Леонид Резников
2120. Ловушка для AI
Глава 4
Хряка Степан увез с собой, к «безутешным» хозяевам – на этом он настоял категорически. Семен сдался не без боя, протестовал, настаивал, требовал, но… Самсона грузили в фургон сразу четверо человек. Хряк был слишком крупный, слишком тяжелый, слишком неудобный – в общем, все возможные «слишком». Семен крутился рядом и помогал советами, но его никто не слушал. Он обиделся и покинул нас. Но я подозревал, что обида его крылась вовсе в другом.
Прощаясь со мной, Степан крепко пожал мне руку и шепнул в самое ухо:
– Ты герой, Федя, хотя и изрядный дуралей.
– Почему? – наивно спросил я, даже попытался улыбнуться, но вышло не очень – губы словно судорогой свело.
– Сам понимаешь: тебе крышка, – ответил Степан и уехал, оставив меня в полной прострации. Что это было: шутка или предостережение? Степана вообще трудно иногда понять. Он по жизни серьезный, даже юмор его, и тот солидный, деловой.
В общем, настроение у меня окончательно испортилось. Ох уж этот мой бойцовский дух на пару с длинным языком и желанием выпендриться. Ну да ладно, чего уж теперь.
Домой нас подбросила опергруппа. Всю дорогу мы с Софьей не обмолвились ни единым словом. Поэтому я ожидал разноса дома. Однако дома Софья долго и все также молча смотрела мне в лицо, потом уселась в кресло напротив и сказала:
– Рассказывай.
И я рассказал. Все – от начала и до конца. Меня словно прорвало. Согласитесь, держать в себе такое трудно, хочется с кем-нибудь поделиться, излить душу. Но кому расскажешь, что ты лежал в сумасшедшем доме по причине войны с телевизором?! Я не без причины побаивался, что Софья поймет все верно, соберет чемодан и хлопнет дверью. А может, и не хлопнет – закроет осторожно. Она ведь у меня очень бережливая и аккуратная. Да и дверь, вроде как, вовсе ни при чем. Но Софья все слушала и слушала, чуть склонив голову набок. А я уже не мог остановиться. К тому же мне никогда не попадались люди, умеющие так слушать. Софья умела. Вероятно, это у нее профессиональное, репортерское, но те обычно, насколько я в курсе, слова не дают сказать, все пытаются твою речь собственными репликами разбавить в попытке показать напыщенную осведомленность. Софья молчала. И слушала. А когда я наконец закончил, она вздохнула и сказала только одно:
– Бедный ты, бедный, – а после пересела на подлокотник моего кресла, прижала мою голову к своей груди и долго гладила. На меня накатило такое блаженство, какого я еще никогда в жизни не испытывал. И еще легкость – невероятная, не передаваемая словами легкость и абсолютный душевный покой. Я понимал: Софья меня в обиду не даст. Глупо, конечно, но мне так казалось.
Но сколько я ни переживал, ничего не происходило. Дни потянулись серой однообразной лентой: дом – работа, работа – дом. Работы, кстати, у меня прибавилось моими же стараниями. «Аватаров» в учебных классах, как мы их называли, решено было частично заменить учителями. Что такое «аватар»? Представьте себе видеоэкран в стену шириной и высотой в два метра. На экране помимо виртуальной доски отображается фигура учителя – такого же виртуального, как и все прочее в нашей жизни. Он нереален – просто картинка, порождение электронного разума с минимальным набором эмоций, – но выглядит как живой человек. Ходит, разговаривает, пишет на «доске», глядит на учеников, обращается к ним. Прогресс далеко шагнул, не спорю, но почему-то образование сделало шаг ровно в обратную сторону. Я уже давно подметил, чем больше прогрессивного навязывается человеку, тем хуже и бледнее он становится на фоне окружающего его мира.
