Лев Цитоловский
Мир с членистоногими
Уголок тарелки
1
Летний лагерь для своих детей Народно-экономический университет организовал в чудесном месте. Малышей нужно было готовить к гимназии, так как каждый из них привык к индивидуальному наставнику, семейной обстановке и не имел опыта общения в коллективе. Было их не слишком много, две группы по 10-15 человек, младшие и старшие. Они с рождения пребывали в комфорте и не прижились бы в походных условиях. Так что, с одной стороны, им обеспечили жизнь на всём готовом, но, вместе с тем, на лоне дикой природы.
Густой хвойный лес, протянувшийся на много километров, преграждал доступ сюда туристов, грибников и акул пера. Кроме того, это поневоле мешало родителям излишне опекать своих отпрысков, дети должны были привыкать жить самостоятельно, рассчитывать на свои силы. Конечно, во взрослой жизни они будут опираться на связи, неформальные отношения и семейные капиталы, но собственная хватка помогла бы им превзойти успехи родителей.
Для их обитания построили маленькие избушки с некоторым подобием курьих ножек, как бы перекочевавшие сюда из сказки. Гаджеты были под строгим запретом. Вначале каждому намечали выделить отдельный домик, но, после здравого размышления, расселили по трое. Илюша, Григорий и Вадик жили вместе. Трое – это небольшой, но уже коллектив, в нем могут возникать интриги, заговоры и даже фракции. Бабу-Ягу не предусмотрели, в младшей группе правила воспитательница Валентина Ивановна, а в старшей – Клавдия Петровна. Свободное время Илюша и Григорий проводили с Элеонорой, из соседнего домика, поэтому Вадик им завидовал, хотя Элеонору эту немного недолюбливал.
Невдалеке протекала речка, дно было глинистое и поросло тростником, поэтому сюда завезли десяток грузовиков мелкой гальки, и можно было купаться в чистой воде. Рядом нашли участок, занятый тремя старыми дубами, и расчистили полянку, на которой установили столики, каждый на четверых. Так обеспечили контакт между коллективами двух домиков. Пищу принимали на открытом воздухе в любую погоду, густая крона даже во время дождя не пропускала ни капли. Элеонора трапезничала вместе с Илюшей, Григорием и Вадиком: украшала им жизнь. Только когда дождь превращался в ливень, все ели в своих избушках.
Связь с внешним миром поддерживал вертолет, обычно он стоял на своей площадке, готовый к вылету, на всякий случай. В родительские дни, которые стали назначать ближе к осени, в лагерь доставляли группу пап и мам. Предполагалось, что каждого ребенка за смену посетят всего лишь раз, чтобы не навредить становлению личности. Поэтому и в родительский день лагерь не был переполнен взрослыми.
Россыпи гальки у речки представляли кладезь и для девочек, и для мальчиков. Элеонора находила там разноцветные и полупрозрачные камешки, похожие, как она полагала, на украшения мамы и старшей сестры, а Илюша с Григорием выбирали гладкую гальку для игр. Камешки можно было кидать в цель, посылать щелбаном на дальность, запускать вдоль поверхности воды и разыгрывать сражения на столах под дубами, когда они были свободны от посуды. Вадик нашел себе шарообразные камешки, бродил неподалеку и научился жонглировать лучше всех.
Илюша любил рассказывать фантастические истории из жизни своего папы, и слушать их подходили даже из старшей группы. Потом, когда папа посетил Илюшу, он не мог понять, почему детвора за ним ходит гурьбой. Илюша, конечно, не признался.
У Григория были свои преимущества, он, один из всех, был совершенно рыжий, его было видно издалека. Зато Вадик носил штаны, каких не было ни у кого. Он всем демонстрировал, что в них есть ширинка, как у пиратов. В ответ на это, Элеонора клялась, что папа обещал купить ей лифчик.
– Зачем тебе лифчик, – смеялся Вадик, – у тебя ведь сисей совсем нет.
– Ну и что, – огрызалась Элеонора, – у Валентины Ивановны тоже нет, а она ведь лифчик носит. Вот приедет папа, обзавидуетесь тогда!
2
Незадолго перед завтраком столы у дубов заставляли посудой, а повариха Нюра вместе с тележкой объезжала столы и накладывала пищу. Потом сторож Николай звонил в колокол, и оголодавшая ребятня занимала свои места. Этот же колокол созывал всех к обеду, купанию на речке или ко сну.
