Леонид Резников
2120. Ловушка для AI
Глава 4
– Куда мы все-таки идем? – спросил я, когда мы вышли за калитку дома и свернули направо, к центру деревни.
– Увидишь, – лаконично отозвался мой проводник.
Господи, ну на что здесь смотреть? За три дня я обошел всю деревню вдоль и поперек, включая и прилегающие к ней поля и лес. Даже в речке искупался, подальше от моста, где вечно плещется шумная ребятня и, того и гляди, кто-нибудь из них сверзится с перил тебе прямо на голову. Нет, я не против, конечно, – в смысле, что шумная и плещется, – но все же предпочитаю более или менее спокойный и безопасный отдых.
– И все-таки? – На меня навалилась послеобеденная лень со слабостью в ногах и свинцом в веках. Даже от приставучей жирной мухи, и то лень было отмахиваться.
– Хрю.
– Чего? – переспросил я, уставившись в лицо Степану, с трудом подавив зевок.
– Хрю!
Нет, это не Степан. Точно. Степан – мужик серьезный, деловой, и так глупо шутить не будет. А вот забор позади нас опять затрещал, застонали штакетины, заныли гвозди. Я непроизвольно втянул голову в плечи и медленно обернулся. Глаза хряка, укрывшегося за кустарником смородины, – только пятачок торчит – цепко держали меня на мушке. Хряк волновался; забор раскачивался.
– И чего эта скотина ко мне привязалась? – захныкал я.
– Боров-то? – хмыкнул Степан, останавливаясь и засовывая руки в карманы. Так ты ему с перепугу в пятачок плюнул и ногой его прищемил. Самсон – он злопамятный, хотя и добродушный. Вот помню…
– Чего-то не припоминаю, когда я его так? – наморщил я лоб, честно силясь возродить в себе память о неприятном конфузе. Слушать о навевающих страх и нечто недоброе воспоминаниях Степана мне совершенно не хотелось.
– А как ночью объявился у нас и привалился к забору дух перевести, так Самсон поздоровкаться с тобой решил. Ну и…
– Не помню, – признался я, разведя руками.
– Зато он помнит. Ладно, пошли, – Степан махнул рукой и заторопился дальше.
– Ты извини, если что, – я выдавил кислую улыбку и дружески помахал хряку.
– Хрю!
– Во-во, – сказал я, и заторопился за Степаном, постоянно оглядываясь.
Треск позади усилился. Похоже, хряку мои извинения были совершенно до лампочки. Его широкая душа требовала непременно серьезной сатисфакции.
– Степ, может, побыстрее пойдем, а? – пролепетал я.
– Не бойсь. Забор крепкий, – успокоил меня Степа, меся тяжелыми сапогами грязь. Но в его заверения мне верилось с большим трудом. В этой туше было не меньше ста пятидесяти килограмм, и навряд ли его удержат какие-то палки.
– Да чего ты, в самом деле? – удивился Степа. – Это же всего лишь свинья! Городские, – с некоторым презрением сплюнул он в сторонку.
Но прав оказался все-таки я.
В какой-то момент забор медленно начал выгибаться в нашу сторону пузырем, затем треснули две штакетины. Хряк довольно хрюкнул и подналег на забор своим тучным телом, удвоив усилия. Забор медленно, словно в замедленной съемке, начал заваливаться. Хрюканье перешло в счастливо-победное скрипучее уханье.
– Знаешь, Степа, ты как хочешь, а я делаю ноги, – напрягся я, готовый в любой миг задать стрекача.
– Э-э, – только и выдавил Степан, озадаченно почесав вихрастый затылок. Ему-то точно бояться было нечего.
Забор рухнул, а я припустил вдоль по улице, увязая сапогами в едва подсохшей грязи и оскальзываясь на свежем навозе. Хряк, перевалившись через поваленный забор, припустил за мной. И откуда только в жирном борове, скажите на милость, взялась подобная прыть?! Хряк без особых усилий, визжа от радости, настигал меня.
