Лев Цитоловский
Мир с членистоногими
– Нет, – пожала она плечами и показала на кровать, – садись.
– Хорошо, хоть, не сразу предложила ложиться.
Он сел рядом, ожидая, что она предпримет, но Зина притихла. Итак худенькая, она скрючилась в совсем уже невзрачный комочек, понимая, что не вызывает у него никаких восторгов. Стасик на помощь не приходил. Он вовсе не собирался наносить такое оскорбление Жене, это кем же нужно быть, чтобы поменять Женю на Зину, даже мимолетом? Лишь бы переждать, забыться, а потом будет Вера. Что у нее с этим Бобиком? Может быть, он ей муж, вот бы выведать у Зины.
Он взял её за плечи и потянул на себя. Она не противилась, мужчины ее редко замечали. Она и в юности не могла похвастаться красотой, да потом ещё дурнела с каждым днем, а Вера всё хорошела и хорошела, и говорила, что нечему тут радоваться, одна морока и, будь ее воля, она поменялась бы с Зиной, не задумываясь. Зина бы тоже поменялась, будь ее воля.
Стасик осторожно погладил девушку.
– Давно ты с Верой-то дружишь?
– Да с детского сада, родители говорят, что с самого рождения.
– Я, было, вначале подумал, что Бобик с тобой.
– Нет, куда мне. Здесь старая любовь.
– Гнусный тип, неужели такой может нравиться?
– А что мне-то, он Вере по душе.
– Не по душе, а по телу.
– Может быть, дело такое…
– И давно ты с ним знакома?
– Да как привезла она его, с тех самых пор.
– Откуда же она его выкопала?
– Да врачевала она в деревне, там его и нашла. Худущий он был, страшно смотреть. Били его. Сам видел, какой из него работник, а ест за пятерых. Побирался, да плохо подавали, бедная была деревня. Вера называла его «мой ледащий», да я думала, это такое любовное слово. Это он здесь отъелся.
– Так говоришь, били, – вздохнул Стасик. – Смелые там люди, он же невзначай изуродовать может.
– Что ты, он добрый, это он кажется страшным. Я когда его увидела, он еле двигался.
Стасик высвободил руку и лег на спину. Всё ясно, она его содержит, специально для этого дела.
– Послушай, – опять повернулся он к Зине, – а они женаты?
– Ты, как ребенок, – она недовольно пожала плечами. – Она же одна его не потянет. А он без нее пропадет.
– Но живет-то он здесь?
– Нет, конечно. В соседней квартире, Вера ему выбила. Вера, если захочет, что угодно выбьет. Она и меня жилплощадью обеспечила.
Зина понемногу осмелела. Преодолевая легкое сопротивление, она прижалась к нему всем телом, а он смотрел в окно, в нетерпении ждал рассвета и ворочался с боку на бок. Но рассвет долго не наступал. Стасик не ревновал. Казалось ему, стоит он у кабины телефона-автомата и стучит монеткой по стеклу. А кто-то говорит, смеется в трубку и он опять его торопит.
Настало утро, когда скрипнула дверь и вошла Вера. Кутаясь в легкий халатик, она остановилась у кровати и спросила:
– Ну как, молодые люди, договорились?
– Куда там, – поморщилась Зина, – он не может.
– А где Бобик, – поинтересовался Стасик.
– Спит, – пожала плечами Вера, – это до обеда.
– Интересно, а он во сне жует?
– Стасик, не нужно быть злым.
Она села на спинку кресла у стены, полы халата чуть распахнулись и Стасик опустил ноги на голый пол.
– Пойдем в ту комнату, Вера. Нам нужно, ну, это…. Поговорить.
Вера приложила палец к губам: молчи, мол, имей совесть и показала жестом на Зину.
– О чем говорить в такой ранний час, – сказала она громко.
Показывая, какое сейчас раннее утро, она демонстративно потянулась всем телом и зевнула. Халатик снова предал хозяйку и Стасик, как пьяный, протянул ладони и шагнул на встречу. Эй, вы, как бы закричал он, стуча монеткой по телефонной кабине, положено не больше трех минут.
Не сознавая ничего, он впился в нее, опрокинул, придавил к полу и мял её руками, коленями и головой, не помня ни о чем. Он не слышал, как засуетилась Зина, как почти что задохнулась Вера, как ее чуть не стошнило. Всё это он увидел потом.