После завтрака малыши были заняты. Младшая группа работала руками, каждый мастерил что-то свое, а старшие – головой: им показывали опыты, которые, на первый взгляд, граничили с волшебством, но они потом учились показывать эти опыты своими руками. Можно было узнать, почему двухколесный велосипед не падает, а магниты могут парить в воздухе. Обычный уксус, оказывается, делает кожуру на яйце такой мягкой, что им можно потом играть, как мячиком. Иногда они устраивали искусственный вулкан или вихрь в обыкновенной банке и делали моторчик из батарейки и магнита. Правда, почему моторчик крутится, никто из воспитанников так и не понял. Илюша напросился посещать эти занятия, и потом рассказывал друзьям, что удалось там узнать. Григорий и Вадик слушали с интересом, но Элеонора заявила, что когда к ним домой приходит фокусник, он ещё и не такие чудеса показывает. У Элеоноры были свои таланты, она нарисовала углем картину, на которой Илюша и Вадик лупят Григория – и все были так похожи, что даже Григорий не обиделся.
В свободное время каждый занимался, чем захочет сам, но всем нравилось играть в приключения. Иногда в игру принимали и Вадика, потому что вчетвером было веселее. Потом Илюша догадался принимать в компанию еще кого-нибудь, но втихомолку, так, чтобы сам он об этом не знал. Задача состояла в том, чтобы заставить этого чужого сделать что-то, что они вчетвером задумали заранее. Например, однажды они убедили Серёжу из старшей группы повонить в колокол всеобщего сбора. Для этого они разыграли целый спектакль, в котором невольно приняли участие Николай и Валентина Ивановна, не догадываясь об этом.
Как-то, в очень неудачный день, когда столы уже были готовы к обеду, а Нюра не успела доставить еду, Илюша и Григорий тренировались во вратарском искусстве. Один из них бросал издалека гальку, а другой ловил её одной рукой. В очередной раз Григорий сделал обманное движение, но кинул не справа, как он, будто бы, собирался, а прямо. Илюша подставил ладонь, но не поймал. Камешек, изменив направление, угодил в одну из суповых тарелок и со звоном отбил уголок. Илюша поднял с травяного пола треугольный обломок и попробовал прислонить его к тарелке. За этим занятием и застала его Валентина Ивановна.
– Достукался, – строго сказала она.
– Я не нарочно, он сам отскочил, – попытался оправдаться Илюша.
– Ну конечно, камешек немножко живой, куда хочет, туда и скачет. А твое какое участие? – повернулась она к Григорию.
– Какое-какое! Никакое! Я же видел, там посуда и в другую сторону бросал, а Илюша схватил и на стол кинул.
– Врет он всё, Валентина Ивановна, – выкрикнула Элеонора. – Я всё видела, он так запульнул, аж жуть. Чуть в глаз Илюше не попал. Подумаешь, тарелка! Лучше уж в тарелку, чем в глаз.
– А тебя, Элеонора, никто не спрашивал, тоже мне заступница! Обед скоро, а у тебя руки не вымыты.
– Добрее нужно быть, Валентина Ивановна. Тогда и к вам все будут по-доброму.
Валентина Ивановна взяла тарелку из рук Илюши и внимательно рассмотрела с обеих сторон. Потом пощелкала пальцами по ободку. Скрытой трещины не наблюдалось.
– Удачно разбил. Почти целая тарелка, из неё даже можно есть. Правда поместится только половина. Давай, мы с тобой, Илья, так и решим. Ешь из этой тарелки. У тебя теперь будет своя персональная посуда. И каждый раз вспоминай о своем безобразном поведении.
Илюша это решение воспринял даже с облегчением. Всё могло кончиться и хуже, а так – ерунда. Половины ему хватит. Обжорой он не был и обычно не доедал, родители всегда были этим недовольны.
Теперь у Илюши в завтрак, обед и ужин стояла его тарелка, наполненная едой до разлома. Туда легко умещалась котлета, запеканка или пирог – всё, что имело форму, но жидкие и полужидкие блюда лишь едва покрывали донышко. Поначалу это ничуть не тревожило Илюшу, но потом оказалось, что с наибольшим удовольствием он поел бы как раз то, чего ему не доставалось. Однако, многие ему откровенно завидовали, все-таки, какая-никакая, но своя особая тарелка.
