Леонид Подольский
Инвестком

Следовало только выбрать день, когда Саблиной не будет в отделе. Нет, он ни слова не скажет против неё, но всё-таки в отсутствие Валентины Антоновны явно удобнее… И вот, когда Игорь всё ещё собирался, но никак не мог решиться, он столкнулся с Козлецким в лифте. Начать разговор как бы спонтанно – это была удача.

– Сергей Александрович, я хотел к вам зайти, – заспешил Игорь. Заинтересовать Козлецкого нужно было прежде, чем лифт доедет до первого этажа. – У меня есть кое-какие идеи. Хотел поделиться с вами.

– Что за идеи? – лениво спросил Козлецкий, глядя куда-то мимо; по лицу генерального гуляла отрешённая улыбка. Спрашивал он так, будто каждый день к нему приходили с какими-то идеями. «У него прическа в барашек. Светлый барашек» – отметил про себя Игорь, будто этот барашек мог как-то повлиять на разговор.

– Обмены с Санкт-Петербургом, – сказал Игорь, – начать с обменов, а там можно утвердиться на новом рынке. И ещё неприватизированные комнаты.

Игорь хотел сказать, что у него большой опыт и что он абсолютно уверен, что справится с новым делом, продумал, с чего надо начинать, но, пока он собирался, лифт остановился. Двери открылись. Козлецкий, не говоря ни слова, вышел. Игорь последовал за ним.

– Нет, это неинтересно, – с прежней странной улыбкой произнёс Козлецкий.

И всё. На этом разговор закончился. Козлецкий не хотел разговаривать. Расстроенный, Игорь подумал, что в перспективе стоит уйти, поискать должность в другом месте. Свет вовсе не сошёлся клином на «Инвесткоме».

Дела, однако, пока шли хорошо. Думать об уходе из «Инвесткома» было явно преждевременно.

25

Когда недели через две после встречи в лифте Игоря вызвали к генеральному, он предположил, что, скорее всего, предстоит продолжение так неудачно начавшегося разговора.

На сей раз, войдя в кабинет, Игорь позволил себе оглядеться. Кабинет Козлецкого показался огромным, как у министра или олигарха, в несколько раз больше, чем разделённая надвое комната, в которой за перегородками теснились сразу два отдела. Кабинет был почти пуст, только в дальнем углу стоял стол для бильярда. Козлецкий сидел за огромным столом с львиными лапами вместо ножек, в огромном кресле, напоминающем трон, он одновременно казался маленьким и в то же время напоминал фараона.

– Садитесь, – предложил Козлецкий, – но ни стула, ни кресла возле стола не оказалось. Игорь беспомощно оглянулся. Единственное свободное кресло стояло в нескольких метрах от стола, недалеко от двери. Напротив этого кресла, по другую сторону гигантского кабинета стояло ещё одно, точно такое же, в нём сидел, положив руки на перекладины, восточного вида старик с седой шевелюрой, орлиным носом и пронзительным взглядом. На тыльной стороне правой руки и на пальцах у старика видны были татуировки, и огромные перстни на безымянных пальцах с обеих сторон. Игорь сел в свободное кресло.

– Мои акционеры утверждают, что вы сотрудничаете с налоговой полицией, – негромко и как бы слегка смущаясь, но в то же время чеканя каждое слово, заговорил Козлецкий. Игорь почувствовал: у него загудело в голове и загорелись щёки.

– Ваши акционеры? – растерянно переспросил он. От неожиданности Игорь забыл, что «Инвестком» – ЗАО^[51] и, следовательно, действительно должны быть акционеры и что он даже слышал о некоторых из них.

– Да, акционеры «Инвесткома», – подтвердил Козлецкий.

– Нет, – сказал Игорь, – я ни с кем не сотрудничаю. Это какое-то недоразумение, они что-то путают, – Игорь был уверен, что ни у Козлецкого, ни у его акционеров не могло быть никаких данных для подобных утверждений. Он и представления не имел, где находится налоговая полиция. Скорее всего, акционеры заподозрили Игоря просто потому, что он старше других, или потому, что у него в прошлом была своя фирма. Или это утончённое издевательство? Но зачем Козлецкому понадобилось издеваться?