Вера медленно поднялась, машинально что-то отряхнула и опустилась на пол около Зины.
– Ах ты скот, – еле слышно сказала она, – как я ошиблась. Зиночка, ты видишь, какие они бывают?
Она опустила голову и умолкла. Стасик поправил брюки уже в прихожей и выскользнул на улицу. Конечно, Вера права, можно было и потерпеть. А этот Бобик? Безмозглое животное, как можно было так опуститься? Стасик был обижен на человеческую несправедливость. Но зато теперь он чист перед Женей, больше такого не случится. Никогда. Милая Женя, как ты там, без меня? Я скоро буду. На остановке затормозил автобус. Стасик вскочил на подножку, и машина скрылась за поворотом. Осталось только большое желтое облако пыли.
Глупые птицы
Сначала Арон прошел мимо. Свернул уже от пивзавода, перешел речку через деревянный мост и ступил на тропку через поросшую бурьяном улицу, когда шевельнулось смутное какое-то воспоминание.
Рыжего он, слава богу, видит впервые, но этот, низкорослый, с прилипшим чубчиком, он так знакомо шнырял глазами. Подобные шустрые глазки не часто встретишь и когда-то на них он уже напоролся…
Нет, не было у него таких друзей, не было. Это точно. Хотя, какие там друзья, скорее наоборот. Знал он одного когда-то. Хорошо знал, даже слишком хорошо. Арон остановился и помедлил. В конце концов, какие проблемы. Прошло столько лет. И, кроме того, получился из него обычный работяга, а не «кровопивец», как предрекал этот, с чубчиком, двадцать лет назад..
– Боря? – Неуверенно спросил Арон, вернувшись к мосту.
– Вор? – Встрепенулся тот. – Вор, да. А у тебя что, деньжата завелись, лишние?
– Я говорю – Боря. Ну, мы это… в школе… забыл? – Арон не решился разъяснить, что значит «это».
– В какой школе? Постой, да уж не Абгаша ли ты, поганец мой родной? – Произнес он нараспев ласково гнусавым голосом. Арон вспомнил, как тот приучал себя когда-то говорить гнусаво. А теперь, похоже, привык намертво.
– Ясно, Абрам, – утвердил Рыжий, – не видно, что ли?
– Ну да, – неуверенно согласился Арон с Борей, – вспомнил, наконец? Где ты пропадал?
Боря, пожалуй, другого имени и не помнит. Да никогда, видимо, и не знал. Стоит ли обижаться? Мишу из соседнего дома тоже звали Абрамом, а тут сам бог велел.
– Неделя, как на воле. Пора, думаю кончать, – быстро сориентировался Боря, – баста. А то ведь сгниешь там, как свинина у завхоза в загашнике.
Арон свинину ел и никогда не скрывал это от знакомым.
Рыжий ехидно хмыкнул, сплюнул в воду, но снова промазал. А уткам до него не было дела. Они ныряли, что-то доставая из тины, выставляя наружу только ноги, да желто-белый зад.
– Такие дела, Абрам, – продолжал Борис, не обращая внимания на Рыжего. – А у тебя что, всё считаешь, считаешь? Не надоело? Если бы я тогда столько пар штанов протер, как ты, я бы давно уже профессором был. Помнишь, как я четверку схватил у нашего Циркуля? Уважал меня Циркуль.
Арон не помнил его четверку. И чтобы его дед уважал Бориса, тоже не помнил.
– Нет, не считаю давно. Варю пиво, не до учебы. Тут старикан один рецепт редкостный подкинул, старинный, перестраиваемся. А ты-то сам как? На что живешь? – не подумав, спросил Арон.
– Петрушка выходит. Мучаюсь. Дружки, вот, на дно тянут, – он тихо пихнул Рыжего, думая, что Арон не видит. – Как думаешь, может взяться за старое, послать всё к черту?
Арону, видимо, отводилась роль положительного героя из кинофильма, и сейчас следовало отговаривать Борю от дурных намерений и взяться за перевоспитание. Но что-то не хотелось. Да и не лезло в голову ничего подходящего.
Снизу послышался возмущенный гомон.
– Во! – Обрадовался Рыжий. – Попал! Теперь главное не начать сначала. Ну их, этих уток. Я себя знаю: пока своего не добьюсь, не успокоюсь – такой упорный.– Он замахнулся на птиц. – Да заткнитесь вы, тоже мне цацы. – Но те гневно продолжали возмущаться.