Элеонора, а потом и Вадик иногда пытались втихомолку подсунуть Илюше свою порцию, но он их помощь отвергал, этого ещё не хватало. А с Григорием отношения после того случая натянулись. Тот признал, что немного наговорил тогда на Илюшу, но был уверен, что так и следовало поступить. Ты бы тоже, объяснял он, заступился за себя, а не за меня. А Вадик во время происшествия отсутствовал, поэтому думал иногда, как Григорий, а в другой раз жалел Илюшу.
3
Как-то утром Валентина Ивановна застала Клавдию Петровну, замотанную в платок и в слезах.
– Что с тобой, Клава, – спросила она, – что-то с мужем? Тебе вчера конверт передали.
– Ой, Валя, при чем тут муж… Мне от мужа прятаться теперь надо.
– Не пугай меня, Клава. Что могло произойти? Тут и мужиков-то стоящих нет.
Клавдия Петровна сдвинула платок и повернулась левой щекой к подруге. Волосы ее были обстрижены клочьями. Кое-где торчали вихры, местами проглядывала кожа. Исправить это было никак нельзя, разве что постричься почти что наголо.
– Твоя банда постаралась?
– Кто же ещё? Ночью.
– Крепко же ты спишь, подруга!
– И не говори! Вроде бы, не так уж много мы вечером наливочки приняли и вот, поди ж ты, отрубилась.
– Уму непостижимо. А я – ни в одном глазу. На кого ты думаешь? Кто на подозрении? Опять Сережа?
– По довольным мордам вижу, все знают и умирают от счастья, но разве скажут? И потом, ну узнаю, и что? Им всё можно.
– Не пойму я, ты же в лепешку расшибаешься, что им не так?
– Да всё ты знаешь, никаких загадок. Одеваюсь не в тренде, говорю не так, как у них в салонах. Чувствуют во мне чуждый элемент. Это у тебя они пока ангелочки.
– Как сказать! Уже барчуки. Недавно одна, симпатичная такая мордашка, Элеонора, пробралась на вертолетную площадку и передала письмо своему отцу.
– Уже писать умеет? Даже мои далеко не все освоили.
– Так она к твоему Сереже сходила, он и написал.
– На тебя, что ли, жалуется? – с пониманием усмехнулась Клавдия Петровна.
– Ну, как сказать, письмо у меня. Передать его никакой возможности не было, там указано: «Синий дом с красным балконом. Папе». На деревню, дедушке, но там, хоть указано было, если я не путаю, «дедушке, Константину Макарычу», а здесь просто – «папе».
– И что же она пишет?
– Почитай, получишь удовольствие.
Валентина Ивановна достала из кармана сложенный вчетверо листок и протянула Клавдии Петровне. Та вернула на голову платок и прочла: «Привези мне лифчик. У меня здесь уже сиси выросли немного. Но большие. А у Валентины Ивановны сисей совсем нет, а лифчик носит, задавака».
– Видишь, Валя, – восхитилась Клавдия Петровна, – ну как на Сережу обижаться? Писал под диктовку – и ни одной ошибки! А тебя она хорошо выставила перед Александром Петровичем. Интересно, знает она, что ты его секретарша?
– Думаю, вряд ли. У меня было тайное задание, за ней приглядывать.
Но Элеонора, конечно, знала и, при случае, пыталась командовать.
4
Наступление родительского дня ждали все, но не ясно было, чьи родители прибудут на этот раз. Илюша тоже надеялся, но его беспокоила история с тарелкой. Дома его никогда не ругали, да и ругать было не за что. Однажды, когда он пробрался в папин кабинет и уронил ноутбук на пол, он сам себя наказал: поставил себя в угол и стоял так больше часа, пока мама не вернулась из ателье. Потом, когда об этом узнал папа, он решил, что они в расчете, и попросил только больше его вещей не трогать. Илюша и не трогал, не хотел огорчать папу. А теперь Илюша провинился по-настоящему. Кроме того, мама всегда расстраивалась, когда у него не было аппетита, а сейчас, из-за собственного безобразия, он давно уже не ел полную порцию. Поэтому Илюша даже облегченно вздохнул, когда из вертолета вышли все, кроме его родителей.
В их компании папа приехал к Элеоноре. Валентина Ивановна сразу вручила ему письмо дочери, кратко отчиталась в её успехах и постаралась исчезнуть до того, как тот прочтет записку. Александр Петрович положил ее в карман и вспомнил о ней, лишь, когда дочь напомнила о подарке. Письмо развеселило Александра Петровича, и он попробовал отшутиться, но Элеонора была настроена серьезно и требовала у него лифчик, лучше бы голубенький.