– Вы были членом партии? – неожиданно спросил Козлецкий.

– Нет, никогда.

– Кто вы по профессии? – продолжил допрашивать Козлецкий.

– Врач. Кандидат медицинских наук.

Козлецкий молчал довольно долго. Игорь оглянулся на старика. Тот сверлил его пронзительным взглядом.

– «Неужели так смотрят убийцы?» – механически подумал Игорь.

Наконец Козлецкий произнёс:

– Ладно, идите.

Игорь поднялся и двинулся к двери. Спиной он чувствовал цепкий взгляд старика. Не выдержав, Игорь обернулся. Так и есть: худощавый носатый старик сидел в прежней позе и смотрел на него немигающим взглядом.

– Идите, – повторил Козлецкий.

Игорю стало ясно, что долго работать в «Инвесткоме» ему не дадут. Нужно быть готовым ко всему, а лучше самому уходить как можно скорее. Теперь Игорь ругал себя: работал на «Инвестком», на этих… Он не находил точных слов. А нужно было думать только о себе. Увести всё, что можно. Спасибо Козлецкому, Козлу, за отличный урок – нельзя быть преданным «Инвесткому», вообще никому; выигрывает тот, кто не рефлексирует, а думает о себе. Только о себе. Только о деньгах. Это главнейший закон российской жизни. Человек человеку волк^[52]. Говорили о БАМе, славили Павку Корчагина, Павлика Морозова – всё была ложь. Коммунизм – это тоталитарная секта. А он, Игорь, двоечник. Не усвоил урок, многократно преподанный государством… Нет, он не верил в эту галиматью, он либерал, и всё же… Идеалист… И всё же повёлся… Что в России можно построить демократию… А победили бюрократия и криминал. Во что он действительно верил, так это в российский капитализм с человеческим лицом; а в комсомоле тем временем растили Козлецких… Всякие центры НТТМ^[53]… Козлецкий ведь родом из комсомола… Комсомольско-бандитско-милицейское сообщество… Ну что же, низкий поклон Козлу за науку…

26

Игорь не фантазировал, когда, не остыв от разговора с Козлецким, возбуждённо и зло произносил про себя монолог насчёт комсомольско-бандитско-милицейского сообщества. В девяносто пятом-шестом годах ещё ничего не было забыто и живы были свидетели, прошлое не отболело и мучило фантомными болями. Кое-кто из сотрудников продолжали числиться в почти умершем НИИ, где работы практически не было, где не платили зарплату и жировала одна дирекция, кормившаяся с аренды. Последние из оставшихся изредка тенями мелькали по коридорам – в здании по-хозяйски расположился «Инвестком», постоянно расширявшийся, как Вселенная после большого взрыва. Представители вымирающего племени исследователей завистливо-ненавидяще смотрели на риэлторов: так смотрят на пиратов матросы с захваченного корабля.

Как-то Игорю пришлось выслушать одного из местных. Абориген был из опустившихся интеллигентов, слегка пьян, одет бедно и небрежно, не в меру разговорчив и классово зол на Козлецкого: «Что, думаете, “Инвестком”? Вы, может, не знаете, а я знаю. Я тут двадцать лет служу. Всё начиналось с комсомола, с затулинско-лигачёвских выкормышей^[54] – рыба гниёт с головы. Вот гнило-гнило и сразу посыпалось. Я примерно в это время выбросил свой партбилет. Помните, вы вроде не очень молодой, демплатформа, марксистская^[55], пошли разборки? Серёжка Козлецкий – тогда никто, рядовой программист, в институте без году неделя, всё больше ошивался в райкоме. Это как раз через дорогу. Незаметный такой, серенький. Уговорил дать ему пару комнат под новое дело. Центр, как там звали, НТТМ, – словечко стало модное. У нас говорили «замотай-центр». Они ведь ничего не производили. Только деньги крутили – из воздуха. Лёгкие деньги – у кого голова и связи. Обналичка. Мешками возили деревянные. С этих замотай-центров всё и началось. С них и ещё с кооперативов. Бандиты, рэкет только начинались. Стали облагать данью. Им ещё, бывало, безналом платили. А в замотай-центрах шла обналичка. Банк «Менатеп»^[56], только помельче. Вот ваш Козлик и всплыл. Как говно, знаете. Был Серёга Козёл, а стал Сергей Александрович. Так и пошла комсомольско-бандитская смычка. А потом смотрю: замотай-центр превратили в «Инвестком». Стали отмывать деньги. А друзья-приятели по комсомолу превратились в банкиров.