Арону мучительно захотелось свернуть разговор, но он не знал как. Однако, он и сам, похоже, надоел Рыжему.
– Ты лучше двигай отсюда, пока мне лень. – Процедил тот. Он, как бы сплевывал слова сквозь зубы, но очевидно было, что он просто подражает какому-то, ему одному ведомому, авторитету.
– Заткнись, дубина ты недоструганная. – Остановил Рыжего Борис. – На что живем, говоришь? Перебиваемся. Три дня в рот ничего не брали, голодный, как собака.
От Бориса так пахло, что поверить ему можно было, только, если допустить, что он не закусывал. Но держался он стройно и не был пьян. Арон торопливо достал пятерку, которую тут же выхватил Рыжий, и собрался уже прощаться, но Борис грубо отнял деньги у Рыжего и церемонно вернул Арону.
– Не уважаешь старого друга? Позвал бы в дом, угостил бы. Брезгаешь, родимый? Хоромы твои теперь где?
Рыжий, наконец, принюхался к разговору и облизнулся. Глаза у него были водянистые и пустые, но всё равно не страшные. «Что можно такими глазами разглядеть?» – подумал Арон. Что три дня не ел как раз Рыжий, поверить было легче, так он был одет. Редкие волосы лоснились, а на мочках ушей были вытатуированы какие-то идиотские клипсы. То ли на спор, то ли в карты продулся, но не для собственной же радости?
В голове Арона беспорядочно закружились мысли, но никакого повода отделаться от гостей найти не удавалось. Да и хоромы его расположились тут же, у моста. Это был старый, неуклюжий инвалид, в один этаж, с кучей флигелей, самодельных пристроек и веранд. Стоял он у склона холма и одним углом выпирал на проезжую часть улицы, потому что был старше и улицы, и моста. Сдвинуть его мешал холм, а сломать накладно, потому что его населением можно было бы заполнить целую пятиэтажку. Впрочем, по их улице и ездили-то не каждый день.
– Да идти-то недалеко, – показал Арон Борису, – забыл, что ли?
– Иди ты! – Удивился Борис. – На старом месте?
Разумеется, Борис прекрасно знал место, где он в школьные годы караулил Арона по утрам, перед школой, отобрать свой законный ломоть хлеба. Это была для него единственная возможность как-то наполнить желудок, потому что отец учил, что водка – самый, что ни на есть калорийный продукт и сам не ел вовсе, разве только между запоями. А у Арона отец не вернулся с фронта и потому жил Арон привольно, сам себе голова.
Борис внезапно вспомнил, как Абрам тогда ухитрился лишить его последнего куска: подкатил к местному придурку, Федотом, кажется, звали того верзилу. Впрочем, кликали они его Фитилем, а как его называли по-настоящему теперь и не вспомнить. Абрамчик и списывать тому Фитилю давал, и подсказывал, и втолковывал ему вечно какую-то ерунду заумную. Ну а придурок тот, после всего, конечно, пальцем не давал своего подхалима тронуть.
– И снова здесь живешь? – Недоверчиво протянул Борис.
– Да я и не жил нигде больше, с чего ты взял? Ладно. Пошли. – Он прерывисто вздохнул. – Только при маме я не Абрам. Арон меня зовут.
– Чуйствительные гады. – С уважением отметил Рыжий, и напоследок ловко сплюнул через перила.
Теперь он уже попал сходу. Утки захлопали крыльями и яростно заскандалили.
– Ну, пусть Арон, не всё ли равно? – Недовольно процедил Борис. – Я сегодня добрый.
– Маме не всё равно.
– Ладно, – согласился Борис, – никак называть не буду. Ну, двинули, что ли?
Он брезгливо посмотрел на домишко, опасаясь, что напрасно теряет время.
Мама штопала брюки.
– Ты не один?
– Нет, это Боря, мы учились до седьмого класса. А с ним Борин друг. Собери на стол, если можешь, мы ужасно проголодались. Ты Борю помнишь? – добавил он.
Разумеется, она не помнила, и помнить не могла. Арон никогда о нем не рассказывал и в гостях у них Боря, конечно, не был. Она только уловила интонацию, отложила брюки, заколола иглу в подушечке на стене и, молча, вышла.
