Лев Юрьевич Альтмарк
Пение кузнечиков на ночной дороге
– А что я должен знать? – Больше всего Лёхе сейчас хотелось знать, где взять пива, не выходя из дома, но журналистская жилка в нём всё же была.
Кратко я рассказал ему о том, что произошло сегодня, лишь утаил сюжет со своими подмётными письмами, и Лёха ошарашено откинулся на стул. В нашем провинциальном болоте подобные скандальные истории никогда не случались, а если кто-то кого-то и убивал, то не иначе как по пьяному делу. Даже убийств из-за ревности у нас не было, больно рыбья кровь у наших обманутых мужей. Лёха тому яркий пример.
– Ну и нафига ты мне это вещаешь? – Лёха решил прощупать, какие у меня планы, ведь неспроста же я пришёл именно к нему. – Учти, я тебе не союзник. Мы с тобой, – он непроизвольно икнул, – идеологические враги, по разные стороны баррикады…
Долго рассусоливать не хотелось, нужно сразу брать быка за рога.
– Какая разница? Как бы ты ко мне ни относился, но должен помочь. Если ты, конечно, порядочный человек. Ведь погибли люди…
– Ишь, ты! – изумился Лёха. – И как же, интересно, я тебе помогу? Оживлю их, что ли?
– Ты вхож в «Союз православных», да?
– Вхож не вхож – тебе-то какое дело? – Он всё ещё соображал довольно туго. – Что тебе от них надо? Если какие-то секреты, то никаких секретов не выдаю. Да и не знаю я ничего… А тебя туда и на пушечный выстрел не подпустят!
– Мне и не надо. Мне бы только получить кое-какую информацию.
Кажется, Лёха начал потихоньку приходить в себя, и мой рассказ пробудил в нём любопытство. Он неспешно закурил, разгрёб пятернёй растрёпанные волосы и прищурился:
– Вот что я скажу. Помогать тебе я не стану, хоть ты тресни. Почему, спрашивается, я должен верить, что это не какая-то внутренняя ваша разборка? А для отвода глаз приплели сюда «Союз православных» – уж, ему-то наплевать, на виутренние ваши дела, на него и так всех собак вешают…
Мне страшно не хотелось тратить время на выяснение, кто на кого вешает собак, поэтому я перешёл к сильнодействующим средствам. Выудив из кармана пистолет, я покрутил им перед Лёхиным носом:
– Видишь? Разве приходят болтать по пустякам с такими вещицами?
От неожиданности Лёха выронил сигарету и вытаращил глаза:
– Откуда у тебя это? Ты что, меня теперь убивать пришёл?!
– Из него убит твой коллега по «партии», но убил его не я, и ты об этом уже слышал. Как пистолет попал ко мне, я рассказал.
Минуту Лёха разглядывал воронёную сталь, потом нахмурился. Хоть и пистолет всегда побуждает соображать быстрее, но Лёха, казалось, жёстко зациклился на одном:
– Ты его для чего принёс? Припугнуть или… как этого моего «коллегу»?
– Ну, и дурак же ты! – плюнул я в сердцах, спрятал пистолет и отвернулся. – Разве мне это сейчас нужно?
– Слушай, – Лёха примиренчески тронул меня за рукав, – объясни толком, что ты хочешь? С кем ты собрался воевать, с какими ветряными мельницами? Хоть ты, по правде говоря, мне и неприятен, но о таких вещах давай покумекаем…
Некоторое время мы сидели, надувшись друг на друга, как мышь на крупу. Потом из кухни выглянула Верка и с любопытством уставилась на нас.
– Жрать со мной будешь? – миролюбиво поинтересовался Лёха. Я неопределённо пожал плечами, и он скомандовал: – Верунчик, изобрази-ка чего-нибудь на скорую руку!
– Пошёл ты! – огрызнулась Верка, но яичницу поджарила и открыла банку каких-то консервов.