– Первоначальное накопление капитала, – напомнил Игорь.

– Политэкономия, – горько засмеялся абориген, – долдонили, галочки ставили. Как-то, помню, заспорили на семинаре, на сколько лет вперёд видел Ленин: на сто, на пятьдесят, или вообще бесконечно. Доигрались… Просмотрели… Зато нынче я приторговываю на рынке, изучаю на собственной шкуре эту самую политэкономию, а то как же, научный сотрудник без зарплаты. Ваш-то Сергей Александрович, Козлик, был у нас, между прочим, главный политинформатор, активист. Если б не эта катавасия, Горбачёв с Ельциным, быть бы ему секретарём парткома, а то б и в райком взяли…».

27

Слегка успокоившись, Игорь попытался оценить ситуацию. Скорее всего, у «Инвесткома» имелся крот в налоговой полиции. Недаром среди акционеров присутствовали генералы. И этот крот сообщал, что кто-то на них капает. Но что Игорь, рядовой эксперт, мог узнать и чем бы он мог навредить «Инвесткому»? Того, что он знал, явно недостаточно. Тогда что же, Козлецкий зачем-то издевался? Без всякого смысла? Или между ним и акционерами шли какие-то игры? Тайный недоброжелатель сделал ложный донос? Сколько Игорь ни прокручивал в уме разговор с Козлецким, сколько ни думал об «Инвесткоме», ответа не находил. Разве можно понять, откуда растёт абсурд?

Зато тут же подвернулась возможность увести из «Инвесткома» сделки. Родственник одного из клиентов обратился с просьбой продать квартиру в Гальяново. Раньше Игорь скорее всего привёл бы его в «Инвестком», но сейчас оставил эту сделку себе. Принципиально. Вторая сделка пришла по инвесткомовской заявке. Вечером, как всегда, Игорь прозванивал потенциальных клиентов. Человек на другом конце провода сам предложил обменять квартиру без «Инвесткома», не хотел переплачивать. Игорь без колебаний согласился. Два ноль в тайном матче против Козла.

28

Валентина Антоновна, в свою очередь, сделала вывод, что Игорь, наконец, созрел. Правда, думать так он стал намного позже, после ухода из «Инвесткома», да и то не наверняка. Тогда же объяснил всё просто, жадностью. В любом случае это не был экспромт. У Валентины Антоновны всё хорошо было продумано, надо полагать, использовалась та же технология, по которой из-под носа у Козлецкого уводились и другие сделки. Игорь, грешным делом, предположил: а может и сам Козлецкий подобным образом уводит у своих акционеров? С помощью всё той же Татьяны Щербининой.

В это время Игорь расселял трёхкомнатную коммуналку в Перово на углу улицы Металлургов. Одну комнату в квартире занимала пожилая женщина, можно сказать бабушка, Тамара Степановна, ещё две – бойкая татарочка Галя с хамоватым русским мужем, охранником Николаем. Тамара Степановна запомнилась тем, что чуть ли не единственный раз в его риэлторской карьере пообещала отблагодарить Игоря: дать четыреста долларов в руки помимо «Инвесткома», если он хорошо её расселит. От неожиданности Игорь растерялся и промямлил что-то вроде: «Спасибо, конечно, но я риэлтор, а не врач. Когда я работал в хозрасчётной поликлинике, тогда, да, брал. А сейчас мы и так берём приличные деньги, – Игорь понял, что говорит не то и закончил уже совсем другим тоном, – но если не передумаете, я буду вам очень признателен». К концу расселения Тамаре Степановне, видно, стало жалко денег, но и нарушить слово было неудобно, и она пошла на компромисс между противоречивыми чувствами – вручила Игорю двести. Тогда же Тамара Степановна и поведала насчёт Гали с Колей. Где-то в соседнем доме, там как раз живёт её сестра, они нашли одинокого алкоголика и предложили ему на обмен очень хороший дом в области. Дом покупали по доверенности, погрузили мужичка в машину пьяным вместе с вещами и повезли – только километров на сто с лишним дальше от Москвы и в хибару с дырявой крышей. Проспавшись, бедолага поехал разбираться в Москву, жаловался соседям, ходил в милицию и в прокуратуру, но его отовсюду прогнали.