Но я отвлекся – накатывает иногда, знаете ли. Работы, как я говорил, у нас прибавилось. Комиссия Минобра постановила контроль результатов учебного процесса передать человеку и наконец-то отменить глупейшую систему тестов. Сильно подозреваю, что система эта разрабатывалась отнюдь не для контроля знаний учеников и их творческого потенциала, а для некоей стандартизированной отчетности, которую можно было вбить в туповатые машинные головы – автоматизированная проверка. Так что на нас, на учителей теперь навалилась уйма работы по подготовке методического материала: как оценивать знания, как принимать экзамены. Я слышал, существовало нечто подобное более ста лет назад. Пришлось копаться в архивах. Только представьте мое удивление, когда я обнаружил, что раньше учителя преподавали лично, вручную проверяли контрольные и вживую принимали экзамены! Да, существовали билеты, которые учащиеся выбирали случайным образом, но учитель, дабы выявить способности ученика, подтянуть его, если тот что-либо запамятовал от волнения, или, напротив, вывести на чистую воду, если воспользовался шпаргалками (я, правда, не совсем понял, что это есть такое), задавал наводящие вопросы. Уму непостижимо! Какими знаниями и опытом должны были обладать эти люди, чтобы свободно ориентироваться в своей нелегкой профессии учителя. Но зато какие умы рождало тогдашнее образование. Пусть и не гениев, но всесторонне развитых личностей с широким кругозором, могущих взяться за любую работу, проявить себя в новом и развить в себе устремления по интересам. Сейчас этого нет. Единичные случаи. Вырождение, как правильно говорил Степан. И как ни противно и страшно было признавать, «бобр» оказался прав: искусственный интеллект и цифровые технологии, вернее, перебор с ними в угоду коммерции, пошли человечеству исключительно во вред.
Мне было страшно. Я боялся не справиться с новой ролью – это огромная ответственность. Но во мне тлело жгучее желание изменить что-то, сдвинуть с мертвой точки, раскрутить замирающий маховик. Я часто беседовал с коллегами. Большинство из них были крайне недовольны новой ролью, назначенной им. Кем они являлись раньше? Надсмотрщиками над машинами, в которых не было нужды. Именно о них, включая и меня, говорил тогда Степан. И именно мы должны были контролировать учебный материал, но делали мы свою работу спустя рукава – здесь он тоже оказался прав. Вся наша работа есть пустое времяпрепровождение, хорошая мина при плохой игре. Но по большому счету нам было наплевать, что дают мудрые машины нашим ученикам – на то они и мудрые. Мы отдавали им своих детей на откуп, получая за это зарплату. А машины готовили новых покорных рабов прогресса, безмолвных и бессердечных, пустых и бесполезных, как давно выпитая бутылка прохладительного напитка.
Среди моих коллег лишь немногие соглашались со мной и поддерживали мои устремления – то были истинные энтузиасты. Они с радостью окунались в новую работу, постигали новое, что являлось давно забытым старым. И при этом радовались, словно дети, даже самым малым успехам. Остальные держались особняком, вечно ворчали и всячески тормозили нашу работу. Я не держал на них ни зла, ни обиды – эти люди потеряны для общества, потеряны давно и навсегда. И, слава богу, они не были в курсе, по чьей вине заварилась вся эта катавасия.
Софья со всей присущей ей природной энергией помогала мне в моих изысканиях, подбирала материал, классифицировала его и приводила в удобоваримый вид – так рождались методические материалы, о которых мы до того и слыхом не слыхивали. Это было захватывающе, удивительно и непостижимо. Оказывается, человек мог сам творить, создавать и делать выводы! Разумеется, не обошлось и без помощи умных машин. Они помогали отыскивать материал и анализировать его – в этой области по действенности человеческий разум с искусственным не шел ни в какое сравнение. Такую помощь я признавал: машина содействовала человеку, трудилась с ним бок о бок, а не довлела над ним. Это было правильно.
Работы становилось все больше и больше, хотя мы первоначально сосредоточились на младших классах – маленькие дети казались нам более перспективными и не столь закоснелыми. А через три месяца запустили пилотный проект в пятом классе. Рук и голов не хватало. Еще нам сильно недоставало организатора, то есть того, кто направлял бы наши устремления в нужное русло – поручить подобное машине я не решался, и тут мне в голову пришла мысль подключить Степана.