– Подожди немного, подрастишь грудь, будет тебе и голубенький и фиолетовый и даже в полосочку: какой сама выберешь. А пока тебе лифчик не нужен, это не украшение.
– Не обманывай меня, папа, я всё знаю. У Валентины Ивановны тоже сисей нет, а лифчик носит – голубенький.
Объяснить феномен Валентины Ивановны было не просто, и Александр Петрович напряг фантазию.
– Ты права, грудь у неё маленькая, но соски – крупные, больше твоего ногтя. А у тебя их толком и не видно.
– Неужели крупные, – удивилась Элеонора. – Ой, а она у тебя на работе без лифчика ходит?
– Нет, конечно, – попытался выкрутиться Александр Петрович, – у всех женщин соски крупные, мы это в институте учили.
– Ну и ладно, – наконец согласилась Элеонора, – лучше уж без лифчика ходить, чем с уродливыми сосками.
Она набрала из отцовской сумки персиков и шоколадных конфет для друзей. К угощению проявил интерес только Илюша, который с трудом дожидался похода в столовую. Заодно он поинтересовался, почему Элеонора у них самая длинная, а папа у нее такой невысокий. На Илюшу и остальные родители произвели странное впечатление. Не родители, а какие-то карлики. Когда его папа ходил с ним гулять, он загораживал всю улицу и половину неба. Илюша, конечно, всем сразу рассказал, что папа у него – великан, а мама – великанша.
– Наверно, ты похожа на маму, – сказал он Элеоноре, – мама у тебя выше папы?
– А вот и нет! – возразила Элеонора. – Папа выше. Когда они ходят под ручку, папа даже наклоняется к маме.
– Так бывает, – объяснил Вадик. – Дети не всегда на родителей похожи. Повар, на нашей вилле – весь нищий. У него только один костюм, и тот не новый. Приходит всегда голодный, пока не поест, не начинает варить-парить. И даже иногда спит у нас на кухне, когда дочка его выгоняет. А дочка богаче моей мамы и одевается лучше королевы. Женихи у нее все на крутых тачках, а подлизываются, как бедняки, водят её по ресторанам. А она, то одного выгонит, то другого. Мне брат рассказывал. Вот и получается: у негодного папы выросла богатая дочка. Мама бы давно этого повара выгнала, да все обожают его жаркое, и я тоже.
5
В следующий раз вертолет привез и папу Илюши. Когда родители добрались до детской площадки, Илюша папу не сразу заметил и подумал, было, что нужно ждать до следующего раза. Но папа сам обнаружил сына, а тот вначале не понял, что это его любимый папа, потому что он оказался не великаном. Илюша смущенно подошел и подозрительно оглядел толпу воспитанников, их окружавших со всех сторон.
– Эй, малышня, – обратился к ним папа, – дайте мне с сыном поздороваться. А ты, Василиса, что здесь делаешь? Вон твоя мама, мы с ней одним вертолётом прибыли. И тебе, Серёжа, что нужно? Папа тебя зовет, иди.
– Пойдем, – потянул отца за руку Илюша, – там скамейка есть около речки.
– Сынок, как ты вырос за лето, – обнял его отец, когда они остались одни – я вначале глазам своим не поверил, что это ты. Вот мама удивится.
– Я это, Илюша. – Солидно подтвердил Илюша. – Я так тебя ждал, каждый день и даже два раза в день. Измучился совсем, а где мама?
Здесь папа вспомнил, что получил поручение покормить сына домашней пищей. Илюша стал с удовольствием уплетать блины, но свой вопрос не забыл.
– Папа, я тебя очень сильно люблю. Больше всего на свете, но маму чуть-чуть больше. – Илюша показал ему прижатые друг к другу большой и указательный пальцы. – Мама ведь меня родила, а ты-то тут при чем? Ты только не обижайся.
Папа даже и не думал обижаться.
– У мамы не получилось приехать. – Объяснил он. – Решили, что посещать вас будет лишь один родитель, чтобы здесь не было столпотворения. И лучше всего папы, потому что мамы могут сорвать воспитательный процесс. А почему ты измучился, тебе здесь не понравилось?
– Нет, здесь интересно, нам даже разрешают смотреть в телескоп.
– В настоящий телескоп? И что же ты там разглядел?