– Даже не знаю, – говорила Тамара Степановна, – сейчас все так делают, люди потеряли совесть. Одни деньги на уме. Поэтому я согласилась разъезжаться только через фирму.

К сделке всё было готово, Игорь собрался нести документы к нотариусу (примерно за месяц до этого Козлецкий пригласил в «Инвестком» свою знакомую нотариуса Олмазову, она сидела этажом ниже), как вдруг Валентина Антоновна распорядилась:

– Игорь Григорьевич, сделку будем оформлять у прежнего нотариуса, Филипповой. Эта новая, Олмазова – дура, лучше к ней не ходить.

– Хорошо, – Игорь удивился, но ничего не заподозрил.

Расселение делалось на средства покупательницы, так что обойти «Инвестком» вполне было возможно. Валентина Антоновна, сговорившись с Татьяной Щербининой, могли обойти и Игоря, отдав ему положенные восемнадцать процентов – он, скорее всего, ни о чем бы не догадался, – но они не решились, и потому уже на следующий день Валентина Антоновна предложила:

– Давайте эту сделку сделаем без «Инвесткома». Втроём.

– А кто третий?

– Татьяна Щербинина, – призналась Валентина Антоновна. – Она и прикроет. Деньги передадут через неё. Документы Татьяна придержала, Козлецкий о сделке ничего не знает. Ладно, я отблагодарю Татьяну из своей доли, – неожиданно расщедрилась Валентина Антоновна. Ей, возможно, показалось, что у Игоря есть какие-то сомнения. На самом деле Игорь был ошарашен другим: чтобы увести сделку, Валентина с Татьяной должны были сговориться заранее.

Татьяна Николаевна Щербинина служила главным офис-менеджером, а заодно кассиром, доверенным лицом и правой рукой Козлецкого. Она покрикивала на всех подряд, включая заведующих отделами, её боялись даже больше, чем Козлецкого. Он-то сидел в своём кабинете и редко показывался на людях. Как-то досталось и Игорю. Он привёл к Татьяне покупателей сдать деньги и вышел ровно на минуту, а когда вернулся, Щербинина их уже выпроваживала.

– Татьяна Николаевна, – заволновался Игорь, – вы что, так быстро приняли сто тысяч? – Игорь испугался, что вышла ошибка. Но она не отвечала. Игорь переспросил. И тут Татьяна Николаевна взорвалась и стала его отчитывать, чтобы не лез не в своё дело…

Она была красавица в русском стиле – полноватая, крепко сбитая, слегка похожая на матрёшку, с округлым кукольным лицом. Года через два Игорь зашёл как-то к нотариусу Олмазовой заверить документы и, кажется, встретил именно Татьяну Щербинину. Перед ним предстала худая, до прозрачности, болезненного вида женщина с желтоватым лицом, примерно треть от прежней Татьяны Николаевны. Женщина несколько смущённо (неловко было от своего вида?) поздоровалась первая. Игорь в растерянности смотрел на неё. Он перебирал в памяти всех, кого знал в «Инвесткоме», – это не мог быть никто другой, кроме Татьяны Николаевны. Однако Игорь всё равно продолжал сомневаться. Через некоторое время он поинтересовался у прежних знакомых. Оказалось, Щербинина умерла. Никто не знал, отчего, но подозревали, что её могли отравить…

29

Едва сделка закончилась, и Игорь получил от Валентины Антоновны несколько тысяч баксов, его снова вызвал Козлецкий. На сей раз генеральный был один.

– Вам надо пройти испытание на детекторе лжи, – велел он, – через два дня будет специалист.