– А-а-а, помогите! – заголосил я, надеясь, что вот-вот у меня на фоне стресса откроется хваленое второе дыхание, но оно все никак не желало проявлять себя. Тогда я начал путать следы, надеясь, что хряка с его-то весом снесет на каком-нибудь повороте, и он поотстанет, дав мне желанные мгновения передышки. Но хитрая скотина, будто предугадывая направление моих рысканий, шла за мной след в след, хрюкая, поводя пятачком и довольно размахивая ушами. Я уже не оглядывался, боясь оступиться, и только неистово работал руками и ногами. И вдруг…
– Хрю!
Меня подбросило высоко вверх. Растопырив конечности, я сделал кувырок в воздухе и опустился на щетинистую спину хряка, инстинктивно вцепившись в огромные, чуть прозрачные уши. Возможно, останься у меня хоть капля разума на тот момент, я бы поступил по-другому. К примеру, скатился с этой туши и скрылся во дворе какого-нибудь дома. Но липкий страх пожрал остатки сообразительности, которой я всегда так кичился. Вертя хряку уши и молотя по его жирным бокам сапогами, я продолжал вопить благим матом. Вероятно, со стороны это и выглядело довольно забавно, но мне в тот момент таковым вовсе не казалось. Хряку – тем более. Ну, кому, согласитесь, понравится, если ему будут откручивать ухи.
Огромный свин взбесился окончательно.
Вы видели когда-нибудь родео? Быки, всадники в кожаных штанах, шикарные сапоги, широкополые ковбойские шляпы. Детский лепет! Бык – он тяжеловесен и несколько неповоротлив, а вот рассвирепевший, дважды оскорбленный до глубины души хряк… Меня мотало и бросало из стороны в сторону, било об землю, таскало по грязи, но я упорно стискивал свиные уши. Нет, я вовсе не пытался усмирить и, тем более, укротить непокорное животное. Обычный ступор, и не более того. Мелькание копыт, душераздирающие визги и шлепки о землю окончательно притупили мое восприятие действительности. И неизвестно, чем бы все закончилось, не появись невесть откуда шестилетнее чудо с прутиком в кулачке по имени Маринка: две косички, вздернутый нос, большущие небесно-голубые глаза, худенькая, в ярко-красном сарафане, из-под которого торчали ободранные коленки тощих ног, обутых в стоптанные сандалии.
– Самсон, фу! – Прутик взлетел и со свистом опустился на филейную часть хряка. – Фу, кому сказала!
И – удивительное дело! – боров ростом с Маринку (об остальных, совершенно несравнимых в данном случае габаритах я и вовсе молчу) замер, будто вкопанный, и уставился на девочку влюбленными глазами, дружелюбно поводя пятачком.
Я наконец разжал пальцы рук и сполз по спине хряка, блаженно растянувшись в грязи.
– Хрю!
– Я те дам «хрю»! – пригрозила Маринка кулачком. – Вот ты у меня получишь.
– Хрю? – обиженно спросил хряк. Ему было совершенно неясно, за что его бранят.
– Не подлизывайся! – насупила брови пигалица, упирая руки в бока. – Ты зачем забор сломал, а? Зачем, я спрашиваю?
– Хрю! – топнул копытом хряк и скосил на меня правый глаз.
– А ну, пошел домой!
– Хрю, – замотал головой хряк и отступил на шаг.
– Домой! Кому сказала? – грозно взмахнула прутиком Маринка. Хряк совершенно по-человечески вздохнул, развернулся и, принципиально игнорируя меня, поплелся к пролому в заборе. Девочка последовала за ним, оглядываясь на меня и продолжая выговаривать своему подопечному: – Ишь, моду взял к людям цепляться. Я тебе покажу! Цепляется он ко всем, как репей. У-у!
Уши у хряка печально обвисли и хлопали его по щекам, пятачок смотрел в землю. Виноватым себя он явно не считал. Потрещав досками свороченного забора, Самсон скрылся во дворе. Степан с девочкой на пару приподняли покореженную часть забора и вернули на место.
– Вот так!
Степан отряхнул руки, а Маринка мгновенно испарилась, заметив, как я зашевелился. Похоже, побаивалась меня.
– Ты как? – навис надо мной Степан.
– Знаешь, трудно так сразу ответить, – покряхтев, я приподнялся на руках, сел и размазал по лицу грязь. – Это вот и есть твое счастье человеческое? Природа, деревня! Тьфу! – Я встал и оглядел себя. Чиститься было бесполезно. По уши в грязи, разве что вручную отстирываться. – Ты куда меня вообще потащил, а? Я тебе говорил: не надо!