Лёха почти не ел, видно, после вчерашнего в него ничего не лезло. Во мне же проснулся волчий аппетит, и я вычистил почти всё, что было на столе, лишь от водки отказался. Лёха сидел напротив меня, крутил пальцем рюмку и задумчиво мусолил сигарету. Наконец, сказал:
– В общем, так. Это дело меня заинтересовало. Но учти, я вовсе не собираюсь тебе помогать, и твои сионистские заморочки мне по барабану. Попутно добавлю, что и лозунги «Союза», к которому ты меня причислил, мне глубоко безразличны. Кое-что в их программе я принимаю сочувственно, а в остальном, как ты изволил признать, я человек все-таки приличный. Есть у меня и собственные убеждения, которые я отстаиваю всегда и везде. Не нравлюсь кому-то – мне это, извините, до одного места. С кем вожусь и на чьих собраниях сижу – тоже моё дело. Как у каждого честного русского человека, у меня есть идеалы, не всегда, может, совпадающие с общепринятыми, но это уж… – Он вздохнул, прервав на полуслове декларацию своих взглядов, и перешёл к деловой части: – Всё, что ты рассказал, меня заинтересовало, скажем, как журналиста. Повторяю, как журналиста, не больше. Если мне удастся откопать что-нибудь пригодное для тебя, то это будет сделано лишь с целью написания криминальной статьи. И учти, мои симпатии вовсе не на твоей стороне. Чтобы потом было без обид. – Он криво усмехнулся. – А пушкой своей ты меня не пугай, лучше сдай в милицию, так оно спокойней. – Он прошёлся по комнате взад-вперёд, почёсывая кончик носа, потом уселся напротив меня и тряхнул чёлкой. – А теперь давай опять сначала и по порядку…
Минут тридцать мы обсуждали план действий. Конечно, любой сколько-нибудь искушённый читатель детективов осмеял бы меня и наш план от начала до конца. Дескать, не мог придумать ничего умнее, как отыскать такого занюханного компаньона, уот орый тебя ко всему на дух не переносит! Да и план был, мягко говоря, не сильно оригинальный, ведь ни я, ни Лёха не имели ни малейшего представления, как это делают. Но деваться некуда, пока меня не стукнули по голове ещё раз или не усадили в каталажку. Время пока работало на меня, но и его категорически мало. Единственное, что меня не очень устраивало, это то, что игра в детектив стала для меня вопросом жизни или смерти, для Лёхи же увлекательным приключением, в конце которого наверняка наберётся материал для скандальной газетной публикации.
Собственно говоря, многого Лёха наверняка не разузнает, ведь среди патриотов сошка он мелкая, в святая святых его не пускают и в тайные планы не посвящают, однако журналист он на местном медиа-пространстве всё-таки достаточно признанный, и с ним считаются. Некоторой информацией разжиться он наверняка сумеет, параллельно прозондировав, кто такие убитый Скворечников и Костик на белых «Жигулях». На всякий случай, я не стал расписывать, как Костик спас меня от смерти. Это прозвучало бы совсем неправдоподобно. До конца Лёхе я пока не доверял – мало ли что у него на уме! Пойдёт и выложит всё, что разузнал от меня своим вдохновителям, а потом на меня новые костики охоту начнут!
Мы договорились, что на время я уйду в подполье, а связь с ним буду поддерживать по телефону. Лёху это, кажется, воодушевило – ещё бы, не каждый день провинциальному журналисту выпадает возможность поучаствовать в самом настоящем детективном расследовании с погонями и преследованиями!
Попрощались мы довольно тепло, и не помешал этому даже недовольный скрип Верки, которая заранее подготовилась к неминуемому скандалу, не очень хорошо представляя, о чём мы беседовали.