Игорь мог, конечно, отказаться, мог сказать всё, что думает о самоуправстве директора. Но тогда пришлось бы уйти сразу, а Игорь всё ещё не был готов. У него оставалось расселение на ВДНХ, бросить которое было никак нельзя. События снова застали его врасплох. Игорь пожал плечами.

– Если это вам так нужно…

Кроме Игоря, на испытание детектором пригласили секретаршу из их отдела и ещё четверых малознакомых риэлторов. Спец протянул визитку и отпечатанный лист бумаги.

– Прочтите, пожалуйста, листок и, если вы согласны, поставьте свою подпись, – спец был по-старомодному вежлив, аккуратен и нетороплив. На листке было написано, что имярек – требовалось вставить свою фамилию, имя, отчество и год рождения – на испытание идёт добровольно, готов отвечать на все задаваемые ему вопросы и по результатам не будет иметь претензий к исследователю.

– А если я не подпишу? – недовольно спросил Игорь. – Я иду на исследование отнюдь не добровольно.

– Это не мой вопрос, – так же вежливо сказал спец, – решайте это с вашим руководством. Без вашей подписи начинать исследование я не имею права.

Получалось, что всё делается по закону, и только он, Игорь, может нарушить законную процедуру. Спорить с вежливым спецем – Игорь про себя назвал его Менгеле^[57] – было бесполезно, бунтовать против Козлецкого – гордо, но глупо.

Детектор лжи – очень простенький прибор. Спец, по фамилии Васильев, примерно в это же время он появился и в соответствующей передаче на центральном телевидении, – обмотал Игоря проводами и датчиками, одел манжету для определения давления (собственно, смысл исследования в том и состоит, что, когда испытуемый обманывает, у него учащается сердцебиение и подскакивает давление) и начал задавать свои вопросы. Вопросы казались совершенно нейтральными. Ни слова о налоговой полиции. Только фамилии: «Вы знаете Иванова, Петрова, Сидорова, Васильева?» Если Игорь отвечал «да», спец спрашивал, кто это такой. И вот тут Игорь перемудрил. Иванов, Петров, Сидоров – это, понятно, фон, обыкновенные русские фамилии. Васильев – в прошлой жизни Игорь вспомнил профессора, который работал у него в кооперативе. Но вот когда дошли до Горюнова, – тут Игорь, как ни гнал от себя эту мысль, стал думать, что Горюнов и есть человек из налоговой полиции, только интересно, кто – начальник, или какая-нибудь пешка и что, по всей видимости, его подозревают в связи именно с этим Горюновым. Что-то вроде детектива – тайные встречи, передача каких-то бумаг. Абсурд.

– Ну как, – поинтересовался Игорь, когда исследование закончилось, – всё в порядке?

– Да, – сказал спец, – результаты я доложу вашему руководству. Скажите, другого Васильева, кроме профессора, вы не знали?

– Вроде нет.

– Моя фамилия Васильев, – напомнил спец.

– Очень приятно. Но мы с вами не были знакомы.

– Скажите, – очень вкрадчиво, показалось Игорю, поинтересовался спец, – вы не учились в Ставрополе в мединституте?

– Да, – подтвердил Игорь. – Но меня об этом никогда не спрашивали, и я ни в какой анкете этого не писал. Что за бумаги вам показывали? – Ещё не хватало, чтобы в «Инвесткоме» на сотрудников собирали досье. – Вы что, из КГБ?

– ФСБ, – поправил Васильев. – ФСБ тут ни при чём. Мы с вами, кажется, учились в одной группе. Помните Сашу Васильева?

Игорь впервые внимательно посмотрел на Васильева. Вот так встреча. Однако этот Васильев совершенно не был похож на того. Тот был ярко выраженным блондином, почти альбиносом, у того кожа была очень светлая, с лёгким красноватым оттенком и глаза с едва заметными красноватыми прожилками, а этот, перед Игорем, сухопарый, очень интеллигентный, в тёмных очках (очки были и в прошлом, только светлые), с узловатыми пальцами и пепельного цвета волосами – в этом человеке присутствовало что-то от того Васильева, но не так уж много. Тот Васильев после третьего курса уехал учиться в Военно-медицинскую академию в Саратов. Игорь слышал, что после академии он служил в авиации.