– Лучше всего Луна, там видны настоящие горы. И Сатурн. А на звезды смотреть не интересно, как будто смотришь так, без телескопа, никакой разницы.
– Друзей ты здесь нашел, надеюсь, или бродишь один, как сыч?
– Да, у нас три друга и одна подруга.
– Так ты научился жить в коллективе?
– А что тут сложного, подумаешь! Только я не люблю, чтобы кто-то один был главным, хочу, чтобы все были главными.
Илюша неуверенно посмотрел на папу и задал вопрос, который волновал его с самого начала встречи. Он хорошо помнил, как сидел у папы на плечах, был выше всех и однажды даже попытался потрогать рукой облако.
– Я теперь вырос большой, и ты не сможешь покатать меня на плечах, как раньше?
– Ну что ты, Илюша, конечно, смогу, да хоть прямо сейчас.
Илюша быстро взлетел вверх, оказался на плечах, гордо осмотрел окружающих и уже сам себя ощущал великаном. Папа пробежал с ним вперед, и в сторону, и назад, и подпрыгнул вверх. Илюша чувствовал себя счастливым, но в этот момент раздался звон колокола, и нужно было идти на обед. Отец поставил сына на землю, а Илюша обнял его за ноги, поднял вверх лицо и сказал, что уже наелся блинчиков и обедать не хочет, ну ничуточки. Он немного забыл о своей беде, а теперь было страшно огорчать папу битой тарелкой. Но отец не воспринял отговорки и решительно направился вместе с ним к столам. Илюша, сдерживая дыхание, пошел к своему месту.
Обед уже начался, за его столом Элеонора и Григорий с Вадиком уже дружно хлебали борщ, аромат висел в воздухе. Илюша, немного прикрыв глаза, сдвинул стульчик и увидел на своем месте полную тарелку наваристого борща. А его проклятая тарелка куда-то исчезла. Напрасно, подумал Илюша, он обижался на Валентину Ивановну, все-таки она добрая.
Очарованные пунктиром
Как-то утром я пошел на работу в свой институт – это около старого пруда за двумя дубами. Неподалеку лежит большой пустырь, единственное сооружение на нем – цвёлый деревянный плакат, на котором написано: «Свалки нет, штраф 250 р».
Но в то утро пустырь оказался на том месте, где раньше стоял институт, а там, где был пустырь, возник огромный причудливый замок, то ли монастырь, то ли терем. Его окружала высокая кирпичная стена с зубцами, украшенная голубыми ёлками. Как и всегда в таких случаях…, впрочем, таких случаев со мной ещё не случалось. То ли день был особый, то ли я не в себе.
Казалось, что замок берут приступом. Стена была полуприкрыта мужчинами разного возраста, которые цеплялись за кирпичи руками, коленями, а некоторые даже небритыми подбородками. Я заметил, что кое-кто из них очень юн: их подбородка не касалась бритва, а молодые тела просто дышали энергией. Но таких было совсем немного, большинство уже покинуло средний возраст.
– В чем дело бабушка, – спросил я у стоявшей около телеги старушки, – не в себе они, что ли, чего им там надо?
– И… и, батенька, – протянула она былинным голосом, – да ты, видать, не отсюдовый. Ну, слушай: говорят в хоромах этих белокаменных… – старуха говорила так, будто жила еще во времена Змея Горыныча.
– Какие ж они белокаменные? Кирпич, да и тот от старости серый стал.
– А ты, молодец, не перебивай. Сказывают белокаменные, значит и есть белокаменные. Может, они изнутри известкой побелены, почем знать? Так вот, живет, говорят, в хоромах этих красна девица, да такая, какой солнечный лучик припомнить не может, и под Луной таких не было. Никто ее не видывал, да всякий о ней слыхивал. Вот и мечтают мужики увидеть ее. Уж сколько лет с утра до вечера силы свои богатырские тратят. Никому пока удачи не было. А у других и сил-то не осталось. Во-он видишь, мой дурень зубец обнял, седой бороды не стыдится. Солнце встает, и он встает, лишь к вечеру вертается. «Куда тебе, старый, – скажу ему, – с тебя труха уж сыплется». А он лишь вздохнет: «Да мне, бабка, хоть бы одним глазком посмотреть на красу такую, а там и помирать не жалко».
Сказала старуха и я задумался. Сколько жил, такое лишь в сказках читал, а тут на яву происходит. Как не попытать счастья, опыт у меня имеется, каждый отпуск группы в горы вожу. Тем более, институт всё равно куда-то исчез.