По дороге к Вале неожиданно для самого себя я стал размышлять о том, какая странная штука судьба. Всё, что копится в душе годами – обиды, переходящие в злобу, неприязнь и отчуждение, – всё это, по сути дела, противоестественно и глупо. А мы копим в себе этот мусор и никак не хотим с ним расстаться. Однако стоит переступить какую-то грань, и тотчас появляется надежда. А где-то внутри по-прежнему не перестаёт грызть подленькая мыслишка: а стоит ли тратить на это время, которого нам и так никогда не хватает на что-то доброе и хорошее – для себя? Но в душе уже зародилось необычное доверие к окружающему миру, какое-то запоздалое и виноватое сожаление в том, что ты тратил свою жизнь на пустяки, а главное увидел только сейчас. И ты совсем по-иному начинаешь смотреть на всё, что тебя окружает, на людей, которых ты раньше ненавидел, на себя ненаглядного…
До последнего времени я Лёху откровенно терпеть не мог, внутренне заклеймив подонком, долгое время скрывавшим своё гнилое нутро, но столкнулся с ним сегодня поближе и понял, что мужик он по-прежнему неглупый, сам себе на уме и здравого смыла ещё не утратил. Другое дело, что запутался в своих исканиях, наслушался каких-то бредовых идей и за неимением собственных принял их за истину. Так ведь не он один такой. У многих в голове сегодня каша. Наверняка и я не исключение…
Уже в сумерках без особых приключений добрался я до Валиного дома. Лишь поднимаясь по лестнице, почувствовал, как смертельно устал за этот бесконечный сумасшедший день. Растянувшись после горячего душа на диване, я поплыл окончательно и не смог бы пошевелить даже пальцем, если бы потребовалось. Перед тем, как провалиться в тяжёлый и беспокойный сон, я успел лениво подумать о том, что так и не дозвонился до Толика, а это очень не помешало бы. Но ничего, завтра дозвонюсь. Будет день, будет пища. Только бы этой пищей не подавиться…
6.
Этой ночью я снова увидел сон, который видел прежде уже тысячу раз. Почему тысячу – просто такое рано или поздно начинает сниться каждому, в ком хоть капелька еврейской крови, а потом это становится навязчивой идеей, сводит с ума, и никуда от этого не деться. Но на сей раз сон был необычайно отчётлив и ярок, почти как в зале кинематографа, когда смотришь красочный широкоформатный фильм. Я чувствовал не только цвет и звук, но ощущал запах, почти касался ладонью того, что стремительно проносилось перед глазами, а в лицо мне дышал ветер будущей, пока не наступившей реальности. И всё это лишь снилось…
…Немного захмелевший от ожидания того, что неминуемо произойдёт через какие-то мгновения, и к этому неминуемому ты, оказывается, готовился всю жизнь, я медленно пробирался по длинному полутёмному салону самолёта к распахнутой двери, опираясь о мягкие шершавые спинки кресел и путаясь в коротком ворсе мохнатой дорожки под ногами. Каждый шаг давался почему-то с трудом, словно на ногах были пудовые гири, и в то же время что-то радостное звенело в груди и сладким ознобом растекалось от кончиков пальцев к затылку.
Уже и свежий ветерок дохнул из распахнутой двери, разгоняя застоявшийся сонный полумрак салона. Я тянулся к этому ветерку, но впереди меня были люди, много людей, и все они сейчас, наверное, очень походили на меня. На удивление, никто не лез по головам, не бранился и не толкался – торжественность минуты, которую каждый из моих соседей тысячу раз проигрывал в воображении, заставляла быть строгим и терпеливым.
И вот я на верхней ступеньке трапа. Чёрная ночь, переполненная искорками звёзд на невидимом небе, навалилась на матово светящееся жёлто-розовое поле аэродрома. Вдали приземистое здание из стекла и бетона, увитое зеленью, но не оно приковывает взгляд. За пределами круга, очерченного огнями, куда ни глянь, повсюду ночь. Но не такая, какой мы привыкли себе её представлять. Расстилаясь вокруг, она теплится мириадами переливающихся и дышащих огоньков, словно бесчисленные созвездия тысячекратно отразились, как в зеркале, в этой необычной и фантастической земле, о которой я прочёл столько книг, столько раз представлял встречу с ней, но лишь сейчас мне предстояло по-настоящему на неё ступить.
Спускаюсь по трапу, и в моей ладони влажная и горячая детская ладошка. За спиной – женщина, мать ребёнка. Их лиц я не вижу, но знаю, что они доверяют мне, ждут моей помощи, и я в доску разобьюсь, чтобы им здесь было хорошо и спокойно…
Ночь рассекают лимонные огни мелькающих фонарей. По высеченной в розовых отвесных скалах дороге въезжаем в большой город, расцвеченный всеми цветами полыхающей неоновой радуги. Что-то в этом городе неуловимо знакомое и родное, давно ожидаемое и вечное…
Это же Иерусалим! Г-ди, как же я сразу не догадался?!..
