1855 г. В дневнике о нем нет упоминаний, может быть, потому, что в эти дни – с 25 августа по 3 сентября – нет вообще отметок в дневнике, может быть, потому, что на набросок Толстой смотрел, вероятно как на мелочь или как на материал для будущего произведения, еще не принявшего в его мыслях законченной формы.

Рукопись в лист (32 × 22¹/₂ сант.), в 2 лл. (2-й л. пустой) хранится в архиве Толстого Всесоюзной библиотеки им. Б. И. Ленина (IV, 81)

VII. ДОНЕСЕНИЕ О ПОСЛЕДНЕЙ БОМБАРДИРОВКЕ И ВЗЯТИИ СЕВАСТОПОЛЯ СОЮЗНЫМИ ВОЙСКАМИ.

Составление этого донесения было поручено Толстому начальником штаба артиллерии Крымской армии генералом Николаем Андреевичем Крыжановским, вероятно, как человеку в то время уже очень выдвинувшемуся на литературном поприще и вместе с тем признанному военному писателю. По словам Толстого, в его заметке „«Несколько слов по поводу книги «Война и Мир»“^[178] Крыжановский прислал ему более чем 20 донесений артиллерийских офицеров со всех бастионов как материал для составления общего отчета о действиях русской артиллерии во время последней бомбардировки. Материал этот был, как говорит Толстой в той же статье, мало достоверен: «Я жалею, – пишет он, – что не списал этих донесений. Это был лучший образец той наивной необходимой военной лжи, из которой составляются описания. Я полагаю, что многие из тех товарищей моих, которые составляли тогда эти донесения, прочтя эти строки, посмеются воспоминанию о том, как они по приказанию начальства писали то, чего не могли знать. Все испытавшие войну знают, как способны русские делать свое дело на войне и как мало способны к тому, чтобы его описывать с необходимой в этом деле хвастливой ложью. Все знают, что в наших армиях должность эту, составление реляций и донесений, исполняют большею частью наши инородцы».

Толстой работал над своей статьей, судя по письму к Крыжановскому, два дня – 1 и 2 сентября 1855 г. (2-го он отметил в Дневнике: «нынче работал над составлением описанья, хорошо»), и 3-го отослал Крыжановскому с приложением письма, в котором пишет, что весьма боится, что «взялся не за свое дело, потому что, – приводим текст письма, – несмотря на усердную 2-х дневную работу, то, что я сделал, кажется мне из рук вон плохим и недостаточным. Впрочем сведения о бомбардировании очень недостаточны, особенно с левого фланга, а о ходе приступа часто противоречат друг другу. Мне много помогли рассказы очевидцев (полевых же артиллеристов), так что в описании хода приступа собственно на Малахов курган, мне кажется, что я не ошибаюсь. Вы сами решите это» (по черновику при рукописи Донесения).

Думаем, что представляемое здесь произведение Толстого едва ли не единственное, написанное по служебному поручению. Оно занимает среди всех его работ совсем обособленное место.

Текст печатается по единственной рукописи Донесения, хранящейся в архиве Толстого Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина в числе бумаг Толстого. Рукопись в лист (26¹/₂ × 21¹/₂ сант.), на 5 лл. Она писана переписчиком; поправки Толстого частью внесены в текст, частью написаны в конце рукописи в виде примечаний с цыфровыми обозначениями для вставки в соответствующие места текста (IV, 79).