– Ну-у, – смущенно протянул Степан.
– Говорил? А ты чего?
– Я это…
– Да ну тебя, – обиженно засопел я и поплелся на речку, потому как в дом в таком виде баба Валя однозначно не пустит. Степан, помявшись, пошел следом за мной.
– Ты извини, что так вышло. Кто мог знать.
– Я мог, – огрызнулся я через плечо. – Распоследнему ослу ясно было, что забор эту тушу не выдержит.
– Но Самсон всегда такой спокойный и уравновешенный был, – пожал плечами Степан.
– Ну, плюнул с перепугу, так что, втоптать в грязь за это, да? – продолжал жаловаться я. – А сам бы чего сделал, хрюкни я ему ночью из-за забора?
– Вспомнил? – почему-то удивился Степан.
– Вспомнишь тут, – буркнул я в ответ.
– Да будет тебе. Он больше тебя не тронет.
– А больше и не надо. Хватит с меня вашей деревни!
– Может, и уважать даже начнет.
– А мне его уважение, знаешь ли…
Я замолчал, оглядывая себя и брезгливо отколупывая с одежды подсыхающую грязь. Степан плелся за мной чуть позади. Из-под ног, квохча, внезапно шарахнулась приблудная, неизвестно что делающая в высокой траве курица. Я отшатнулся, схватившись за сердце, потом зло процедил сквозь зубы, занося ногу:
– Ты еще тут вертишься!
Но отвесить пинка не решился. Во-первых, она ни в чем не виновата – это же я на нее едва не наступил! А во-вторых, кто их знает, деревенских кур. Может, они еще более злопамятны, нежели свиньи.
Наживать лишние неприятности вовсе не хотелось, и я пошел дальше, уже более внимательно вглядываясь, куда собираюсь ступить. Возможно, день у меня такой. Бывают дни, когда все идет наперекосяк. Еще Степа привязался! Чего ему в самом деле от меня надо? Неужели нельзя оставить меня в покое? Хотя бы сейчас. Сегодня…
На речке я первым делом выкупался, а затем уселся по колено в прохладной воде и принялся застирывать брюки с рубахой. Дело шло из рук вон плохо. Стирать на руках, как и большинство городских, я не привык, и вскоре на пальцах появились саднящие потертости. Стискивая зубы и стараясь не выказать боли, я продолжал усердно тереть штанины. Степан сидел рядом на пригорке, вздыхал и откровенно на меня пялился. Вот же навязался на мою голову! Когда стало совсем невмоготу, я прополоскал одежу, выбрался на берег, тщательно отжал и развесил штаны с рубахой на ветки кустарника – высохнут или нет, но не в мокром же идти.
– Да чего ты злишься? – нарушил молчание Степан. – Будто я его на тебя натравил. Специально.
– Да плевать мне на этого хряка, – буркнул я, отворачиваясь к реке и почесывая свежий комариный укус.
– А чего тогда?
– Безысходность, Степа. Обычная человеческая безысходность.
– Ну, ты уж совсем расклеился, – Степан сорвал травинку, повертел ее в пальцах и сунул в рот. – Неужели все так плохо?
– Хуже некуда. Работы нет, дома нет, семьи… семьи и не было, впрочем.
– Что так? Не успел?
– Не смог.
– Это как?
– А очень просто. – Я доплелся до Степана, опустился рядом с ним на траву и взялся наблюдать, как с рубахи срываются крупные капли и падают на песок, превращаясь в темные комки. – Ты вот смог бы жить с пустышкой, у которой на уме окромя шмоток, педикюров, макияжа и гулянок ничего нет? Еще соцсети – безостановочно, без перерыва на обед и меня.
– Сомневаюсь. Значит, вон ты к чему тот разговор завел. Наболело? – Степан растянул губы в улыбке. Зубы у него были белые, ровные, один к одному.
– Не то чтобы… К случаю пришлось, вот и выплеснулось. – Я поворошил крупный прохладный песок пальцами правой ноги.
– Неужели все такие?
– Другие пока не попадались, – уныло отозвался я.
– Вот видишь! Тем более, что-то делать надо, – мгновенно воспламенился Степан.