– Чего это она в потолок уставилась? – Спросил Рыжий. – Нас боится?
– Будет она кого-то бояться! – Арон оглядел Рыжего. – Она же вас не видит.
– Здорово шьет. – С уважением сказал Борис. – Ну, не проймешь вас ничем.
– Вот вам деньги, – открыл тумбочку Арон, – на две недели хватит, а там…
Продолжая предложенную Борисом игру, он хотел было сказать, что потом они получат получку, если устроятся на работу, но фальш была бы слишком заметна и он замолчал.
– На две недели хватит, – охотно подхватил Рыжий, – а там у тебя и получка подоспеет.
Он выхватил одну купюру и с видом знатока посмотрел на свет. В кухне скрипнула дверь, и он торопливо сунул бумажку в носок.
Мать несла горячие щи. Она быстро накрыла на стол и вновь принялась за шитье.
– Во дают! – Борис обратил внимание Рыжего, как мать вдевает нитку в иголку. – Ну не пропадут нигде, соколы наши ясные.
– Фигня всё, – не заинтересовался Рыжий, – притворяется. Лучше нас видит, вот те бог. – Он повернулся к Борису, уплетая щи. – Богато живете, а добро, небось, заныкали куда-то.... Не сильно нуждаетесь?
– Заработки у нас ничего, не жалуемся.
– Налево, никак, стараешься, – не поверил Борис, – я вашего брата знаю. Ты и в школе был такой. Ласковый. Везде успеешь.
– Так его! – Поддержал Рыжий, обгладывая кость. – Душить их.
Арон вспомнил уток под мостом, но не придумал, как ответить. Мать отложила шитье и заинтересовалась разговором, но слышалось только громкое, неторопливое чавканье. Утолив первый голод, Борис вытянул ноги и сыто зевнул.
– Послушаёй, Абрам, – начал он.
Арон оглянулся, но мать будто бы не услыхала.
– Послушай, куда вы заработки деваете?
– Какие заработки?
– Левые, какие ещё. Любая бабища, у пивной бочки, жиры отращивает, а ты на пивзаводе на зарплату живешь?
– Я пивом не торгую. Микробиолог я. То есть, был. Сейчас я специалист по закваске.
Борис кинул взгляд на обшарпанную мебель, на высохшего, лысоватого, с проваленными глазами Арона, на седую, сгорбленную старуху в застиранном переднике и вдруг понял, что напрасно теряет время. Да он и не верил никогда молве. Дураки это, обычные дураки. Только подлючие очень. Надо же, на улице высмотрел, домой затащил, другом прикидывается. И, будто бы, не замечает, что людей от одной морды его тошнит. Неспроста это. Он незаметно скосил глаз в окно, но там не было ни души.
– Потарапливайся, дел полно. – Бросил он Рыжему, и направился к выходу.
Тот всё ещё ел и поперхнулся от обиды:
– Пустые, что ли пойдем? А то нам пожрать было негде!
– Ну-ну, давай, – презрительно хмыкнул Борис. – Сгони эту ведьму с кушетки, да сдери это драное покрывало. Зинка твоя тебе спасибо скажет.
– Прячут они всё, нюхом чую! Эй, Абрам, добром отдай. Сам найду – хуже будет.
– Молодой человек, – вмешалась мать. – Вы, кажется, едите?
– Ну и ем. Спасибо не скажу!
– Не надо спасибо. А только живот у Вас от этой еды не болит разве? А у Вас, – Она повернулась к Борису.
Рыжий вдруг обхватил живот руками и согнулся.
– И точно – ведьма. Отравила…
Внезапно и Борис почувствовал какую-то неуверенность в желудке. Что-то шевельнулось там, защемило. Острая боль пронзила внутренности. Борис застыл на месте не в силах пошевелиться от ужаса и боли. Только теперь он понял, зачем его заманили в это логово.
– Убью… гадов.
– Убивали уже. Слез больше нет, не заплачу. Ты о себе подумай.
Арон невольно прислушался к собственным ощущениям. Конечно, внушение, но как ей удалось? Откуда у нее это?
Борис с напряжением вдохнул воздух. Новая волна страха, похожего на боль, прошла через каждую его жилку. Он шагнул к матери, коснулся вспотевшими пальцами платья и застонал. В этот момент он был уверен, что она может всё, что она простит, вылечит, а он будет благодарен ей до конца дней.