7.
– Где тебя, дурака, черти носят?! – заорал опер Толик, едва услышал в телефонной трубке мой голос. – Мы тут с ног сбились, тебя разыскивая. Твой дружок Файнберг мёртв, а ты – то ли жив, то ли нет – хрен тебя знает! Всё управление на ушах стоит, а что у вас там произошло – поди догадайся. Мало на нашу голову весёлых братков с их разборками да торгашей с рынка, так ещё вы в бочку полезли, вояки сраные!
– Толик, – вклинился я в его тираду, – дай хоть словечко молвить…
– Пошёл в жопу со своими словечками! – пуще прежнего заорал Толик. – Мигом дуй ко мне, пока жив. Я тебе серьёзно говорю, это не шуточки. И так уже два трупа в морозилке морга, хочешь быть третьим?..
Ага, значит, Скворечникова нашли, а про Лену ничего не известно. Хочется надеяться, что с ней всё в порядке… А может, это не Скворечников, а Лена?! Спросить у Толика, что ли?
– Куда вы попрятались, как тараканы?! – продолжал неистовствовать Толик. – Думаешь, вас найти сложно? Да раз плюнуть! Только тогда разговор будет иной… А то, ишь, нашкодили – и в кусты.
– Кого ты имеешь в виду? – осторожно поинтересовался я.
– Вас и ваших закадычных друзей «православных»! То при честном народе друг друга гавном поливаете, рубаху на пупе рвёте и головы людям морочите, а теперь, видно, насмотрелись фильмов про мафию, шлёпнули по человечку с обеих сторон – и притаились по кустам…
Так, отметил я про себя, значит, не Лена… Ход милицейских рассуждений понятен. Вполне логичный, с их точки зрения, вывод. Если так было запрограммировано настоящими убийцами, то они своей цели добились.
– Мы-то причём? – слабо возразил я. – Авторитетно заявляю…
– Вот-вот, и Пахомов то же самое заявляет. – Толик постепенно начал сбрасывать обороты. – В отличие от тебя, он никуда не прятался, а просидел в управлении на допросе всю ночь и вышел в четыре утра с подпиской о невыезде. Можешь быть уверен, тебя то же самое ждёт…
Пахомов – вождь «Союза православного народа», в миру доцент пединститута. Правда, с доцентства его недавно попёрли, но не за политические взгляды, а за то, что они мешали непосредственной работе на кафедре. Ну, некогда доценту воспитывать своих подопечных по педагогической части, его мысли посвящены спасению православных от неправославных. Увольнение он истолковал, как факт политического преследования инакомыслящих, и это как бы давало ему право трещать на каждом углу, что подлинной демократии как не было, так и нет, и наверняка не будет до тех пор, пока у власти в стране жидо-масоны. При всей абсурдности и идиотизме подобных утверждений, ход он выбрал верный – испокон веков у нас жалеют униженных и оскорблённых. Умных, рассудительных и интеллигентных – куда меньше.
– Ну, и мать его… этого Пахомова! – традиционно чертыхнулся я в его адрес. – Ты одно скажи: что с нашей секретаршей Леной? А то я ничего не знаю.
После некоторого затишья Толик разъярился по новой:
– Издеваешься? Следствие идёт в полную силу, все с ног сбились, а ищем вчерашний день… Тут объявляется красавец по телефону и как ни в чём ни бывало требует полную раскладку! Хорошо, что я у родителей твоих узнал, что ты жив, а то, ей-богу, уже панихиду в вашей синагоге заказывать собрался… Как другу, советую, дуй сюда скорее, иначе на тебя всех собак повесят – не расплюёшься. Ведь любой завтра скажет: если скрылся, значит, рыльце в пушку… А Лену вашу ещё не нашли…
– Понял, – в свою очередь разозлился я, – прекрасно понял! Но появляться у вас пока не собираюсь. Постарайся понять, почему. Позже всё расскажу.
– Идиот! – истерически завопил Толик. – Яму себе копаешь!
Но я его больше не слушал и повесил трубку. Информации из разговора я получил немного, но есть кое-что и полезное.