– А я и сделал. Одну послал, у второй «дурильник» в окно выбросил, а третью едва саму не спустил, после того как истерики закатывать взялась, мол, сериалы ее любимые мешаю ей смотреть и обсуждать фотки с подругами. И это в два часа ночи! А мне на работу, между прочим. Ночью бред всякий смотрит, тараторит пальцами без умолку, а потом полдня спит: ни приготовить, ни убраться. На все есть время, а вот на это нет. Включая меня.
– Да я не про то.
– А я про то, Степа. Знаешь, чего было, когда ее обожаемый смартфончик в окно вылетел? Не знаешь. А я еще не забыл. Это почище трех Самсонов будет!
– Хрю!
Я подскочил на месте и кубарем скатился к воде. Поднявшись на карачки и помотав головой, я уставился на пригорок, несколько правее Степана. Там, вполне довольный собой, стоял Самсон, дружески подергивая в мою сторону пятаком и качая тяжелой лопоухой головой.
– Опять ты, проклятое животное! – взъярился я, саданув кулаком по песку. – Убирайся! Пошел вон! Вон, говорю! Слышишь?
Хряк свернул голову набок и уставился на меня правым глазом. Не слышит. Или под дурачка косит. Скорее, последнее.
Степан, держась за бока и хохоча, катался по траве рядом с нахальным свином. Но свин будто и не замечал его. Внимание Самсона было полностью поглощено мной, хотя не представляю, чем я заслужил.
– Пошел, пошел прочь! – без толку скалился я, размахивая руками и топоча ногами. – Сейчас вот прут возьму. Вот, сейчас… уже… – я вцепился в ветку кустарника и попытался переломить ее, но гибкий, прочный прутик ни в какую не хотел переламываться.
Свин протяжно хрюкнул, что, скорее всего, должно было означать боевой клич, и ринулся на меня, размахивая ушами и сворачивая хвост колечком. Туша, полная счастья и целеустремления, со скоростью курьерского поезда налетела на меня.
– А-а!.. – только и вскрикнул я, отлетая в воду с прутиком в руке – все-таки отломал!..
Когда на пригорке возникли три человека – Маринка со своим «волшебным» прутиком, ее старший брат и мать, – мы с хряком плескались в воде, обдавая друга потоками брызг, толкались и резвились, производя шуму не меньше, чем целая ватага ребятни. Иногда я обхватывал рукой хряка за шею и чесал ему то жирный бочок, то за ушами, а хряк довольно ухал и хрюкал, тычась холодным пятачком мне в бок…
– На удивление жизнерадостная скотина, – сказал я, застегивая рубаху и притопывая отмытыми начисто сапогами.
Несчастного хряка, вырванного из моих объятий, угнали домой. Тот слабо сопротивлялся, все время оглядывался назад, но разве поперек прутика попрешь?
– Вот видишь, а ты: деревня! – чувственно вскинул руки Степан.
– Ну, деревня. И ни к чему так кричать.
Одежда не то чтобы высохла, но до дома дойти было можно. Не июль месяц все-таки. Хоть и тепло, но не настолько, чтобы по вечерам разгуливать во всем влажном.
– Нужно зайти домой. Куда я в таком виде пойду? – я уставился на Степана. Пусть теперь попробует настоять, чтобы я шел с ним неизвестно куда. А из дома он меня сегодня уж точно больше не вытащит – не до «бобра» мне сейчас.
– Да, – поразмыслив, согласился Степан. – Слишком много впечатлений. Тебе следует отдохнуть. Но завтра… – он погрозил мне пальцем, и мне стало несколько жутко, потому как я не мог взять в толк, угроза это или строгое предупреждение. Больно вид у Степана был серьезный.
Что ж, завтра так завтра. В конце концов, никто не обещал содержать меня здесь за красивые глазки, что было понятно с самого начала. Но, по крайней мере, еще один день вольной жизни я отвоевал.