– Но вы тогда были ярким блондином, а сейчас…

– Время, – печально сказал Васильев. – Почти тридцать лет прошло…

– Нехорошая у вас работа, – Васильев со своим аппаратом был по-прежнему неприятен и Игорь подчёркнуто говорил «вы». – Ловите шпионов. Прислуживаете…

– Жизнь, – философски заметил Васильев, – приходится.

На том и расстались.

30

Мимолётное пересечение с Васильевым, которого Игорь давно забыл, пробудило неожиданный вал воспоминаний – из другой жизни, очень далёкой от сегодняшней, но вместе и неразрывно с ней связанной. Саша Васильев уехал учиться в свою академию, но в Ставрополе оставалась его сестра, кажется, двоюродная – Марина? Наташа? Таня? – Игорь не мог вспомнить за давностью лет. Она училась на курс младше. Так совпало, что как только Саша уехал, сестра стала посылать сигналы – то как бы случайно встречала Игоря и начинала с ним заговаривать, просила проводить, то на институтских вечерах приглашала на дамские танцы, то, наконец, передала через кого-то из знакомых, что хотела бы встречаться. Это не было похоже на страстную внезапную любовь. Васильева была девушка рассудительная, прагматичная, она, скорее всего, решила, что перспективный отличник Игорь ей подходит, – девушки с её курса уже начинали выходить замуж.

Она, как и Васильев, была светленькая – в её белизне, в отсутствии пигмента, даже в какой-то блёклости, было что-то семейное, генетическое; но в отличие от яркого блондина Васильева сестра была незаметная, скорее некрасивая, и Игорь оставался к ней равнодушен. Между тем она сделала откровенную попытку: Игоря позвали на день рождения к её подруге. У той, единственное, что он помнил через почти тридцать лет, было непривычное восточное имя, Игорь был с ней едва-едва знаком по летнему институтскому лагерю.

В тот день много выставлено было угощения и пили много. Игорь плохо переносил алкоголь, но тут, казалось, выпил самую малость, однако то ли смешал вино с водкой, то ли всё же превысил свою норму, не сумев отбиться от доброжелателей, – он почувствовал, что ему плохо. Превозмогая тошноту, Игорь продолжал танцевать, как вдруг один из студентов, Игорь знал его смутно, простой парень из станицы, начал говорить:

– Ненавижу евреев. Они нас выселяли, – Игорь не понял, при чём тут евреи, но не спрашивать же, – я бы их всех расстреливал к чёртовой матери. Правильно делали немцы.

Его слова, скорее всего, никак не относились к Игорю. Он наверняка не подозревал, что Полтавский – еврей и всё же запахло скандалом. Но Игорю сейчас было не до него, не до выяснений и не до драки, он мечтал лишь, чтобы побыстрее закончился танец. Нужно было успеть выскочить на балкон. Игорь смутно отметил про себя, как к этому, из станицы подошла сестрёнка Васильева.

– Будешь убивать, и меня убей с ними.

Тот что-то ещё говорил, но уже негромко, Игорь не слышал. Через минуту, едва смолкла музыка, Игорь выбежал на балкон, перегнулся через перила – к счастью, внизу под балконом никого не было, и тут из него полилось. Он почти сразу пришёл в себя, никто ничего не заметил. Больше Игорь ничего вспомнить не мог. Скорее всего, он благополучно добрался до дома. Провожал ли он Марину – Наташу – Татьяну? – За давностью лет всё было забыто, он знал только, что не встречался с ней больше никогда. После дня рождения она прекратила свои попытки.

… Тут же, словно бусинка на нитке, возник из памяти другой эпизод – из почти того же самого времени. У Игоря был приятель Олег, у того приятель из группы, Иван Холодов.

– Он тебя люто ненавидит. Не знаю из-за чего, – как-то предупредил Олег. Он, вероятно, лукавил. Скорее всего, догадывался. Но дело было не в Олеге. С Иваном Холодовым Игорь никогда не пересекался, ни разу не говорил больше двух слов, между ними не было ссор. Иван был на несколько лет старше, после армии – они, хоть и на одном курсе, но жили в совершенно параллельных мирах. Игорь никак не мог затронуть его интересы, и однако же, Иван его ненавидел. Сколько Игорь ни перебирал возможные причины ненависти к нему Ивана, никаких личных оснований у того не могло быть, кроме одного, что Игорь еврей. Иван, как и тот, на дне рождения, тоже был сельский, из станицы, где евреи никогда не жили.