Оказывалось, что хвалёные милицейские профессионалы сумели выяснить не более моего. Ясно, что в нашем Б-гом забытом городе такой раскрутки вялотекущих событий никто не ожидал, и это повергло всех в натуральный шок. То, что наши доблестные опера учили в своих милицейских школах в теории, теперь необходимо делать на практике и, более того, принимать решения собственными мозгами, а это намного сложнее. Зацепок у них пока нет, одни версии. Притом, ничего оригинального, проливающего свет. Понятно, что они рано или поздно начнут копать более основательно, но для этого нужно опять же время и чтобы как следует припекло… Явившись к ним, я мог бы, конечно, кое-какие детали прояснить и помочь в поисках, но тем самым абсолютно лишил бы себя возможности предпринять что-то самостоятельно. А что бы я им разъяснил? Поверили бы они в то, что я ни в чём не виноват? А если ещё всплывут подмётные письма, писанные моей рукой… Не было бы не сомнений в профессионализме сыщиков, я, может, и помог бы, но… пока подождём. Надеюсь, за это время меня не пришлёпнут. В одну воронку снаряд дважды не попадает. Только из одной ли мы воронки с бедным Мариком? Ух, и ассоциации…
Несмотря на страшную вчерашнюю усталость, проснулся я хорошо отдохнувшим и почти свежим. Валя ни о чём не спрашивала, видно, чувствовала, что со мной что-то не ладно, однако надоедать расспросами не стала. И на том спасибо. Валюха – человек понятливый и душевный. Придёт время – сам всё объясню.
После кофе и первой утренней сигареты я принялся снова раздумывать, что предпринимать дальше. Может, Лёха что-то накопает у моих идеологических недругов, я же, периодически позванивая Толику, постараюсь быть в курсе официальных расследований. Глядишь, что-то сложится в кучку. А может, всё гораздо проще, и я напрасно сгущаю краски.
Пообещав Вале, что непременно осчастливлю её своим визитом ещё раз, я отправился на улицу. Сидеть в четырёх стенах и ждать неизвестно чего было выше моих сил.
И тут мне в голову пришла идея, абсурдная и рискованная, но если задумка удастся, то я спокойно обошёлся бы вообще без посторонней помощи. Насколько я помнил из книжек, герои детективов всегда действовали смело и агрессивно, необходимые сведения выколачивали из нужных людей чуть ли не кулаками, не очень полагаясь на помощников.
Из ближайшего телефона-автомата я сразу же позвонил Лёхе и потребовал домашний телефон Пахомова. Тот не на шутку перепугался, и мне пришлось тысячу раз поклясться, что мстить не собираюсь, и с Пахомовской головы волос не упадёт, более того, предводитель местного славянства даже не узнает, кто ему звонит. Наверняка Лёха уже пожалел о своих обещаниях, ведь участие в этой истории, даже косвенное, ничего хорошего ему не сулит. Не говоря уж о журналистской карьере.
Пахомовский телефон долго не отвечал. Наконец, в трубке послышался тоненький голосок дочери доцента-неудачника, радостно сообщивший незнакомому дяде, что папа устал и спит, а будить себя велел не раньше десяти часов утра.
Что ж, время терпит, пока восемь, поэтому развлечёмся местной прессой, авось, Лёхины коллеги что-нибудь уже написали про убийства. Ох, как развлечёмся…
Накупив в киоске газет, я примостился в скверике на лавке и принялся их внимательно изучать. Многого, естественно, я не ожидал, ведь наши провинциальные журналисты оперативностью не грешат, зато шибко уважают помянуть задним числом всех и вся, компенсируя нерасторопность велеречивостью и пространными, вакуумного содержания рассуждениями.