Глава 5
Ох, деревня! Утро началось с того, что наглый и отъевшийся рыжий котяра Мурзик протопал по мне, когда я досматривал десятый сон, кутаясь от утренней прохлады в одеяло. Тяжелый он, Мурзик, и когти у него длинные и острые, но это полбеды. Главное, коту непременно захотелось полакомиться завтраком, приготовленным баб Валей для меня. Завтрак по обыкновению был выставлен на стол перед моим носом и укрыт полотенцем, что однако не мешало аппетитным запахам распространяться по комнате, действуя лучше всякого будильника. Но вставать мне не хотелось, и я, отвернувшись к стене, уткнулся носом в одеяло. Ведь я прекрасно понимал: стоит мне встать, как на меня сразу же непременно навалятся отложенные из-за вчерашнего происшествия с хряком обязанности. И потому я оттягивал «сладостный» момент приложения моих сил и творческой энергии до предела.
Так вот, Мурзик, взобравшись самым нахальным образом мне на плечо, скакнул на стол и принялся шуровать там посудой. Я поморщился и укрылся с головой. Связываться с котом вовсе не хотелось. Ну что он там может съесть? Стащит одну-две гренки с яйцами – запах указывал именно на них, – и успокоится. Однако, Мурзик, похоже, останавливаться на этом вовсе не собирался. Урча и шурша, он пробрался под полотенце и взялся греметь тарелкой. Неужели все съест? Впрочем, с такой упитанной мордой и немудрено. Я решительно выпростал из-под одеяла левую руку и похлопал ладонью по столу. Кот затих, но ретироваться, видно, не собирался. Потом урчание и чавканье возобновились. Тогда я нащупал хвост Мурзика и потянул за него – не вставать же в самом деле из-за какого-то кота! Мурзик дернулся раз-другой, опять звякнула тарелка, опрокинулся бокал, и на меня полилось молоко. Хвост кота я, разумеется, от неожиданности выпустил из пальцев. Мурзик слетел со стола и сиганул в чуть приоткрытую дверь, держа в зубах добычу – гренку.
– А, чтоб тебя! – выругался я, отирая шею и лицо полотенцем. Затем поставил на стол перевернутый бокал, протер полотенцем столешницу и завалился спать дальше. Кот, скорее всего, больше не вернется.
Но едва мне удалось вновь заснуть, как на подоконник над самой моей головой взгромоздился, хлопая крыльями, петух. Я приоткрыл один глаз и уставился на него, не шевелясь. Петух приоткрыл клюв, вновь захлопнул его, повернул голову влево и долго разглядывал меня одним глазом, проявляя нерешительность. Эта совершенно беспардонная птица взяла привычку кукарекать с подоконника, будто нельзя было усесться, как все нормальные петухи, на забор и оттуда драть глотку. Куда там! Слишком примитивно. Нужно обязательно орать прямо в самое ухо. В первое утро я его просто спихнул с подоконника. Во второе запустил в него подушкой, и пришлось тащиться во двор подбирать ее. На третье я поступил мудрее – закрыл окно, но баб Валя, вероятно, решила, что на свежем воздухе лучше спится, и вновь его отворила… Сегодня петух, застигнутый врасплох, никак не мог решиться на сольный вокал. Видно, пытался сообразить своим крохотным мозгом, что его за это ждет.
– Ку-ка-ре-ку! – не выдержал петух. Разумеется, против природы не попрешь.
– Пшел отсюда! – взмахнул я одеялом.
– Ку?.. – начал петух, продолжая коситься на меня.
– Только попробуй, – честно предупредил я птицу, нащупывая что-нибудь подходящее на столе.
– Ка…
– И-и-эх! – Полотенце просвистело в воздухе. Петух возмущенно захлопал крыльями, но не ретировался.
– Ку-ка!..
– Я тебе покажу «ку-ка», гадский будильник! – подскочив на постели, я схватил самое действенное оружие против нахальной, упертой птицы – подушку. – Только пикни мне.
– Ко-о-о, – задумчиво протянул петух, развернулся и ухнул вниз с окна. Наконец-то! Впрочем, со своей работой и сегодня он справился на отлично.
Сон окончательно покинул меня. Нет, ну надо же! Никакого покоя.
Во дворе скрипнула калитка, и послышались грузные шаги. Ну, разумеется: Степан! Сговорились они, что ли, с петухом и котом? Ну, почему меня не оставят в покое?
Вопрос, конечно, был риторическим и немым, а ответ на него знал и я сам: злой рок, стечение обстоятельств, планиды, будь они неладны!