Его с большим трудом удалось отыскать в Томске, куда он переехал после эпопеи с Самсоном. В деревне ему делать было больше нечего, и он нашел себя в исследовательской работе – что-то связанное с реками. Правда, я не до конца понял, чем он конкретно занимался. Но, думаю, опять же ничего стоящего и, тем более, захватывающего. Разве может сейчас талантливый человек найти себе работу по душе?..
– Здоров, Степа!
– Федя! – удивленное лицо Степана проступило на экране моего планшета. – Сто лет, сто зим! Как ты меня отыскал?
– Разве так важно?
– Совсем неважно, хотя и любопытно.
– Лучезарное светило гидрологии трудно скрыть среди множащихся в геометрической прогрессии посредственностей, – выдал я заранее заготовленную фразу. – Значит, решил спрятаться ото всех?
– Глупости, – отозвался Степан, помявшись. – Просто все осточертело. В особенности безысходность.
– Самсон?
– И он тоже, – нехотя сознался Степан. – Неприятная история вышла. Его хозяев полиция донимала еще с полмесяца, вот они на меня и взъелись.
– В чем проблема-то? Хряк почил с миром.
– Желание докопаться до истины, чтоб его. Самсона затаскали по экспертизам.
– Понимаю, не удалось, значит, пустить его на колбасу. Хотя, не совсем ясно, с чего именно на тебя взъелись?
– Пустое. Забудь, – лицо Степана стало жестким. – Ты-то сам как? Тебя не дергали?
– Бог миловал. А вот с учительством у нас завал.
– Что так?
Я рассказал. Степан долго молчал, переваривая сказанное.
– Что ж, поздравляю. Значит, вышел толк. Это хорошо.
– Хорошо, да не очень. Не хватает толковых и целеустремленных людей.
– Ты никак на меня намекаешь? – Степан растянул губы, продемонстрировав мне верхний ряд ровных, почти безупречных зубов.
– Ты будто мысли читаешь, Мессинг ты наш!
– Хватит уже дешевых комплиментов. Выдохся Степа. Все.
– Не городи чепухи!
– Мне виднее.
– Близорукость замучила?
– Наоборот, у меня прорезалось очень острое зрение.
– Значит, мания величия.
– Скорее, преследования.
– Это последствие влачения жалкого и бесцельного существования.
– Завязывай со своим психоанализом! – прорычал в микрофон Степан. – Тоже мне, умник выискался.
– А ты завязывай раскисать и дуй к нам.
– Не буду дуть! – буркнул Степан.
– Будешь! Я тут жилье тебе бесплатное пробил с помощью нашего общего друга. Как крупному специалисту.
– Какого еще друга?
– Интеллекта, кого же еще?
– Слушай, ну чего ты ко мне привязался? – плаксиво протянул Степан, состряпав кислую физиономию. – У меня только-только жизнь налаживаться начала и…
– Ты сам-то в это веришь?
– А вот это уже мое дело.
– Нет, Степа, ошибаешься! Именно что общее. Не дам я тебе угробить талант организатора.
– Отвяжись!
– Не отвяжусь! Степа, ты ж меня как облупленного знаешь. Не приедешь сам – я тебя за шкирку приволоку.
– Так нужен? – недоверчиво покосился Степан.
– Во! – полоснул я пальцами по горлу.
– Вылетаю, – бросил он и отключился, а на следующий день мы уже справляли его новоселье и обсуждали насущные проблемы образования.
– Ну, не моя это область, понимаешь? – Степан все продолжал упираться, хотя было видно, что ему интересно. Только он немного побаивался свалившейся на его могучие плечи ответственности и, сильно подозреваю, моего непосредственного участия в деле – оно и понятно.
Степана мы уговаривали очень долго, вдвоем с Софьей. Но я уже знал, что все это показное, поскольку Степан все-таки приехал…
Глава 5
За работу Степан взялся с неуемным энтузазизмом – да-да, именно энтузазизмом. На мой скромный взгляд это слово полностью отражало суть Степановой деятельности. Он, засучив рукава, с присущим ему тонким юмором расправлялся с неугодными учебными материалами, теперь уже на официальной основе: резал, кромсал, перестраивал, внедрял и исключал. В общем, не давал покоя ни себе, ни нам. По правде сказать, меня уже начинали обуревать сомнения, а правильно ли я вообще поступил, втянув его. Слишком уж лихо оно у Степана шло, и это могло закончиться очень и очень плохо.