В первой же из газет я сразу натолкнулся на короткую заметку, безусловно, зародыш будущей сенсации:
«Вчера наш город потрясло известие о двух убийствах. Первое – убийство активиста Еврейского культурного общества Марка Файнберга, совершённое в офисе общества. По всей вероятности, убийство произошло в 15—16 часов. Второе – убийство работника одного из торгово-закупочных кооперативов Александра Скворечникова, тело которого обнаружено на новостройке в центре города. Предполагаемое время убийства – 18—19 часов. Мотивы обеих убийств не ясны, ведётся следствие. Нашему корреспонденту удалось узнать, что, по одной из версий, оба убийства, по всей видимости, связаны друг с другом. Всех граждан, имеющих какую-либо информацию, которая может помочь следствию, просим обращаться в Управление внутренних дел по круглосуточному телефону…»
В другой газете довольно скудный материал об убийствах был подан уже в рубрике с многообещающим названием «Журналистское расследование». С немалым изумлением я выяснил, что в городе снова объявился серийный насильник и убийца, года полтора назад терроризировавший женское население, но так и не пойманный правоохранительными органами, и вот снова появившийся из небытия, чтобы продолжать свои преступления. То, что раньше жертвами были только женщины, а теперь – мужчины, журналиста не смутило: значит, неизвестный маньяк изменил почерк, ведь никто пока не может это опровергнуть или подтвердить. А может, негодяй даже изменил сексуальную ориентацию…
Ага, снова принялся вычислять я, если милиция обращается за помощью к населению, а бравые газетчики за неимением информации тешат публику плодами своих похмельных сновидений, значит, следствие зашло в тупик. Или из него пока не выходило. То есть, у милиции нет ни одной существенной ниточки, за которую можно потянуть, чтобы клубок начал распутываться. Мне и карты в руки…
Впрочем, это опять только предположение. Какие-то ниточки у них, конечно, есть, и одна из них – разыскать меня. Правильно заметил Толик: если скрываешься, значит, замешан. Любой занюханный сержантик может задержать меня, и будет по-своему, по-сержантски прав. Ведь нет сомнений, что криминалисты скрупулёзно изучают каждый сантиметр и анализируют каждый крохотный факт. А уж моих следов в офисе и на стройке предостаточно. При таких уликах я бы и сам себя заподозрил…
Плевать! Мной движут не шкурные интересы, и пекусь я вовсе не о собственной безопасности! Рано или поздно всё станет на свои места, и каждый получит по заслугам. Истина восторжествует… Если, конечно, следствие не зайдёт в тупик окончательно или его не направят по ложному пути. А такое может случиться очень просто, я не сомневаюсь. Потому и лезу в бочку – пытаюсь помочь, хоть они о том и не ведают.
Два часа на лавочке пролетели незаметно. Я пытался читать в газетах и другие статьи, но в голову ничего не лезло, лишь на языке вертелись фразы, которые я скажу Пахомову по телефону. Роль разгневанного урки, задуманная мной, не очень вдохновляла, однако это было частью моей абсурдной идеи.
Наконец, время истекло, и я снова пошёл звонить.
– Проспался, козёл? – вместо приветствия прохрипел я в трубку Пахомову. – Попил нашей кровушки и дрыхнешь, мразь?
– Кто это? – дрогнувшим голосом спросил Пахомов, не опомнившийся со сна. – С кем я говорю?
– Не догадываешься, паскуда? Думаешь, у вас в городе все евреи такие зачуханные, что и постоять за себя не могут? Я только-только с поезда, мне звякнули, что твои пацаны натворила в нашем офисе, потому и прилетел.
– Откуда прилетел? – ошеломлённо спросил Пахомов.
– Откуда надо, оттуда и прилетел, и пара крепких парнишек со мной. Поиграем в войну, а? Пока с вашей конторой не разберёмся, не улетим, и не надейся. Из-под земли козлов достанем…
Пахомов испуганно икнул на том конце провода и замолчал.
– Слушай внимательно. – Я старался не терять набранного темпа. – Бродяга я справедливый, за это меня и на зоне уважали. Невинного в жмурики не подпишу. Но и тёрки наподобие ментовских мне вести некогда. Отдай по-хорошему того, кто подписал Марика, я его разберу на запчасти, а тебя не трону. Даже денег твоих откупных не возьму. Кончу дело – и веники. А то, гляди, передумаю, с тебя начну…
– Мы тут не причём! – опомнившись, затараторил Пахомов. – Это какое-то недоразумение! «Союз православного народа» – не террористическая организация. Кому-то выгодно подставить нас…
– Кончай пургу гнать! – рявкнул я. – Мне плевать, кто вы. Ты мне человечка отдай взамен убитого, а там посмотрим.