VIII. ПЕСНЯ ПРО СРАЖЕНИЕ НА р. ЧЕРНОЙ 4 АВГУСТА 1855 г.

До недавнего времени, Толстому приписывались две Севастопольские солдатские песни, одна – про сражение на Черной речке 4 августа 1855 г. («Как четвертого числа нас нелегкая несла…») и другая, описывающая ряд событий Крымской войны со сражения на р. Альме 8 сентября 1854 г. до средины марта 1855 г. («Как восьмого сентября мы зa веру, за царя от француз ушли…»). Но предположение это оказалось неверным: в 1924 г. было найдено одно письмо Толстого к Марии Николаевне Милошевич, дочери Николая Степановича Милошевича (1828 – 1901) артиллерийского офицера, участника кампании 1853 – 1856 гг. и обороны Севастополя; в этом письме Толстой определенно признает себя автором одной только песни, именно песни о сражении на Черной речке. Письмо это – ответ на вопросы М. Н. Милошевич, в это время издававшей воспоминания своего отца («Из записок севастопольца», Спб. 1904), и является дополнением к первому письму Толстого к М. Н. Милошевич (напечатано в журн. «Зори» 1923, № 3), в котором Толстой нечаянно допустил ошибку. Что Толстому принадлежит только одна песня, можно вывести и из давних, 1850-х гг., его записей: из одной отметки его Дневника 1856 г., – 7 ноября, в Петербурге, в которой говорится, что «великий князь [т. е. Михаил Николаевич] знает про песню», и другой – в письме к брату Сергею Николаевичу (10 ноября 1856 г.), где Толстой говорит, что Константинов (его начальник по службе в ракетном заведении объявил ему, «что великий князь Михаил, узнав, что я будто бы сочинил песню, недоволен особенно тем, что будто бы я учил ей солдат»^[179] Из первой записи можно видеть, что Толстой не отрицал своего авторства; слова «будто бы» в письме к брату, конечно, написаны только из осторожности, необходимой для сохранения тайны.

Что касается до другой песни, то, по словам того же второго письма к Милошевич, она есть результат коллективного творчества и только между прочим Толстого. Поэтому вторая песня и не введена в текст, а помещена в приложениях.

Подлинной рукописи Толстого про сражение на Черной речке не сохранилось, да ее, конечно, и не было. Сам Толстой в первом письме к М. Н. Милошевич пишет, что песни, «сколько мне помнится, никогда не были мною написаны и заучивались со слов и изменялись и добавлялись». Записывались они не составителями, а слушавшими. Старшая из записей песни про сражение на Черной речке принадлежит офицеру 14 артиллерийской бригады Ивану Васильевичу Аносову; он прислал текст песни в Петербург в своем письме из Севастополя к прежнему товарищу по батарее, впоследствии известному писателю и путешественнику Михаилу Ивановичу Венюкову, который в то время был слушателем Академии Генерального Штаба. Вместе с текстом песни Аносов сообщает, что общий голос армии приписывает ее графу Толстому. Этот текст, сохраненный М. И. Венюковым, был напечатан в «Русской Старине» 1875 г., № 2. В следующей же книжке «Русской Старины» (1875, № 3) С. П. Сысоев сообщил новый список песни с некоторыми вариантами и прибавками. При составлении биографии Толстого П. И. Бирюков воспользовался списком песни, полученным им от самого Толстого, но напечатал не по этому списку, а по списку Аносова с исправлениями по Толстовскому списку. Скорее всего было бы считать Толстовский список самым верным, но две ошибки в фамилиях дают повод думать, что Толстовский список был сделан позднее; эти ошибки в фамилиях находим в 34 и 46 строках: в 34 строке в Аносовском списке правильно назван Веймарн вместо Мартинау Толстовского, в 46 строке в Сысоевском – Белевцов вместо Тетеревкина Толстовского. Думаем, что для восстановления подлинного текста песни нельзя пользоваться каким-нибудь одним из списков, поэтому на стр. 307 – 308 нами дан сводный текст, проверенный по точному описанию сражения. Здесь даем разночтения шести главных списков песни: списка Аносова (А), списка П. Н. Глебова в Рус. стар. 1905 г. (Гл), списка Милошевича (М), списка «Записок» П. К. Менькова (Мн)., списка Сысоева (С) списка, полученного П. И. Бирюковым от Толстого с одной поправкой, сообщенной нам П. И. Бирюковым (Т).

Строки.

