Леонид Млечин
Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны

Судили бывшего полковника Перхурова в Ярославле летом 1922 года. Верховный трибунал при ВЦИК заседал в здании старейшего русского театра имени Федора Волкова. Председательствовал печально знаменитый Ва силий Васильевич Ульрих, который многие годы будет председателем Военной коллегии Верховного суда и подпишет смертные приговоры многим полководцам Красной армии.

В последнем слове Перхуров сказал:

– Я с самого начала своей службы глубоко был убежден, что исполняю маленькую роль в очень большом деле. Служба эта была для России. Я отдавал этой службе все, что только мог. Во время Февральской революции я оставался на фронте. Наступила Октябрьская революция – я там же остался. Я считал, что воюю ради России, независимо от того, какое правительство сидит. Но когда мне сказали в семнадцатом году, что мы не нужны, – я не мог этого понять. И вот, оставив фронт, я задал себе вопрос, нужен я России или составляю ненужный элемент. Ответ на это я буду искать в приговоре.

Вождя Ярославского восстания Александра Петровича Перхурова приговорили к высшей мере наказания. Расстреляли бывшего полковника во дворе дома, где тогда находилась ярославская ЧК. Антанта не имела к этой трагической истории никакого отношения, но пролитую в Ярославле кровь тоже поставили в вину западным державам.

«Музыканты» и «проститутки»

С антибольшевистскими силами в России, раздробленными и не способными найти согласия между собой, все было не просто. И союзники не понимали, на кого опираться и кому помогать.

Переход казаков то на одну, то на другую сторону в годы Гражданской войны отражал реальные настроения людей, которым не нравилась ни та, ни эта власть. В Новочеркасске собрался Круг спасения Дона, в котором участвовали восставшие против советской власти станицы.

Круг спасения Дона постановил «твердо отстаивать существующие ныне границы области, ее независимость и самобытность казачества». Провозгласил создание Всевеликого войска Донского, а войсковым атаманом избрал офицера, который ничем не походил на покончившего с собой Каледина и даже презирал его за политическую нерешительность и любовь к России. Новый атаман генерал-майор Петр Николаевич Краснов считал, что казакам нужно свое государство, отдельное от России.

«России – нет, – писал Краснов, – Дон совершенно одинок, и ему нужно – до восстановления России – стать самостоятельным государством». Атаман советовал казакам не вмешиваться в дела Русского государства и предоставить ему самому устроить свой образ правления, как ему будет угодно: «Казаки должны отстаивать свои казачьи права от русских… Пусть свободно и вольно живут на Дону гостями, но хозяева только мы, только мы одни… Казаки! Руки прочь от нашего казачьего дела. Дон для донцов…»

Круг спасения Дона передал войсковому атаману «всю полноту власти по управлению области и ведению борьбы с большевизмом». Народным гимном Всевеликого войска Донского объявили написанную в 1855 году песню «Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон и послушно отозвался на призыв монарха он».

Атаман Краснов обратился вовсе не к союзникам, а к германскому кайзеру Вильгельму II. Просил признать Дон самостоятельной республикой и помочь оружием. Краснов писал в Берлин, что «тесный договор сулит взаимные выгоды, и дружба, спаянная кровью, пролитой на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы со всеми нашими врагами».

8 мая 1918 года немцы вступили в Таганрог и Ростов-на-Дону. Обрадованный Краснов издал приказ, в котором говорилось: «Вчерашние внешние враги, австро-германцы, ныне союзники с нами против Красной гвардии и за восстановление на Дону полного порядка».

Краснов получал от немцев оружие, боеприпасы и снаряжение из русских же военных складов на Украине, захваченных германской армией, а в обмен снабжал оккупационные войска зерном и мясом.

«Жители довольно радушно относились к немцам, – вспоминали современники. – До сих пор невозможно понять, каким образом люди, которые еще недавно были нашими врагами, причинившие столько несчастья нам, русским, стали вдруг нашими друзьями?»