– Что вы вообще от меня хотите?! – окончательно пришёл в себя доцент и взвизгнул: – Я сейчас в милицию позвоню, и она вас…
– Звони, – хмыкнул я, – пока звонить будешь, я к тебе мигом прикачу – адресок имеется! – и тебя вместе со всей твоей семейкой… под самый корешок! Как ёлочку… Телефон остыть не успеет… Менты трупики примут!
Минуту я слушал в трубке тяжёлое прерывистое дыхание, после чего Пахомов взмолился:
– Ну, что вы от меня хотите?! Я же сказал, что мы здесь не причём! Это какое-то недоразумение. Как мне вам доказать?!
Я сделал вид, что раздумываю, и выдал домашнюю заготовку:
– Значит, так. Через час ты подвалишь туда, куда скажу. Тебя будет ждать человек, с ним пойдёшь ко мне, а тут всё обкашляем. Если крови на тебе нет, значит, придёшь, не затормозишь. Не придёшь или что-то ещё накосячишь – считаю, что ты замазан, тогда берегись. Ментов в это дело подпишешь – ещё хуже будет. Я бродяга залётный, меня тут никто не знает, а с тобой я за пять минут посчитаюсь. И с бабой твоей, и с дочкой…
Пахомов даже застонал:
– Но я же говорю…
– Сейчас я говорю, а не ты! – жёстко оборвал я его. – Не воняй раньше времени, во всём разберусь чин-чинарём. Если ты чист, можешь спать со своей бабой спокойно, а уж за мокруху, сам знаешь, ответить надо.
Я назначил ему встречу на одном из людных перекрёстков в самом центре города и сказал, что моего человека он узнает по букету цветов, будто бы тот ожидает женщину. Пахомов что-то ещё попробовал выторговать, но я сразу бросил трубку.
Конечно, ни на каком перекрёстке появляться с цветами я не собирался. Лучшего способа подставиться и не придумаешь. Расчёт мой был прост: достаточно понаблюдать со стороны, явится ли Пахомов на переговоры. Если его не будет или явится со своими «бойцами», которых я всё чаще за последнее время встречаю на улицах города, значит, никаких объяснений с «заезжим гастролёром» им не надо, к боевым действиям они готовы, а следовательно, имеют какое-то, пусть косвенное отношение к погрому в офисе. В этом случае постараюсь хоть зрительно запомнить кого-то из них. Если же Пахомов придёт один – а это почти невероятно! – значит, «Союз» и в самом деле ни при чём.
План, конечно, убогий. Возможно, с элементарной логикой не очень-то согласуется, но это лучше, чем сидеть и ждать, пока что-то прояснится само собой.
До одиннадцати – назначенного времени нашей встречи на перекрёстке – оставалось ещё минут сорок. Неспешно купив сигарет, я заглянул в цветочный магазин и выбрал букет гвоздик, который завернул для конспирации в газету. И лишь снова прокрутив в голове свой не шибко хитроумный план и махнув рукой на непредвиденные обстоятельства, отправился к перекрёстку.
Место я выбрал на редкость удачное, видно, во мне всё же была какая-то очень тонкая и недоразвитая детективная жилка. Две троллейбусные остановки, на которых с утра до вечера уйма людей, несколько больших магазинов и учреждений – здесь затеряться легко, тем не менее, всё на виду. Если за кем-то наблюдаешь, то можно находиться в двух шагах и оставаться незамеченным. Я покрутился некоторое время и решил, что всё складывается как нельзя лучше.
За пять минут до одиннадцати я выбрал какого-то скучающего кавказца в кепке-аэродроме и широких полотняных штанах.
– Выручай, брат! – хитро подмигнул я ему. – Девушку жду, вопрос жизни и смерти! И понимаешь… подпёрло. Надо в туалет лететь, а она с минуты на минуту подойти должна. Увидит, что меня нет, обида навек!
Кавказец расплылся в улыбке:
– Красивая?
– Самая лучшая в мире! Ты её задержи до моего прихода, заговори ей зубы… Отблагодарю!
– А если уведу, пока ты там… а?
– Хорошую девушку не уведёшь, – притворно вздохнул я, – а плохую не жалко.
Я поскорее сунул ему букет, показал место, где надо ждать, и удалился в дверь ближайшей конторы якобы справить нужду. Из вестибюля сквозь зеркальную дверь перекрёсток был как на ладони.