– Ой, мать родная, спаси, бабуля. Спаси и помилуй. Никогда больше…. И другим скажу. Спаси от яда! – Борис, шатаясь опустился на подстилку и попытался обхватить ее колени. – Спаси меня!! Спаси.
Мать отстранилась и протянула руку над его вздрагивающим телом.
– Встань уже. Это не мой яд, это твой. Из твоих пор проступает. Посмотри-ка на ладони.
Борис поднес руки к глазам и стал поспешно вытирать ладони и свои брюки.
– Если я умру, у меня дружков полно.
– Хватит пугать и ненавидеть. Не умрешь.
Внезапно Рыжий почувствовал, что боль его отпустила. Он выпрямился и осмотрелся. Что он искал в этой убогой конуре? Он пинком помог Борису подняться, и затравлено огляделся. Борис всё ещё не решался разогнуться. Проходя мимо Арона, он открыл, было, рот, но, оглянувшись на мать, молча показал ему кулак и боком прошмыгнул в дверь. Арон не выдержал и хмыкнул, а Борис уже промелькнул за окном.
Арон обнял мать.
– Прости меня. Слава богу, я кое-что понял. Но ты-то!
– Ты видишь, они просто трусы.
– Наверное, и я трус.
– Называется это по-другому, но долгое терпение пачкает душу.
На речке сердито закричали утки. Это Рыжий переходил через мост.
Наташа под ударами
Наташе не везет с некоторыми мужчинами, она не в меру доверчива. Не со всеми, конечно, но другие не обращают на нее внимания.
В прошлом месяце Наташу приметил Артузик, вполне обаятельный поклонник, только немного тощий, видимо, не доедал. Он шутил и заразительно смеялся, а Наташа решила в другой раз не надевать высоких каблуков, так они с ним будут лучше смотреться. Понравились они друг другу, как говорится, с первого взгляда. Во всяком случае, Наташа в жизни не слышала о себе столько приятного.
Артузик был не местный, только что с поезда, ни знакомых, ни друзей, даже негде приткнуться с дороги. А ему нужно было перекантоваться до утреннего поезда, и он волновался, как переживет без Наташи целую неделю, пока вернется из командировки. Поэтому Наташа позвала его к себе, накормила, постелила постель и ушла ночевать к соседке, Марине. Она, конечно, и не думала оставаться с малознакомым кавалером, но он, по счастью, даже и не предложил, а то она могла бы оказаться в неловком положении.
Марина охотно приютила Наташу, только никак не могла понять, зачем этот таинственный Артузик вышел из поезда и решил остановиться здесь на ночь, ехал бы спокойно дальше по командировочным делам, но Наташа объяснила, что это, видимо, судьба.
– Завтра посмотрим, – прекратила рассуждать Марина. – Не пойму, ты умная, вроде, баба, на работе верховодишь, в компании за словом в карман не лезешь, а с посторонними мужиками простовата, как из кухни. Небось, обворует, как тот, прошлой весной.
– Ой, не смеши меня, – улыбнулась Наташа. – Да что у меня взять после того случая?
Всё прояснилось наутро. Встав пораньше, задолго до работы, Наташа тихонечко, чтобы не потревожить сон Артузика, проникла к себе, приготовить завтрак посытнее. Когда ещё тому удастся поесть в следующий раз? Любопытная Марина, конечно, за ней увязалась.
Никаких следов кражи или, тем более, разрухи видно не было. Марина даже удивилась. Наташа начала возиться на кухне, а Марина прислушалась и вдруг уловила из спальни смех и голоса. Их перебил голос Наташи:
– Артузик, – позвала она громко, – просыпайся, опоздаешь на поезд. Я у плиты, сейчас будет завтрак. К тебе можно? Я соскучилась.
Смех в комнате прекратился, потом послышался неуверенный шепот. Марина решительно толкнула дверь, ворвалась внутрь и позвала Наташу.
– Сюда иди, растяпа. Полюбуйся.
– Прошу меня извинить, – удивился Артузик, приподнимаясь на локтях и с недоумением оглядывая Марину, – вы кто такая, вообще?
– Кто я такая, – переспросила Марина, – Наташа я, а ты так быстро меня забыл, что даже не узнаешь? А вчера был почти что влюблен!