Краснов в июле 1918 года отправил своего представителя герцога Георгия Лейхтенбергского в Берлин. Он привез кайзеру обращение с просьбой заключить союз Германии и донских казаков:

«Податель сего письма, атаман Зимовой станицы (посланник) Всевеликого войска Донского уполномочен мною приветствовать Ваше Императорское величество, могущественного монарха великой Германии, и просить Ваше Величество оказать давление на советские власти Москвы и заставить их своим приказом очистить пределы Всевеликого войска Донского и других держав, имеющих войти в Доно-Кавказский союз, от разбойничьих отрядов красной гвардии…

Всевеликое войско Донское и прочие государства Доно-Кавказского союза не забудут дружеской услуги германского народа. Казаки и германцы взаимно научились уважать храбрость и стойкость своих войск и ныне, протянув друг другу руки, как два благородных бойца, борются вместе за свободу родного Дона…

Всевеликое войско Донское предоставляет Германской империи права преимущественного вывоза хлеба – зерном и мукой, кожевенных товаров и сырья, шерсти, рыбных товаров, растительных и животных жиров и масла и изделий из них, табачных товаров и изделий, скота и лошадей, вина виноградного и других продуктов садоводства и земледелия…»

Но когда вспыхнула революция в Германии, немцам уже было не до Краснова. Когда немецкие войска ушли, атаман обратился за помощью к генералу Деникину и признал его главнокомандующим Вооруженными силами Юга России, хотя на каждом шагу давал понять, что он не подчиненный, а представитель «пятимиллионного свободного народа».

У Антона Ивановича было сложное отношение к казачеству. Конечно, донцы и кубанцы – опора белых. Однако же казаки желали полной самостоятельности, а Деникин считал возможным говорить только об автономии.

Русские офицеры-добровольцы презирали атамана Краснова за союз с кайзером. Презрительно именовали войско Донское – «всевеселое войско Донское».

В ответ командующий Донской армией генерал-майор Святослав Варламович Денисов сказал добровольцам:

– Войско Донское не может, имея территорию и народ, ее населяющий, уходить от них, как то делает Добровольческая армия. Войско Донское – не странствующие музыканты, как Добровольческая армия.

Оскорбительное выражение – «странствующие музыканты» – было передано генералу Деникину, и он в свое время припомнил это донцам. Когда войско Донское, брошенное немцами, переориентировалось на союзников, в штабе Деникина презрительно сказали:

– Войско Донское – это проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит.

Генерал Денисов не остался в долгу:

– Скажите Добровольческой армии, что если войско Донское – проститутка, то Добровольческая армия есть сутенер, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании.

Атаман Краснов обвинял главнокомандующего белой армией Деникина в том, что он «изменил казакам, оскорбил жестоко их молодое национальное чувство».

2 февраля 1919 года атаману Краснову пришлось уйти в отставку.

«Уезжал поздно вечером, – вспоминал он. – Погода была отвратительная. Лил проливной дождь, мокрый снег смешался с грязью. Извозчики отсутствовали…»

Бывший атаман Краснов нашел убежище в Германии, где двадцать лет спустя предложил свои услуги Адольфу Гитлеру и возглавил Главное управление казачьих войск при имперском министерстве по делам оккупированных восточных территорий.

«В Новой Европе, Европе национал-социалистической, – мечтал атаман Краснов, – казаки займут почетное место, как наиболее культурная и способная часть народа Русского». В сорок пятом британские власти передали взятого в плен бывшего генерала Краснова советским войскам. В сорок седьмом году его как предателя казнили в Москве…

Белые воспользовались предложением Краснова пустить в ход денежные знаки, которые печатались правительством области войска Донского. «Донские деньги» ходили по всему Югу России, хотя декининская администрация печатала и собственные – так называемые «колокольчики» (на купюрах был изображен Царь-колокол).

Но сколько-нибудь сбалансировать бюджет белым не удавалось в принципе еще и по той причине, что на их территории имели хождение и советские деньги, и старые царские, и керенки, выпускавшиеся Временным правительством. Ничем не обеспеченные купюры советское правительство печатало в неограниченном количестве – это была своего рода денежная война…

Гражданская война была войной всех против всех. Не только белые и красные сражались между собой. Обе силы воевали против «зеленых», то есть крестьянской вольницы. Весной 1918 года государство распалось на отдельные республики с собственными правительствами. Да и некоторые губернии почувствовали себя более чем самостоятельно. Вспыхнули национальные и региональные войны. Отдельные части империи пытались отделиться от России. Ощущение единого государства исчезло. В провинции люди защищали только местные, региональные интересы, но не хотели и не могли объединиться, чтобы отстоять идеи в общероссийских масштабах. Свое имело куда большее значение, чем интересы всей страны.

Союзники окончательно потерялись, получая сообщения о появлении все новых правительств на огромной территории России.

