Душа писателя стремится вверх, но ее не пускают.
Сверху говорят:
– А ты что сделал со своим талантом? А ты что сделал со своей душой?
Снизу поставщики держат за ноги и кричат:
– Нет, дозвольте. Так нельзя – сперва по счетцу, пожалуйте. А то этак всякий умирать станет. Где городовой? Г. городовой, будьте великодушны, войдите в наше положение… Вот этот самый господин под предлогом скончания живота, а заместо того единственно от ихнего паскудства и необразованности…
Городовой (безнадежно). Осади назад. Публика!
Коля и Вася завтракают.
Квартира роскошная, с портретами Островского к разбойника Чуркина.
Одеты драматурги с иголочки (нижнее белье шелковое, не хуже, чем у этуалей), благоухают духами, едят с серебряной посуды, но, по непривычке к деликатному обхождению, действуют пальцами.
При каждом по льстецу.
Коля (развалясь и ковыряя в зубах вилкой). Выпить шампанского, что ли?
Вася (икает). Над-доело. Квасу клюквенного!
Умолкают и блаженствуют.
Льстецы жарят хором:
– Знаменитая пьеса их милостей «В хвост и в гриву» имела колоссальный успех как на столичных, так и на провинциальных сценах. Приходилось около театра городовых ставить, а после того полпублики у мирового судит.
Вася и Коля мурлычут.
Льстецы (продолжают). А сборы были такие, что все прочие писатели с зависти полопались и инсинуации стали пущать, а те, кои не писатели, в одном месте побили их милость палкой…
Коля. Довольно. Вася, скажи, чтобы лошадь заложили.
Вася. Зачем, Коля?
Коля. Так. Пусть стоит у подъезда. (К льстецам.) Иди вон. Нам нужно творить. Твори, Вася.
Вася закрывает глаза и несколько минут творит. Затем докладывает:
– Вот что шепнула мне муза… Переделай ты, говорит, в пьесу роман Марселя Прево[5] «Полудевы»…
Коля (облизываясь). Ах, какой роман. Там этих… подробностей столько, что ах, Боже мой…