Дородная дама на кровати втянула голову в плечи и натянула на себя одеяло, поэтому Артузик совершенно оголился и чувствовал себя неуютно. Наташа, наконец, тоже переступила порог и вежливо поздоровалась, но так тихо, что было почти не слышно. Потом она глотнула в себя обиду и спросила сквозь слёзы:
– Где ты её взял, Артузик, у тебя же в нашем городе совсем никого нет?
– Это у тебя, разини, никого здесь нет. – Возразил Артузик, пытаясь натянуть на бедра угол одеяла, но дама не отдавала.
– Но почему? – не могла сообразить Наташа. – Что я сделала не так?
– Что, почему? – Не совсем понял Артузик. – Пришлось. У неё муж в больнице, а дома дети, у меня жена отдыхает в Турции, а теща её покой стережёт. Куда нам деваться?
– Но причем тут я? – продолжала не понимать Наташа.– За что?
– Потому что ты недотепа, – объяснила Марина.
– Вот-вот, – обрадовался Артузик, – тебя весь город знает.
– Ты поддержки у меня не ищи, сопля недозрелая, выметайтесь отсюда. Оба, – жестко огрызнулась Марина.
– Весь вечер так восхищался…– всхлипнула Наташа, – некрасиво… ты же меня и взаправду почти что околдовал.
– Ты бы к зеркалу подошла, кому ты понравиться можешь, мымра. Да ещё прикинулась недотрогой!
Марина резко сдернула с гражданки одеяло и потребовала немедленно выкатиться на лестничную клетку.
– Я тут причем? Я и знать ничего не знала. Дайте хоть одеться, – возмутилась та. – Скажи им, Артузик.
– А что я, сама выпутывайся, не девочка. – Он ленивым жестом потянулся за брюками.
Марина оказалась быстрее. Она собрала развешанные на стульях одежды, двинулась к дверям и посоветовала поспешить на лестничную клетку и одеться там, если не хотят голышом собирать свои тряпки на улице, под окном.
– И поторопитесь. Снять бы вас на мобильник и разослать, да ну вас к чёрту, – она распахнула входную дверь и выкинула туда комок тряпок и обуви.
Незваные гости выскочили вслед за своими тряпками, а Наташа обняла Марину и зарыдала.
– Что это было, Марина, как это можно назвать? Больше никому из них не поверю.
– Верить просто нужно не всем. А называется это удар в спину. Гнусно и обидно, конечно, да хоть не больно. Не каждый самец – потенциальный кавалер.
Между тем, Наташа отнюдь не была неразборчивой. В соседнем подъезде жил Константин Илларионович, настойчивый Наташин ухажер, бывший военный. Храбро ли он в свое время воевал – неизвестно, однако заговорить с Наташей никак не решался. Обычно он просто ходил за Наташей, куда бы она ни пошла, да и то на приличном расстоянии, и не разглядишь в другой раз. Он, видимо, догадывался, что не по душе Наташе и смирно волочился позади, даже, когда она прогуливалась с очередным воздыхателем.
И вот однажды, вскоре после печального происшествия с Артузиком, Константин Илларионович решил переступить через себя и перехватил Наташу около их дома. Когда он приблизился, Наташа сразу почувствовала, что он немного выпил для храбрости. А речь свою он, похоже, выучил наизусть заранее.
– Добрый день, Наталья, – продекламировал он. – Я давно за вами наблюдаю и понял, что мы созданы друг для друга.
– Погодите, Константин Илларионович, – мягко перебила его Наташа, – но так быть не может. Вы лет на 20 старше и, когда вас создавали, меня и в проекте не было. Вы имеете в виду, что это я создана конкретно для вас? Спасибо за доверие.
– Надо же, – смутился Константин Илларионович, – вы оказывается не дура. А я-то думал, обычная женщина. Да и бог с вами, я продолжу, раз уж начал. Вы давно подыскиваете себе подходящую пару и пора, наконец, обратить внимание на меня, своего старинного соседа. Я тот, кто вам нужен. У меня хорошая военная пенсия, хватит на двоих, да и вы что-то зарабатываете. Квартиру вашу, или даже мою, мы легко можем сдать, и это будет нам хорошая прибавка. Женщина вы хозяйственная, меня вполне устраиваете, и внешне и вообще. Ваши многочисленные увлечения мы забудем, я вас попрекать не буду, обещаю. – Константин Илларионович снисходительно оглядел Наташу.