Я спустил ноги на прохладный пол, поежился от утренней свежести и еще раз оглядел разгром на столе. Затем вделся в брюки, натянул носки, накинул рубаху и взял гренку. Жевал я ее без особого вдохновения, механически, косясь на дверь. Вот-вот она распахнется, и на пороге возникнет Степан. Так оно и вышло.
Потопав сапогами на крыльце, Степан на цыпочках пробрался к моей комнате и заглянул в дверь.
– О! – удивленно воскликнул он, широко распахивая глаза. – А ты, оказывается, ранняя птица.
– Угу, – без особого вдохновения отозвался я. Ранняя… Если бы не кот с петухом и не ты, я еще дрых и дрых в свое удовольствие.
Степан пошире отворил дверь, вошел и опустился на второй, свободный, стул, стоявший у стола.
– Ты завтракай, я подожду.
– Угу, – вновь промычал я и уставился в стол.
– Самсона не видно, – зачем-то сказал Степан и пригладил пальцами кучерявую шевелюру.
– Угу.
– Да что ты заладил, в самом деле: «угу» да «угу»! Не с той ноги встал?
– Угу… То есть вроде того, – подтвердил я его догадку.
– Ничего, сейчас позавтракаешь, умоешься и…
– Весело у вас тут, – не дал я ему закончить.
– Ты о чем?
– Обо всем помаленьку, – тяжко вздохнул я. Есть вовсе расхотелось. Тем более подмокшие гренки не вызывали особого аппетита.
Я вытер губы полотенцем и поднялся из-за стола.
Во дворе я долго и вдохновенно плескался у бочки с дождевой водой, приводя себя в состояние повышенной бодрости и счастливой приподнятости духа. Правда, особых успехов мне достигнуть не удалось и я все еще несколько вялый вернулся в дом, на ходу обтираясь полотенцем.
– Пошли, – буркнул я, натягивая рубашку. Степан хотел что-то то ли спросить, то ли сказать, но, передумав, только кивнул.
Самсона и вправду на своем посту не оказалось – странно, но факт! – и мы, миновав несколько домов, вошли в небольшой кирпичный дом, стоявший почти на самом отшибе деревни. К дому, как я заметил, подходили какие-то кабели, а на крыше торчали антенны и зарядные узлы для дронов. Неужели здесь есть дроны? До сих пор мне ни один на глаза не попадался. Впрочем, это же «бобер», а от него что угодно ожидать можно.
В доме имелась узкая прихожая, ведшая всего в одну комнату. Еще две двери были закрыты. Вероятно, они вели в кухню и санузел, судя по небольшим габаритам скрытых за этими дверями помещений. А комната, в которую я вступил вслед за Степаном, оказалась светлой и довольно просторной. Правую, дальнюю от окна, стену занимало разнообразное оборудование, среди которого я без труда смог опознать только три ноутбука и громадную серверную стойку. Не хило так для задрипанной деревеньки! Множество кабелей опутали ее и другое оборудование, словно паутиной. Но не это было главной особенностью комнаты. Посреди нее стоял широкий стол, за которым сидело пять человек. Если написать с них картину, то ее можно было бы подписать так: «Дружба народов». Здесь присутствовали: здоровенный скуластый африканец с острым взглядом зеленоватых глаз, щуплый японец с подвижным лицом, азиат или араб – так наверняка не определишь, – худой индеец в летах – этому только трубки мира не доставало, чтобы сойти за растиражированный образ, – и еще один невзрачный, с неуловимыми чертами лица европеец. Последний, возможно, был русским, а, может, и нет, судя по собравшейся в комнате разношерстной компании. В общем, выходил не слабый такой «бобер» с международным уклоном, что уже вовсе не походило на игрушки. Или все-таки сподвижники-одиночки?
Я долго мялся на пороге, не решаясь пройти к столу. Компания «бобров» с интересом разглядывала меня. Моя заминка начинала переходить в напряженную неловкость, но Степан решительно взял меня под локоть и потянул к столу.
– Проходи, чего стоишь?
Я неуверенно двинулся вперед. Степан подтащил меня к столу, и я замер с довольно растерянным видом, не зная как себя вести со столь серьезными людьми. По крайней мере выглядели они именно таковыми, даже пытались хмурить брови. Я говорю «пытались», потому как выглядело это несколько напускно.
– Федор, – представил меня Степан, возложив на мое плечо ладонь и легонько сжав его.