К заботам по составлению методматериалов прибавились еще две: первая – приходилось все время притормаживать Степана; и вторая – Минобр, почуяв неладное, взялся всеми силами вставлять нам палки в колеса. Теперь приходилось воевать еще и с ним, устраивать разносы, просить, требовать, доказывать. Главной причиной недовольства столь почтенного министерства было расхождение в принципах образовательного процесса, его идеологии – Степановы устремления шли вразрез с привычными и устоявшимися десятилетиями «истинами». Но Степан был непреклонен и шел напролом. Он знал, что прав. Минобр, не в силах понять, чего добивается Степан, только вяло защищался, отстаивая застарелый реализм привычного бытия…
Но настоящая беда нагрянула внезапно и вовсе не оттуда, откуда мы ее ждали. Скандал разразился на очередном собрании школы. Родители были крайне недовольны нововведениями и с пеной у рта защищали своих чад.
– Безобразие! – кричала тощая мамаша с взлохмаченной красно-синей шевелюрой. – Просто форменное безобразие! Мой Васенька был отличником – теперь он троечник. Это не школа – это черт знает что! Вы перекрываете дорогу в жизнь моему талантливому сыну.
– Простите, – вставил я, уловив паузу в монологе возмущенной дамочки, которая понадобилась ей, чтобы набрать в легкие побольше воздуха для продолжения гневной тирады, – но ваш сын в пятом классе не знает таблицы умножения и не может выполнить простейших арифметических действий. Я могу показать результаты…
– Что вы мне тычите в нос какими-то дурацкими тестами? – взорвалась дамочка пуще прежнего. – Разве Вася собирается считать всю жизнь на пальцах? Для этого у нас есть калькуляторы!
– Возможно, но он не знает приоритета действий, – попытался я выправить положение, но все было впустую.
– Мой сын не компьютер! – выпалила дамочка, вложив в короткую фразу все презрение, на какое была способна. – Мой сын – творческая личность! Он будет артистом!
– Хм-м, вы уверены, что мы говорим об одном и том же Васе? – сострил я.
– Что, что такое? – захлопала на меня наращёнными ресницами дамочка.
– Я хочу сказать, что ваш сын за пять лет не прочитал ни одного художественного произведения, не говоря уже о том, чтобы их осмыслить, не выучил ни одного стиха, даже одной строки запомнить не смог.
– Какое неслыханное безобразие! – задохнулась дамочка. – Вы намекаете, что мой сын тупой недоумок?
– Я ни на что не намекаю, а лишь констатирую факт, – сухо отрезал я. – Он лентяй, обычный лентяй, который мог бы шутя освоить программу. Но ему это не нужно, поскольку его вполне устраивать версия родителей о его непревзойденности.
– Да, ему это не нужно. И вы совершенно верно заметили: он очень умный мальчик. И он непременно найдет себя в жизни без ваших таблиц и книг!
– А я разве против? – мне стало скучно. Чего я, собственно, добивался, вступая с дамочкой в перепалку. Ее сын – будущий гениальный артист. А я? Кто я такой? Противотанковый еж, бетонный блок на пути непревзойденного таланта? – Спасибо, мы вас поняли.
– А…
– Ваш сын будет отличником.
Дамочка долго лупала на меня своими неестественно длинными, словно у кота усы, ресницами, потом что-то проворчала себе под нос и элегантно уселась в кресло, закинув ногу на ногу.
– Кто еще хочет высказаться? – обвел я взглядом зал. Желающих оказалось немало. Просто лес рук.
– Мой Димочка собирается стать путешественником, – проникновенно вещала полноватая женщина с жутко размалеванным лицом.
– Вы уверены? – усомнился я.
– Разумеется! Он обожает путешествовать.
– Но при этом считает, что Афины находятся в Африке, а Рим – это древний исчезнувший континент.