Но отчего? Отчего они оба так ненавидели евреев? Для Игоря это так и осталось загадкой, и он решил: средневековые глупые предрассудки. Но сейчас, после встречи с Васильевым (за прошедшие годы Игорь много чего узнал нового, тайного при советской власти), он подумал – расказачивание?^[58] Немало злопыхателей, в основном из национал-патриотов или бывших коммунистов, в последние годы обвиняли в расказачивании евреев; евреев, а не тайно лю́бую и ментально близкую им советскую, большевистскую власть; евреи-комиссарчики и евреи-чекисты нередки были в те злые годы – всё было, дьявол сеял ядовитые семена и жал кровавую жатву, но отчего они помнили и ненавидели так избирательно? Свердлова, а не Сталина и Сырцова?^[59] Евреев, а не русских, иногородних… Да и сами казаки… Игорь застал ещё время, когда живы были участники дьявольских игрищ… Как-то два подвыпивших казака, ещё крепкие, лет за семьдесят, обнявшись, вошли в автобус.

– Помнишь, Петро, как мы вас порубали под Воронежем и Касторной? – едва усевшись, стал вспоминать один, видимо, бывший будёновец.

– А мы вас под Харьковом и Екатеринославом. Аж шашка притупилась от крови, – засмеялся Петро.

– Да, крепко рубались. Брат на брата… Свои же станицы повырезали… – впал в задумчивость первый. – А вот спросишь себя, зачем? Чего нам с тобой делить, Петро? – они обнялись, поцеловались и запели старинную казацкую песню.

– «Да, – подумал Игорь, – почему казаки не помнили (или помнили, но не хотели вспоминать?) сотни жестоких еврейских погромов, особенно во время Гражданской войны?^[60] А геноцид во времена Хмельницкого?^[61] Разве не казаки залили еврейской кровью всю Украину и Польшу? Легенды, что ли, ходят среди казачества – про злобных евреев? Легенды, зеркальные еврейским»? Игорь не слышал никогда еврейских колыбельных песен, а если и слышал в раннем детстве, то давно и прочно забыл, но читал где-то, что в давнее время в еврейских колыбельных песнях часто пели про злых и жестоких казаков…

Но вот ведь ирония истории: Игорь сам, с детства, стоял за богатых и образованных и ненавидел комиссаров с чекистами и всю их хамскую низкую власть, и отец с дедушкой, хоть и не за белых, белых им не за что было любить, но и красных тоже. Красных отец всегда называл бандитами. А Игорь уже не знал прошлое, не мог помнить погромы, он не догадывался, что – чужой, что такие как он – меж жерновов, между красных и белых. Он-то себя ощущал белым. В юности было: мечтал вздёрнуть большевиков-комиссаров на телеграфных столбах от Калининграда до Владивостока. Классе в пятом-шестом с Сашей Рыбалкиным – тот наверняка был из казаков, из станицы, – племянником жены начальника краевой торговли Гольдмана, играли в Гражданскую войну против красных, били будёновцев, два воображаемых белых генерала, Деникин и Шкуро^[62]. Историю явно писали не чернилами, вязали морскими узлами.

– «Кризис самоидентичности, – усмехнулся Игорь. – Ничего-ничего не знал толком. Уже не настоящий еврей, но и не русский». Он принадлежал к поколению, из которого Советская власть на три четверти сделала зомби. – «Я, выходит, за расказаченных, а они меня ненавидели? А сами за комиссаров, но против евреев?..»