– Да, – выдавил я, чтобы не молчать, и добавил зачем-то: – Это я!
– Аслан Тарику, Эфиопия, – представил Степан африканца. Тот сдержанно кивнул.
– Очень приятно, – выдавил я улыбку.
– Акито Исикава, Япония.
Японец показал мне сверкающие белизной зубы, еще больше прищурив и без того узкие глаза.
– Асинивакамиг…
– Можно просто Асини, – приветливо дернул уголками губ индеец. – Понимаю, такое вряд ли запомнишь с первого раза.
Я смутился еще больше и дернул подбородком.
– Северная Америка, – закончил Степан и перешел к следующему. – Салман Аббас, Арабские Эмираты.
Араб пригладил аккуратно подстриженную бородку. Жест, равно как и вложенный в него смысл, остался для меня полнейшей загадкой.
– Ян Горак, Чехия, – закончил Степан.
Чех подвигал скулами, продолжая сверлить меня пристальным взглядом.
– А где же Австралия, Китай и, скажем, Бразилия? – решил пошутить я, дабы несколько разрядить обстановку.
Сидящие за столом переглянулись.
– Он уже в курсе? – спросил Аслан у Степана.
– Не знаю, правда, откуда. Я ему ничего не говорил, – только и пожал тот плечами и обернулся ко мне.
– Да это шутка, – напряжение за столом лишь возросло. – Понимаете, все есть, а Азии, Южной Америки и Австралии нет.
– А-а, – дружно протянули присутствующие и заулыбались.
– Да ты садись, – указал Степан на свободный стул рядом с Японцем, а сам опустился на другой во главе стола.
Я сел, важно сцепив пальцы на столе.
– Слушаю вас.
– Нет, это мы тебя слушаем, – предложил Степан. – Ты вчера с таким задором говорил, что мои товарищи прямо-таки воспылали желанием выслушать тебя.
– Хм-м, – я растерянно пожевал нижнюю губу. – А что я такого сказал?
– Много чего. Я вчера весь день думал и решил, что ты во многом прав, и было бы неплохо сконцентрировать часть нашего внимания именно на этой области. Ведь Интеллект в самом деле есть порождение человечества, и все худшее, что он вобрал в себя, могло проникнуть в него только из человека.
– Ну?
– Что «ну»? – не понял Степан.
– От меня-то что требуется? Я не психолог, не аналитик и не программист, если уж на то пошло. На кой я вам сдался?
– Психологи и аналитики у нас есть. Нам не хватает свежих идей.
– Свежих идей, – глухо повторил я, задумавшись. – Но у меня нет никаких идей: ни свежих, ни… Никаких, в общем.
– Как так? – вскинул брови Степан, а Акито с индейцем переглянулись.
– А вот так! Нет, и все. Конечно, если требуется, что-нибудь разгромить, разбить… Это, так сказать, основная моя область.
– Нет-нет, – поспешно заверил меня Степан, поерзав на стуле. – Пока не требуется.
– А что же тогда?
Степан долго молчал, пристально вглядываясь в мои «наивные» глаза, потом вздохнул.
– Хорошо. Но ты хоть с нами?
– Пока не знаю. Не уверен, – честно ответил я. – Хотелось бы поподробнее услышать о направлении деятельности, тактике и стратегии. А так судить сложно.
Степан обвел вопросительным взглядом присутствующих. Ян едва заметно кивнул.
– Ладно. В общем, задача нашей группы довольно проста и сложна одновременно: вернуть человечество в колею действия, вновь научить полагаться на себя, вывести его из-под машинной зависимости. Но пока нам не удалось достичь ничего более или менее существенного.
– Понимаю. Человечество не желает никуда выводиться, – я с трудом сдержал рвущуюся наружу ухмылку.
– В том-то и вся беда, – с кислой миной заметил Акито. – Маленький уютный собственный мирок – предел мечтаний человека. Полная ограниченность и абсолютное нежелание двигаться дальше, развиваться. Я имею в виду большинство.
– И почему это меня не удивляет? Кстати, извиняюсь за несколько провокационный вопрос: а вы действительно те, за кого себя выдаете?
– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Степан.
– Японец, араб, чех – слишком уж чисто вы изъясняетесь по-русски.