3. Горы занимать. С Гл Мн

Горы обирать. А

Горы забирать. М

4. А наш Вревский енарал С

А все Вревский генерал Гл

5. К Горчакову прискакал С

6. Тогда под-шафе: С

7. «Князь, возьми ты эту гору, С А Гл М

8. Не входи со мною в споры Мн

9. Не то рассержусь С

Будет хорошо Гл М

Право донесу Мн

12. Да и Плац-бек-Кок С

15. Что б ему сказать М

18. На больших листах С Гл

19. Гладко писано в бумаге А М

Славно вписана бумага Гл

Чисто вписано в бумаге С Мн

21. Как по ним ходить! Г С Мн

26. А, Липранди: «нет, атанде. С Мн

А Липранди тот атанде Гл М

27. Молвил: не пойду А

Я, мол, не пойду С М

Я уж не пойду Мн

29. Вы пошлите-ка С М

А пошли-ка ты Мн

31. Вот Реад возьми да спросту С А Мн

Глядь, Реад возьми да спросту А Гл

32. Поведи нас прямо с мосту С М Гл Мн

33. Нутка на уру С ГлМ

Ну-ка, на ура А

34—36. Двенадцатой строфы нет в М

34. Мартенау умолял ТС

35. Чтоб резервов обождал Т

Чтоб лезертов обождал А

37—39. Тринадцатой строфы нет в АТ

37. Генерал-то Ушаков Гл Мн

40—42. Четырнадцатой строфы нет в А Гл Т

40 Долго ждал он дожидался, М Мн

41. Пока с духом он собрался М

Пока с духом не собрался Мн

43. На ура мы зашумели А

44. Да лезерты не поспели AM

46. Тетеревкин генерал Т

А Белевцов генерал Мн

46—48. Шестнадцатой строфы нет в Г л М

47. Крепко знамя потрясал А

Он всё знамя потрясал Т

Тот всё знамем потрясал Мн

50. Нас всего взошли три роты С

Нас зашло всего три роты Гл

53. А французов ровно вдвое Мн

А французов было вдвое С

54. И резерва нет С

Да й сикурсов нет М

И сикурсу нет Гл Мн

58. А там Ссакин енарал М

А там NN енарал C

60. Выручать не шел С

62. Отсутствует строка в А Гл Мн С Т

63. Кто куда водил Мн

Кто куда повел С

Насколько верны припоминания о песне, записанные через тридцать лет, видно из заметки «Севастопольская песня. Бой на Федюхиных высотах», напечатанной в «Русской Старине» 1884 г. №2 и подписанной «Один из участников в составлении Севастопольской песни». Автор заметки называет нескольких участников в составлении песни: это Л. Ф. Бадюзек, А. Я. Фриде, Л. Н. Толстой, Вл. Ф. Лугинин, Шубин, О. А. Сержиутовский, М. В. Шклярский, Н. Ф. Козлянинов, Н. С. Мусин-Пушкин. По словам автора заметки, они собирались у начальника штаба артиллерии Н. А. Крыжановского и тут же импровизировались куплеты. Очевидно этот рассказ относится не к песне 4 августа, а к песне 8 сентября. Эта вторая песня сочинялась постепенно, по мере течения событий, и таким порядком, как описывает автор заметки в «Русской Старине». Песня про сражение на Черной речке – продуманная и исторически точная; в ней излагается правдиво и последовательно весь ход этого сражения. Сам Толстой был в сражении на Черной речке; его взвод горной артиллерии был на левом крыле, у ген. П. П. Липранди, но, как пишет Толстой 7 августа брату Сергею Николаевичу, ему не пришлось стрелять.

В объяснение текста песни приводим историческую справку о ходе сражения 4 августа. Оно произошло по той причине, что в Петербурге, а также среди многих начальствующих лиц в Севастополе бездействие главнокомандующего кн. М. Д. Горчакова вызывало недовольство: считали необходимым побудить его перейти в наступление. Для наблюдения за деятельностью главнокомандующего военный министр кн. В. А. Долгоруков командировал в Севастополь бар. П. А. Вревского, который, благодаря своему положению в министерстве, мог непосредственно сноситься с министром. Вревский явился главным противником образа действий Горчакова. Выполнение плана нападения на правый фланг неприятеля, именно на очень сильную, почти неприступную его позицию на Гасфортовой горе и на Федюхиных высотах, постоянно откладывалось главнокомандующим, так как он считал «сумасшествием начать наступление против превосходного в числе неприятеля, главные силы которого занимают недоступные позиции», о чем он и писал военному министру. Тогда Александром II было предложено Горчакову созвать для решения вопроса военный совет, который и состоялся 28 июля 1855 г. на Николаевской батарее в Севастополе.

 
«Собирались на советы
Все большие эполеты»,
 

говорит песня. Это были, во-первых, высшие чины армии: гр. Д. Е. Остен-Сакен, П. Е. Коцебу, А. О. Сержпутовский, П. П. Липранди, А. Е. Бухмейер, С. П. Бутурлин, C. A. Xрулев, К. Р. Семякии. Ф. М. Новосильский, Н. И. Ушаков, затем бар. П. А. Вревский, как командированный министром, и для разных объяснений начальники штабов: Н. А. Крыжановский, кн. В. И. Васильчиков, Н. В. Исаков, Н. Ф. Козлянинов и ген.-интендант Ф. К. Затлер. Упоминание песни о ген.-полицеймейстере А. П. Плац-бек-Кокуме – шутка про генерала, который, сколько знаем, и не мог быть на совете. Решено было атаковать союзников со стороны р. Черной. Кн. Горчаков не переставал колебаться: накануне сражения, 3 августа, он писал военному министру, что он не может себя обманывать, что он идет навстречу неприятелю при самых скверных условиях.