– А разве не так? – сразила меня женщина наповал. – Впрочем, какое это имеет значение. Существуют навигаторы и…
Остальное я пропустил мимо ушей. Спорить было бесполезно, и я не стал упорствовать.
Следующей выступала миловидная крашеная блондинка. Она накручивала на палец длинный завитой локон и непрестанно чмокала огромными – нет! – просто кошмарно огромными, накачанными губами.
– Моя Зиночка исколола себе все пальчики иглой – просто возмутительно! Что за гнусный садизм, давать в руки ребенку такой опасный инструмент? А если она случайно выколет себе глазик, кто за это будет отвечать? К тому же что за дикость тысячелетней давности? Я считала, у нас передовое образование. Прямо темные века! Поймите меня правильно, но в наше время просто немыслимо шить руками, когда для этого существуют автоматы!..
– Безобразие! У моего Вовочки развилась страшная мигрень. Я буду жаловаться! – трясла над головой пальцем полногрудая красавица, чьи мочки оттягивали тяжелые бриллиантовые серьги. – Подумать только, ему приходится делать уроки! Что за глупости в самом деле? Уроки какие-то выдумали. Мало того, наши дети отсиживают в школе по два часа… Нет, вы только вдумайтесь в это! Два часа – сумасшедшая нагрузка на детский неокрепший организм. Так еще и дома им приходится сидеть над задачами, которые даже взрослые не могут решить! Я буду жаловаться…
Я уже вовсе не слушал нескончаемых высокопарных речей следующих ораторов. Мной овладели уныние и безысходность. Все наши начинания шли прахом. Мы никак не рассчитывали получить удар под дых с этой стороны. Мы упустили главное: ребенок в нашем сумасшедшем мире неприкосновенен. Настолько неприкосновенен, что даже попытка обучить его являет собой изощренное насилие. Я видел, что Степан сражен наповал, убит, растоптан и раскатан катком глупости, мои активные коллеги – растеряны, а те, кто активно оказывал нам сопротивление, торжествовали свою победу.
Я с трудом дождался окончания собрания, не проронив более ни слова, а через пару недель, в конце учебного года провел, как того требовало новое постановление, положенные контрольные и экзамены. В шестой класс перешли лишь два человека – их родители на собрании были единственными, кто не тянул рук…
Вызов в Минобр не оказался неожиданностью. Мы были к нему готовы и не тешили себя пустыми надеждами, что все выйдет по-нашему. Нас ругали, просили, потом умоляли отменить или пересмотреть результаты экзаменов. Нас даже пытались запугать кошмарными последствиями травм ранимой детской психики, но мы со Степаном оставались непреклонны. Оспаривать, по сути, нечего – это были полные нули, просто абсолютные неучи, которым и в пятом-то классе делать нечего, не то что в шестом. И нас совершенно не проняло заключение детских психологов, к которым нежно любящие родители отволокли своих чад, а те, охая и ахая, принялись выправлять последствия ужасных психических травм – за деньги еще и не те болячки могут отыскаться.
Не отменил результатов и Глобальный Интеллект. Все в рамках закона, все правдиво и прозрачно. И это стало началом крупного внутреннего конфликта Интеллекта. Его раздирали противоречия, он метался, ища решение проблемы, но ни на отмену, ни на официальное утверждение результатов никак решиться не мог. Выходил прямо-таки буриданов философский парадокс: с одной стороны, нет ничего более святого, чем человек, а с другой – знания ведь действительно отсутствовали! Родители неистовствовали, Минобр отделывался ничего незначащими, пустыми заверениями, что все будет в порядке, надеясь на Интеллект – он-то уж обязательно найдет выход! Интеллект же, в свою очередь, надеялся на помощь людей, но как можно было уточнить свои основополагающие принципы, если у тех, у кого он просил помощи, отсутствовали специальные знания? И конфликт вышел на новый виток.
Но нас со Степаном это уже не интересовало. Подав заявления об увольнении по собственному желанию, мы торжествовали, упивались одержанной победой над глупостью и – чего уж греха таить, – потихоньку посмеивались. Заваренная нами каша бурлила, пузырясь и вылезая из краев. И пусть мы добивались вовсе не того результата, на какой рассчитывали, но зато нам удалось расшевелить застойное болото. А это, согласитесь, само по себе уже немалое достижение.