8 января 1918 года Кубань провозгласила себя самостоятельной республикой и объявила, что входит в состав России на федеративных началах. Кубанское правительство заявило, что будет противостоять диктатуре и слева, и справа, иначе говоря, не принимает ни большевиков, ни монархистов. Кубанцы не хотели переходить под командование белых.

Главнокомандующий белыми войсками на Юге России генерал Деникин не принял не только попытку донцов отделиться от России, но и более скромное стремление кубанцев к самостоятельности. В результате белые создали себе слишком много врагов. Они воевали не только с большевиками, но и с национальными окраинами, прежде всего с украинцами. Офицерский корпус белой армии был высокомерен и упрям. Идея единой и неделимой России, желание сохранить унитарную державу, заведомый отказ от идеи федерации, от предоставления окраинам минимальной автономии лишали их потенциальных союзников.

На Кубани – в отличие от основной части страны – существовала парламентская форма правления. Краевая Рада собиралась раз в год. Между ее сессиями решения принимала постоянно действующая Законодательная рада. Председателем Рады избрали Николая Степановича Рябовола, главой правительства Луку Лаврентьевича Быча.

Среди кубанских политиков был раскол. Одни хотели автономии внутри России, другие, особенно председатель Рады Рябовол и глава местного правительства Быч, добивались независимости Кубани. На этой почве у них произошел конфликт с командованием Добровольческой армии, потому что для Деникина и его соратников сепаратисты были просто предателями. Лука Быч предложил создать Южно-Русский союз из казачьих областей. Офицеры белой армии возмутились, считая это сепаратизмом. Они требовали просто разогнать краевую Раду. В Екатеринодаре деникинским офицерам стало тесновато вместе с кубанцами.

Но кубанцев поддержали донцы. Большой войсковой круг в Новочеркасске обратился к другим казачьим областям с предложением провести переговоры о создании Юго-восточного союза.

В июне 1919 года в Ростове-на-Дону открылась южнорусская конференция, вопрос стоял об объединении казачества – донского, кубанского и терского. Разногласия возникли сразу – донцы хотели, чтобы в переговорах участвовали представители белой армии, кубанцы высказались против.

Переговоры оказались недолгими. На третий день конференции председатель Законодательной рады Кубани Николай Рябовол, сторонник независимости края, был убит. Рябоволу было тридцать с небольшим. Он состоял в совете директоров Кубано-Черноморской железной дороги.

Рябовол обедал с друзьями в гостиничном ресторане. Как потом выяснилось, швейцар обратил внимание на троих офицеров, которые бесцельно шатались по гостинице. В половине третьего ночи Рябовол проводил друзей, вышел на улицу, а когда вернулся, дверь уже была закрыта. Пока швейцар подоспел, один из офицеров открыл дверь – Рябовол вошел, офицер выстрелил ему в затылок. Убийцы уехали на машине.

На Кубани объявили траур. Расследование ничего не дало.

Сменявшие друг друга кубанские правительства ориентировались на созыв Учредительного собрания и создание республики, что не нравилось офицерам-монархистам. Историки полагают, что один из убийц был подчиненным белого генерала Михаила Гордеевича Дроздовского – из команды разведчиков специального назначения. Только в Ростове они убили несколько сот «неблагонадежных».

Командующий Кавказской армией генерал Врангель пожаловался Деникину, что кубанские казаки не хотят воевать, дезертируют. На сессии краевой Рады выступил Деникин. Он говорил очень жестко, имея в виду местных политиков:

– Борьба с большевизмом далеко не окончена. Идет самый сильный, самый страшный девятый вал. И потому не трогайте армию. Не играйте с огнем. Пока огонь в железных стенах, он греет. Но когда вырвется наружу, произойдет пожар. И кто знает, не на ваши ли головы обрушатся расшатанные вами подгоревшие балки?

На Парижскую мирную конференцию поехала и делегация кубанцев под руководством Луки Быча. Делегация просила страны Антанты признать Кубань независимым государством. Просьба была отвергнута.

Зато кубанская делегация подписала договор о взаимном признании Кубани и Республики горцев Северного Кавказа. Командование белой армии восприняло это как вызов, потому что не признавало горскую республику и фактически с ней воевало. Деникин назвал этот договор изменой и 25 октября 1919 года приказал членов делегации «предать военно-полевому суду за измену».

Его приказ исполнил командир 1-го конного корпуса Кавказской армии генерал-лейтенант Виктор Леонидович Покровский, известный своей жестокостью. Даже казачий генерал Андрей Григорьевич Шкуро, не замеченный в либерализме, поражался тому, что творил Покровский:

«Однажды, когда мы с ним завтракали, он внезапно открыл дверь во двор, где болтались на веревках несколько повешенных.