Каких-нибудь лет семь-восемь назад Игорю казалось (да что Игорь, так очень многие думали), что в Советском Союзе национальный вопрос успешно решён и притесняют одних евреев, если не считать отдельные эксцессы. Рассказывали даже такой анекдот: дружба народов – это когда русские, украинцы, белорусы, узбеки, казахи, армяне… когда все они, взявшись за руки, бьют евреев… Но вдруг оказалось, что все обижены, все недовольны и ненавидят друг друга и что советский народ, великая общность, как писали в учебниках, существовавшая вчера… что больше нет такого народа. История и вера разделили людей. Кровавое прошлое аукнулось новой кровью… Стоило только одно некрасивое слово: «национализм», заменить другим, привлекательным: «национальное самосознание», и всё – бомба взорвалась, огромная страна рассыпалась, как карточный домик…

31

Через несколько дней – на счастье, Игорь находился в отделе один – его снова вызвал Козлецкий. Генеральный сидел за столом и улыбался своей детской, слегка застенчивой улыбкой.

– «Иудушка», – подумал про себя Игорь.

– Поделитесь, – улыбаясь, поинтересовался Козлецкий, – кто такой Горюнов?

– Я полагаю, что это вы должны знать, кто такой Горюнов, – Игорь старался говорить вежливо, но, помимо воли, в его речи проскользнуло раздражение.

– Нет, отчего же, – продолжал Козлецкий, никак не реагируя на тон Игоря и всё так же улыбаясь, – у вас на него подскочило давление.

– Ну и что? – спросил Игорь. – И что это доказывает?

– Так кто же такой Горюнов? – с прежней улыбкой повторил вопрос Козлецкий. Ему, по всей видимости, интересно было играть в эту игру.

– Извините, но это становится похоже на дурной спектакль, – Игорь начинал раздражаться. – То вы меня подозреваете в связях с налоговой полицией, то предлагаете пройти испытание на детекторе лжи, теперь допытываетесь, кто такой Горюнов. Это выходит за все пределы.

– И всё-таки, вы мне скажете, кто такой Горюнов? – продолжал настаивать Козлецкий.

Это был уже театр абсурда. Козлецкий откровенно, по-мальчишески издевался.

– Вы думаете, что всё дозволено? – спросил Игорь. – Вся история с детектором – это просто сумасшедший дом.

– Идите, – вдруг сказал Козлецкий, продолжая улыбаться странной, Иудушкиной улыбкой.

Игорь поспешно вернулся в отдел. Ясно было, что его в «Инвесткоме» не оставят.

– «Нужно забрать документы по расселению», – сообразил он.

Игорь поспешно зашёл в недавно выделенную комнатку Валентины Антоновны, взял с полки толстую папку, где хранились документы по его сделкам – на сей раз это было расселение трёхкомнатной квартиры на улице Королёва – и стал запихивать в дипломат. Едва Игорь рассовал документы, снова вошёл охранник.

– Опять к Козлецкому, – сочувственно глядя, сообщил он.

Теперь Козлецкий не улыбался.

– Я решил вас уволить, – сообщил он.

– Вы на всё присвоили себе право: нарушать трудовое законодательство, не платить налоги, издеваться над сотрудниками… Вы плюёте людям в лицо и получаете от этого садистское удовольствие… Вы – очень странный человек… извращенец… – Игорь резко повернулся и вышел. По дороге он торопливо заскочил в отдел, схватил дипломат с документами и, пока не спохватились, быстрым шагом прошёл мимо охранника.

Как ни странно, никто не спохватился, что Игорь забрал документы, никто не стал его искать. Люди в расселяемой трёшке оказались приличные, тут Игорю повезло, он легко с ними договорился и сделал расселение без «Инвесткома». Это расселение надолго стало рекордным: Игорь заработал восемь тысяч долларов. В девяносто шестом году это были очень большие деньги…

32

После увольнения Игорь позвонил Васильеву.

– Из-за ваших незаконных действий меня уволили. Мне плевать, что мы когда-то учились в одной группе. Я буду обращаться в прокуратуру.

– Я не делал никаких заключений. Только передал результаты вашему руководству. И действовал я с вашего согласия, – Васильев отвечал терпеливо и вежливо.

– Фамилии вы придумывали сами?

– Кроме двух. Какие, разглашать не имею права.

– Надо полагать, работы у вас много. Копаетесь в грязном семейном белье и в криминальных разборках. Помогаете олигархам следить за жёнами. Продали душу ГБ, – Игорь со злостью бросил трубку. Тут концов не найдёшь. Только потеряешь время…