– О-о, – вскинул светлые брови Ян. – Русский язык – наша особая гордость! Он достаточно сложен, но мы постарались освоить его в совершенстве, потому как, если мы сами неспособны на что-либо, то как мы можем позволить себе двигать вперед человечество.
– Резонно, – кивнул я, несколько утратив свой игривый настрой. Сам-то я с горем пополам освоил английский: кое-как читаю несложные тексты, а вот построить корректную фразу уже не смогу.
– Кстати, мы все свободно изъясняемся еще и на немецком, английской и французском.
«Тоже мне, достижение. Полиглоты несчастные», – не без зависти подумал я, внешне ничем ее не выказав.
– Но если у вас имеются сомнения, – продолжал Ян, протягивая руку к карману своей рубашки, – то мы можем показать вам свои паспорта.
– Это излишне, – остановил я его. – Верю на слово. И прошу извинить за подобное недоверие.
– О, ничего страшного, – покивал Акиро. – Развеивать сомнения – наша прямая и очень приятная обязанность.
– Может быть, уже перейдем к делу? – нетерпеливо спросил Степан, вновь поскрипев стулом.
– Да-да, разумеется, – обернулся к нему Акиро. – Слишком много пустых слов и слишком мало действия.
– Общее направление деятельности «бобра» я, кажется, уловил. Но что вы конкретно делаете?
– Бобра? – удивленно воззрился на меня Асинивакамиг. – Какого бобра? При чем здесь бобер?
– Наш новый друг, – Степан откашлялся в кулак, – упорно продолжает называть нашу организацию «бобром».
– А что? – дернул подбородком индеец. – Забавно. И мило. Бобер! И даже остроумно, как мне кажется: точит древо, вгрызается, так сказать, в самую суть, чтобы выстроить преграду глупости.
Я не стал его разубеждать. Бобра я воспринимал в совершенно другом амплуа: животное, уничтожающее лес и перегораживающее реки, устраивая плотинами запруды в собственную угоду – на остальных и остальное ему было совершенно наплевать.
– Я думаю, – продолжал между тем индеец, – это животное вполне можно взять нашим официальным символом. Кто «за»?
Лес рук поднялся над столом. Степан, несколько помявшись, не стал отрываться от большинства.
– Ну, «бобер» так «бобер», – помассировал он нижнюю челюсть. – Продолжим!
– Да-да, – спохватился Асинивакамиг и вновь принял задумчивый вид.
– Что ж, был задан вопрос по существу, – произнес Степан. – Кто ответит?
– Ты у нас председатель, – сказал Ян. – Тебе, как говорится, и дерево в зубы.
Присутствующие не смогли скрыть улыбок, а Степан вновь кашлянул в кулак.
– Да, – после некоторой заминки продолжил он. – Итак, что же мы делаем… Трудно так сразу ответить. Мы оказываем воздействие на общество одновременно в разных направлениях. Основные, конечно, это образование и навязчивая реклама. С образованием несколько проще: мы врезаемся в вещание программ и изымаем, корректируем подаваемый материал. Изымаются, как правило, сведения, касающиеся пропаганды современного образа жизни, извращение исторических фактов и…
– Постойте, – вскинулся я, – но ведь это преступление, если я не ошибаюсь. Это… это… я даже не знаю, как это назвать!
– Не надо так бурно реагировать, – поморщился, будто от кислятины, Степан. – А вдалбливать детям в головы разный бред, по-твоему, не преступление?
– Возможно. Но законное!
– Ты сам-то понимаешь, о чем говоришь? Законное преступление.
– Ну а если вас поймают?
– Кто? – удивился Акира.
– Откуда же мне знать? – развел я руками. – Но ведь кто-то следит за вещанием? Должен следить!
– Ключевое понятие: должен! – Степан воздел к потолку палец. – Разумеется, существуют те, кто должен озаботиться этим, но стоит ли овчинка выделки, когда проще ничего не делать, особо, если не было команды «сверху»? А «сверху» никакой команды и не поступит, потому как Интеллект не в состоянии просматривать и анализировать все вещательные каналы, тем более, когда не поступает никаких сигналов. По сути, он сам наступает на собственные грабли. Лишив людей инициативы, он отдает им на контроль столь важную область, как образование, а те уверены, что Интеллект и без них со всем справится, ведь он всемогущ.