– Это для улучшения аппетита, – сказал он».

Генерал Покровский приказал разоружить дивизион, верный Кубанской раде, арестовал сторонников самостоятельности и устроил военно-политический суд.

Депутата и полкового священника А. И. Калабухова, который вернулся, чтобы доложить Законодательной раде об итогах работы в Париже, приговорили к смертной казни, и на следующий день, в семь часов утра, его повесили на Крепостной площади, причем военные запретили снимать его труп. Это вызвало возмущение в городе, женщины здесь собирались, плакали, причитали:

– Батюшка, батюшка…

Деникин приказал Петру Николаевичу Врангелю «принять все меры для предотвращения преступной агитации в Екатеринодаре». Врангель, желая покончить со свойственным казакам стремлением обособиться, велел своим подчиненным арестовать всех, кого они считают нужным посадить.

То, что совершил Врангель в Екатеринодаре, называется военным переворотом, на улицах появились патрули, развернулись войска, они окружили Законодательную раду, и под винтовочными дулами депутаты приняли конституцию кубанской республики и самораспустились. Вся власть перешла воинскому атаману.

Генерал Врангель подписал приказ по Кавказской армии: «Прикрываясь именем кубанцев, горсть предателей, засев в тылу, отреклась от Матери-России. Некоторые из них дошли до того, что заключили преступный договор с враждебными нам горскими народами. Преступники оказывали содействие врагам России, красной нечести. Я обязан спасти армию и не допустить смуты в ее тылу».

Врангель распорядился арестовать всех, кого разведка считала агентами большевиков. В ту же ночь взяли семьдесят человек. Шестерых Врангель приказал предать военно-полевому суду. Всех приговорили к смертной казни. Кубанская общественность обратилась к генералу с просьбой о помиловании. Последовал отказ. Через день приговор привели в исполнение.

Кубанцы ничего не забыли и не простили. Кубанские казаки стали в массовом порядке дезертировать из армии Деникина. Военный историк, служивший в белой армии, подвел итог: «Кубанцы и донцы были наиболее сильными и значительными мускулами в теле Добровольческой армии, но обладали удивительной особенностью не подчиняться центрально-мозговой системе, а потому почти всегда действовали вразброд. В результате Добровольческая армия, родившись на Дону, умерла на Кубани».

«Я не думал, что они такие идиоты»

К началу 1919 года в стране практически не осталось иностранных журналистов. Телеграммы из России шли неделями. Поступала отрывочная информация о перипетиях Гражданской войны. Газеты писали о том, что большевики национализировали женщин, церкви превращены в бордели, а отряды китайцев вызваны в Россию для расправы над врагами большевиков.

«Нью-Йорк таймс», газета с таким высоким реноме, и та с ноября 1917 по ноябрь 1919 года девяносто один раз сообщала, что правительство большевиков пало, четыре раза – что Ленин и Троцкий готовятся бежать из России и один раз, что Ленин убит (см. «Новая и новейшая история», № 5/2008).

В Париже знали о ситуации в России так же мало, как об обратной стороне Луны. Британский премьер-министр Ллойд Джордж, пожалуй, знал меньше других. Он считал, что Харьков – это фамилия русского генерала.

К концу 1918 года в России находилось сто восемьдесят тысяч иностранных солдат. Но, вообще говоря, когда осенью восемнадцатого Германия капитулировала и закончилась Первая мировая, исчезли основания для пребывания союзнических войск на российской территории.

Интервенция, предпринятая против немцев, приняла совершенно иной характер. Страны Антанты не собирались участвовать в Гражданской войне. Но начали поставлять белым оружие, обмундирование, боеприпасы и постепенно втянулись. Поговаривали даже о крестовом походе против безбожных большевиков. Но нашлось и множество противников военного вмешательства. Скажем, канадцы, которые, подчиняясь общему решению, отправили своих солдат в Сибирь и на Север, не скрывали своего желания вернуть их на родину.

Англию, пожалуй, устраивала слабая Россия во главе с большевиками, если они не станут покушаться на Индию и Средний Восток. Франция, напротив, не возражала бы против сильной России с белым правительством – как будущий противовес Германии, которая когда-нибудь оправится от поражения в Первой мировой. К тому же французские вкладчики хотели бы получить свои деньги, вложенные в Россию.