Еще до рассвета 4 августа Горчаков со штабом спустился с Мекензиевых гор в Новый редут, расположенный на их склоне:

 
«Выезжали князья, графы
На Большой редут».
 

Для выполнения диспозиции генералу П. П. Липранди, начальнику левого крыла, и генералу Реаду, начальнику правого крыла, было послано распоряжение начинать канонаду. Между тем генерал Реад начал канонаду еще до получения посланного ему приказания, как только послышались выстрелы у Липранди; поэтому он понял пришедшее распоряжение главнокомандующего, как приказание вести войска в атаку, которое он считал необходимым исполнить, несмотря на то, что войска его крыла еще не все заняли свои места, что указывал ему ген. П. В. Веймарн, начальник его штаба:

 
«Веймарн плакал, умолял,
Чтоб немножко обождал».
 

Но Реад отвечал Веймарну, ссылаясь на распоряжение Горчакова: «Ja ne puis pas attendre, j’ai l’ordre du prince».^[180]

Распоряжение начальства, неправильно понятое, повлекло за собою неудачи; это дало повод автору песни к насмешке над Реадом, как над неразумным военачальником:

 
«Туда умного не надо,
Ты пошли туда Реада»,
 

говорит песня.

Три полка 12 пехотной дивизии фланга ген. Реада под начальством ген. Мартинау перешли через р. Черную у Трактирного моста, удачно начали атаку на французов, взяв предмостное укрепление, стали подниматься на Федюхины горы и выбили французов с среднего уступа; но к французам подошли подкрепления, и русским пришлось отступить, так как к ним «резервы не поспели». В таком роде пошло и дальше: все новые атаки были бесцельны, так как отдельные части, ничем не подкрепляемые, сразу уничтожались противником или отступали. Во время одного из таких отступлений произошел изображенный в песне эпизод со знаменем у начальника Курского ополчения ген. Д. Н. Белевцова:

 
«А Белевцов генерал
Всё лишь знамя потрясал,
Вовсе не к лицу».
 

Ген. Белевцов был отправлен Горчаковым в самом конце сражения к 5 дивизии, когда она была уже совершенно расстроена, когда выбыли из строя начальник дивизии, оба бригадные командира, все полковые, десять батальонных и более ста офицеров. Белевцов, прискакав к отступавшей дивизии, заметил небольшую группу солдат со знаменем. Взяв в руки знамя, он стал собирать вокруг себя бегущих солдат, не знавших его в лицо, но знавших свое знамя.

В то время когда шел бой у Трактирного моста, другая часть фланга ген. Реада, 7 дивизия под командой ген. А. К. Ушакова, подошла к броду ниже моста. Вопреки приказанию Реада ген. Ушаков медлил и не начинал атаки, считая невозможным наступать, пока не подошли резервы.

 
«Всё чего-то ждал…
Пока с духом собирался
Речку перейти».
 

Ушаков повел 7 дивизию в атаку слишком поздно и отступил к Мекензиевым горам.

Резервы по недоразумению постоянно или запаздывали или вовсе не подходили; у французов же была «сикурсу тьма», как говорит песня.

Действия левого фланга, бывшего под начальством ген. Липранди, в песне не упоминаются. Там, несмотря на быструю удачу в начале, на занятие Гасфортовой горы, всё-таки также пришлось отступить за неимением подкреплений.

Было предположено в случае успеха сделать вылазку из Севастополя для окончания дела. Ожидался сигнал от главнокомандующего, и в песне говорится, будто сигнал был дан. Князь Горчаков однако сигнала не давал, так как очевидно было, что дело проиграно и что остается только оберегать Севастополь и его гарнизон. Тут песня отошла от правды, сказав, что Дм. Е. Остен-Сакен, начальник Севастопольского гарнизона, не слышал сигнала; он только «всё акафисты читал», и поэтому не было исполнено распоряжение главнокомандующего. Автор песни хотел подчеркнуть ханжество Остен-Сакена и его любовь к церковным службам и обрядам.

Характеристика отдельных лиц, описание событий и оценка их в песне очень близки к исторической правде, и шутливый тон песни прикрывает гораздо более серьезное содержание, чем это можно подозревать при поверхностном ее чтении.

–