Подошел я к стене и попробовал использовать глубокую расселину и места, где порода давным-давно выкрошилась. Едва я остался босиком, мне это легко удалось.
Наверху сновало довольно много народу. В большинсте это были одиночки, но попадались и организованные бригады. Как видно, стена, это не главное препятствие. Я огляделся и увидел беспорядочное нагромождение из бесформенных глыб. Некоторые по величине превосходили пароход и попадались также правильные бетонные фигуры: кубы, пирамиды, конусы, цилиндры и даже эллипсоиды. Нижние фигуры уже частично погрузились в песок.
Терем стоял на вершине всего этого скопища, а его шпили задевали за облака. Промежутки между гигантскими булыжниками и бетонными блоками образовали сложный лабиринт, сквозь который предстояло пройти.
Я углубился внутрь, но через сотню шагов уже не знал, как выйти и решил идти вперед, раз выхода не было. Ещё через сотню шагов уже не ясно было, вперед я иду или назад. Так вот в чем трудность! Идти по дну кучи, под гигантскими обломками было легко, под ногами стелился ровный песок, а между ними всегда находилась щель, сквозь которую легко проходили плечи. Идти легко, но вокруг ничего не видно – петляй наугад. А если пробираться поверху, то не заблудишься, но зато карабкаться по каменным глыбам не стоит и пробовать, даже с моими альпинистскими навыками.
Так рассуждая, я продолжал шагать понизу. Навстречу мне пробирались друзья-соперники. Настроены они были доброжелательно и охотно делились опытом: не советовали идти туда, откуда они шли. Вначале я прислушивался к советам и менял направление. Но они пробирались мне навстречу из разных щелей и все советовали повернуть обратно. Тогда я решил искать дорогу сам.
Кругом было много стен и много потолков. Стены, другой раз, были расположены так, что их вполне можно было считать потолками. В некоторых местах они были влажными и поросли мхом. Ясно было, что бродить по песку между скал можно до бесконечности, к вершине так приблизиться невозможно.
Почти отчаявшись, я наткнулся на что-то, не похожее ни на стену, ни на потолок. Скорее всего, мне удалось найти каменный пол, неровный, шероховатый, с возвышения и впадинами. Нужно пытаться находить участки, которые наклонно уходят вверх, а там видно будет. Я стал подниматься и скоро заметил, что среди каменных глыб начал пропадать хаос. Наконец, они оказались точно пригнанными друг к другу, и к полудню я вышел на солнечный свет. Терем был совсем рядом. На одной из плит лежала кукла с перепутанными ногами. Ее тряпичное туловище было особенно жалким на ярком солнце.
Вдруг, в глубине мелькнула тень. Я бросился за ней, но она скрылась среди коридоров. Дальнюю стенку занимала ветхая дверь. Странная дверь, без замочной скважины. Я зажег спичку: нет, скважина есть, но она примостилась сбоку, и в ней торчал ключ. Он не поддавался. Тогда я обошел дверь через соседнюю нишу, миновал лабиринт вестибюлей и вошел в зал. Пахло пустотой.
В просторной комнате, прижавшись спиной к окну, стояла старуха. Луч солнца робко отражался от её темени. Единственная седая прядь волос опускалась на левое ухо. Выцветший кринолин еле держался на сухом теле, из прорехи выглядывал ржавый медный обруч. Ее слепые глаза смотрели мимо меня неподвижно. Она медленно подошла и коснулась моего лица.
– Ты пришел, – прошептала она, – я ждала тебя.
Я отстранился:
– А где люди, почему здесь так пусто?
– Никого нет. Слуги давно умерли, охрана куда-то ушла, я осталась одна. – Она приблизила ко мне трясущуюся голову. – Почему ты не приходил так долго?
– Кто же вам еду готовит, милая?
– В кладовых полно припасов, да я и не ем почти. Я устала без тебя.
– Но я здесь случайно, мимо проходил и зашел…. Мне нужно идти.
Я обошел несчастную старуху и выбежал на воздух. Не переводя духа, я проскочил каменную площадку, оказался на земляном полу, ринулся куда-то наугад и, наконец, достиг кирпичной стены с зубцами.
Осада замка продолжалась. Стена была полуприкрыта мужчинами, которые цеплялись за кирпичи руками, ногами, а некоторые даже небритыми подбородками. Среди них уже не было молодых.