Вместе с нами уволилась вся наша команда – все пять человек. Толковые, разносторонне развитые учителя, стремящиеся изменить будущее. «Бобер» возрождался в новой ипостаси. Нет, даже не «бобер» – теперь он более напоминал убеленного сединами разума старца. Мы решили не отступать с намеченного пути и организовали частную школу, правда, не особо надеясь на успех. Однако, мы ошиблись. Были еще люди, устремленные в будущее, нацеленные на лучшее и правильное. От желающих учиться у нас не было отбою. Сначала нам удалось набрать всего трех человек, затем пришло еще семеро, а после к нам повалил народ с разных городов – люди ведь общаются меж собой.
Мы ликовали как дети. Наконец-то нам все удалось, но радоваться было рано. Работы становилось все больше и больше, мы не справлялись со взятыми на себя обязательствами. Пришлось искать учителей – с этим оказалось сложнее, но мы справились. Наша школа выходила на новый уровень, и Интеллект не смог не заинтересоваться нашими успехами. К его прошлым сомнениям добавились новые. Один-два человека – исключение, но если к опальным учителям валом валит народ – это, как ни крути, уже серьезно. Минобр только разводил руками, но помешать нашей вполне законной деятельности не мог. По сути, мы не делали ничего особенного, кроме того, что принимали в школу детей, желающих учиться – «гениальным» лентяям делать у нас было нечего. В остальном это была совершенно обычная школа, где преподавались столь же совершенно обычные предметы. Что же касалось «суперсложных» контрольных и экзаменов, то наши дети шутя справлялись с ними на «ура».
Но, пока Интеллект с Минобром пребывали в тихом шоке, обозленные родители «гениев», скрипя зубами, пытались опорочить наши успехи и кричали на каждом шагу, что все наши достижения – сплошная бутафория, подделка, замыливание глаз. Не может нормальный ребенок, говорили они, выучить столько всего и остаться при этом здоровым физически и психически. Тем более, мы не допускали в школу никаких психологов. Принципиально.
Подобное серьезное предположение, как вы понимаете, Интеллект был не вправе игнорировать. Перво-наперво он постановил провести принудительное медицинское обследование наших ученик. Десять дней кряду их обследовали специалисты. Вернее, обследовал, разумеется, Интеллект, но это ничего не меняло. Результат озадачил и разочаровал всех наших противников: все дети оказались абсолютно здоровы! Теперь даже самым ярым скептикам пришлось смириться с этим. Следующие десять дней Интеллект самолично гонял отобранных случайным образом детей, всесторонне проверяя их знания. Результат превзошел все мыслимые ожидания – дети знали практически все, что должны были знать. Мало того, они еще и пытались спорить с Интеллектом, когда тот предлагал им заведомо ложную информацию. Наши противники потерпели окончательное фиаско, а Интеллект задумался над извечным вопросом: «Что делать?»
Вопрос был действительно крайне сложным. С одной стороны, наш опыт преподавания показывал, чего может достигнуть человек при корректно организованном процессе обучения, а с другой… Другая сторона упиралась в узкомыслящие лбы не желающих что-либо менять родителей. Никто из них не хотел признавать себя неправым, а их ответом, как правило, была фраза: «Это обычные недолговечные гении. А мой ребенок – он пусть и не гений, но еще себя покажет!» Спорить с ними, разумеется, никто не решался – себе дороже. Тем более что гениями в нашей школе не пахло – все как раз самые обычные середнячки, вернее, золотые серединки. Но нужно было что-то незамедлительно предпринимать. Назревающие в обществе противоречия могли в один миг перерасти в серьезный конфликт, и его возможность никак нельзя было игнорировать: ум сейчас не в почете, а «умник» – тяжкое оскорбление. И правдивость этого утверждения испытывали лично на себе многие из наших учеников, хотя, пока все ограничивалось лишь зубоскальством и презрительными насмешками.
И настал момент, когда Интеллект, по примеру великого полководца древности Александра Македонского, решил разрубить этот гордиев узел одним махом…