Ждать пришлось недолго. Ровно в одиннадцать из троллейбуса вылез Пахомов, тщедушный, профессорского вида мужичок с презрительно надутыми губками и бугристой лысиной, плавно переходящей в рыжие бакенбарды, а те в свою очередь перетекали в редкую бородку, очень почему-то напоминающую детский игрушечный совок. До сегодняшнего дня я видал его всего пару раз, но статьи в газетах, писанные тяжеловесным университетским слогом и полные псевдонаучным бредом про ненавистных жидо-масонов, читал регулярно. Не то, чтобы это было интересно, но какое-то садистское удовольствие я испытывал, уличая его то и дело в незнании истории, Библии и многом другом. В нашем обществе даже была подшивка с подобными опусами. Была…
Вместе с Пахомовым из троллейбуса вылез мордоворот с сизой, по-солдатски гладко выбритой физиономией. Мордоворот поразительно напоминал перегретый пулемёт-максим, в который остаётся заправить ленту с патронами, чтобы начать крошить всё, что попадает в сектор обстрела его узеньких близко посаженных глазок.
Больше с ними никого не было, но я заметил, как по разные стороны от перекрёстка притормозило трое или четверо парней, вопросительно и по-воровски поглядывающих на Пахомова. Хреновенькие они конспираторы, отметил я про себя, но если дойдёт до мордобоя, в обиду ни себя, ни своего предводителя не дадут. Только услышат хозяйское «фас».
Итак, оценим ситуацию. На встречу Пахомов всё же явился, значит, на что-то рассчитывает. По всей видимости, воевать с каким-то неизвестным уркой не собирается, а ребятки ему нужны для уверенности. Ну, и ещё чтобы ненароком по шее не схлопотать. К реальному мордобою готовятся иначе. А может, после моих телефонных страшилок он уже пришёл в себя, пошептался с единомышленниками и угрозы, конечно же, всерьёз не воспринял.
Вероятней всего, убийство Марика не их рук дело. Расколотить мебель и порвать книги они ещё могут, но поднять руку на кого-то… Не того замеса Пахомов, чтобы организовать убийство. Да и не нужно ему, по большому счёту, лезть в криминал – в других водах он рыбку ловит.
Я облегчённо вздохнул и прикурил сигарету. Хоть Пахомов и дерьмо порядочное, но лучше уж иметь дело с ним, а не с убийцами. Дело не в боязни, просто мерзко и гадко заглядывать в глаза, спокойно наблюдавшие чужую смерть. Впрочем, чувствую, что встречи с убийцей не миновать, но когда она состоится – а я всё-таки не это надеюсь! – буду готов наверняка лучше.
Больше здесь делать нечего, надо потихоньку смываться, пока не засекли. Выходить на контакт с Пахомовым и его ребятами рановато. Ничего, что я их переполошил, зато убедился, что они ни ухом и ни рылом. Значит, есть ещё кто-то, кому выгодно стравливать нас и их. Хотя началось это далеко не сегодня.
О кавказце с букетом можно не беспокоиться. Ну, зацепят его пахомовские ребятки, намнут бока, как они это частенько делают его рыночным собратьям, на том всё и закончится – не еврей же!
Незаметно я выскользнул из своего наблюдательного пункта и нырнул в толпу. На мгновение у меня мелькнула мысль: а что, если убийство всё-таки их рук дело, и они чувствуют себя настолько уверенно и безнаказанно, что могут позволить себе поиграть со мной в кошки-мышки?
Но обдумать эту мысль я не успел. За спиной раздался противный скрежет тормозов, глухой удар и крики людей с остановки. Сквозь мгновенно образовавшуюся толпу я разглядел, как знакомый белый «жигулёнок» с заляпанными грязью номерными знаками на огромной скорости влетел с проезжей части улицы на тротуар и врезался в людей. Мелькнуло испуганное лицо Пахомова, руки мордоворота, заслоняющегося от удара, подброшенный высоко в воздух букет гвоздик, и вдруг среди всей этой беспорядочно шевелящейся и галдящей массы различил на асфальте неподвижные ноги в широких полотняных брючинах. Это был мой кавказец.