– Спасибо вам большое, Константин Илларионович за лестную оценку. А мои чувства вас не интересуют? Что если вы мне не по душе.
– Да ладно, Наталья. Я хорошо изучил ваши вкусы, кого я только с вами не видел, блондины и брюнеты, рыжие и лысые. На осанку вам тоже плевать, были и тучные, и худосочные, один хромал на правую ногу, другой сразу на обе. Не смешите меня.
– Но я, понятно в вашем вкусе?
– Ясное дело, вы мне понравились, когда ещё совсем пацанкой были.
– А что же вы, Константин Илларионович, так долго собирались объясниться?
– Расчет, Наталья, трезвый расчет. Пусть, думаю, нагуляется лучше до свадьбы, чем после.
– Что ж, Константин Илларионович, вынуждена вас расстроить. Я ничего против вас не имею, но вы не в моем вкусе.
Вначале Константин Илларионович решил , что ослышался. Какой это у Натальи особенный вкус? Может быть, она что-то не поняла?
– Будьте серьезнее, Наталья. Я делаю вам официальное предложение. Хватит шутить, я и передумать могу.
– Спасибо, Константин Илларионович. Мой ответ – нет. Я не буду вашей женой.
У Константина Илларионовича даже голос пропал. Такой результат плохо помещался у него в голове, и он никак не мог сообразить, что ответить Наташе и поэтому надолго замолчал. Наконец, он промямлил:
– Это что же получается, я хуже всей вашей братии?
– Что вы, Константин Илларионович, я такого и в виду не имела, просто вы не в моем вкусе.
– Понятно. Думаю, что о своем решении вы сильно, очень сильно пожалеете.
– Если пожалею, честно вам скажу, Константин Илларионович. Но вряд ли.
Константин Илларионович, не попрощавшись, ушел, Наташе было его даже жалко, но это была не та жалость, о которой он сказал напоследок. Да и он имел в виду совсем не то сожаление, как это поняла вначале Наташа.
Загадка разрешилась на следующее же утро. К ней чуть свет вломилась Марина и потребовала срочно собираться на выход. Пока Наташа, ничего толком не сообразив, приводила себя в порядок, Марина уговаривала её не волноваться, убеждая, что плевать, всё будет хорошо и это даже весело. Наташа ничего не могла понять, и, гадая, что могло произойти, начала нервничать. Наконец, они спустились к доске объявлений домоуправления.
Вся доска была увешана портретами. В центре красовалась Наташа, а все остальное поле было занято маленькими изображениями мужчин, ведущих ее под руку или чуть приобняв. И никаких комментариев.
Наташа опустилась на ступеньку лестницы и почти отключилась. Марина ожидала чего-то подобного и присела рядом. Некоторое время они молчали, ясно было, что Наташе сейчас не до бесед и не до сочувствия. Мимо них, ничего не заметив, проскочил в школу подросток, Валерка, потом показался дядя Матвей, который всем им чинил электричество, а они кормили его вкусностями. Он приостановился у стенда и засмеялся:
– Ну, ты, Наташа и хвастушка! – И, громко гогоча, ушел.
– Видишь, дуреха, – шепнула Марина, – никто всерьез и не примет. Чья это работа, знаешь?
– Знаю,– пробормотала Наташа, – Константина Илларионовича, из среднего подъезда.
– А что этому старому хрычу нужно? Ничего святого у подлеца!
Услышав вчерашнюю историю, Марина попыталась удалить компромат, но бумажки были приклеены таким клеем, что никак не поддавались. Притащили нож и скребок, но удалось только поцарапать поверхность, и всё равно можно было разглядеть подробности. Тогда они завесили компромат старой скатертью, Наташа осталась караулить доску, а Марина сбегала в магазин за растворителем и только после этого дело сдвинулось.
– Это был уже не удар в спину, – поставила диагноз Марина, – это называется удар ниже пояса. Но самый кайф, скажу я тебе, недотёпе, это удар в спину ниже пояса. Рекомендую. Всем телом ощущаешь упоение. И хватит корчить из себя недотрогу. Время-то идет.
Потом Наташа поднялась в квартиру Константина Илларионовича и решительно предупредила, что если он попытается ещё хоть раз вытворить что-либо подобное, то будет бит смертным боем, приятелей у нее много, он и сам знает.