Англичане заключили с французами «Соглашение по вопросу о деятельности в Южной России». Речь шла об объединении сил и расходов на поддержание антибольшевистских сил. Договорились: французская зона – Южная Украина и Крым, британская – Кавказ и Центральная Азия.

Французы обещали выделить двенадцать дивизий для высадки на Юге России. Через Одессу намечалось снабжать армию генерала Деникина всем необходимым. Но из этого мало что получилось. Французам не хватало ни средств, ни сил, ни желания, чтобы активно участвовать в российских делах.

Правительство отправило смешанный корпус из французских, греческих и польских солдат в Одессу. Там они столкнулись с множеством врагов – от большевиков до украинских националистов и анархистов. Корпус разлагали большевистские агитаторы, говорившие по-французски. Солдатам, пережившим битву с немцами под Верденом, не улыбалась перспектива сложить голову в России. Вспыхнули волнения на французских кораблях в Черном море, и в апреле 1919 года французские войска поспешно покинули Одессу. Затем ушли из Севастополя.

Больше французы в интервенции фактически не участвовали, хотя Верховный главнокомандующий союзными войсками маршал Фердинанд Фош носился с планом формирования объединенной армии из поляков, финнов, чехов, румын, греков и русских военнопленных из немецких лагерей.

Накануне Рождества, в декабре 1918 года, один из первых советских дипломатов и будущий нарком Максим Максимович Литвинов отправил из Стокгольма телеграмму Вудро Вильсону.

Народ России, писал Литвинов от имени Совета народных комиссаров, разделяет стремление американского президента к миру, справедливости и гуманизму. Советское правительство стремится к самоопределению и открытой дипломатии. Желает мира, чтобы построить лучшее общество. Блокада и вмешательство Антанты только ухудшают ситуацию в стране. Что может Вильсон предпринять, чтобы помочь России?

Литвинов предлагал встретиться.

Впечатлительного американского президента, который не хотел посылать войска в Россию, телеграмма поразила. Ее прочитал и премьер-министр Ллойд Джордж. Поговорить с Литвиновым в Стокгольм отправили американского дипломата Уильяма Баклера. Вернувшись, 21 января 1919 года Баклер представил обнадеживающий доклад: советское правительство готово к переговорам. Можно обсуждать вопрос о выплате долга и предоставлении концессий иностранным компаниям. И в Москве согласны перестать призывать к мировой революции.

В тот же день, 21 января, президент Вильсон и премьер-министр Ллойд Джордж предложили: пусть русские противоборствующие стороны пришлют свои делегации, чтобы они выработали общую позицию и при посредничестве великих держав сформировали общую делегацию на мирных переговорах. А на время переговоров прекратят между собой боевые действия.

Предложение Вильсона было отправлено представителям «всех политических группировок в России». Переговоры предлагалось провести на Принцевых островах в Мраморном море. Это было излюбленное место для пикников жителей Константинополя. Острова, принадлежавшие Турции, находились под военным контролем стран Антанты. Выбрали Принцевы острова, потому что туда большевики могли попасть напрямую – не через другие страны, где большевиков не признавали.

24 января 1919 года главы делегаций союзников на Парижской мирной конференции по радио обратились к представителям воюющих сторон. В тот же день Ленин отправил шифротелеграмму Троцкому, находившемуся на Южном фронте: «Вильсон предлагает перемирие и вызывает на совещание все правительства России. К Вильсону, пожалуй, придется поехать вам».

4 февраля из Москвы поступил официальный ответ: «Русское советское правительство считает настолько желательным заключение соглашения, которое положило бы конец военным действиям, что оно готово немедленно начать с этой целью переговоры и, как оно неоднократно заявляло, добиться такого соглашения даже ценою серьезных уступок, поскольку они не будут угрожать дальнейшему развитию Советской республики».

Москва согласилась на переговоры. Но отказалась от главного, что считала важным Антанта: соглашения о перемирии. Большевики мыслили примитивно, полагали, что капиталистов интересует только прибыль, поэтому предлагали исключительно материальные вещи – поставки сырья и территориальные уступки. Это сработало на переговорах с немцами в Брест-Литовске.

Но большевики вовсе не понимали Запада! Ллойд Джордж невероятно обиделся:

– Этот ответ – оскорбление. Нам не нужны ни их деньги, ни их концессии.

Возмутились и белые: они-то не хотели договариваться с большевиками. Бывший царский министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов возмущенно спросил британского дипломата: неужели Антанта желает, чтобы он сел за стол переговоров с людьми, которые убили его семью?

«Прислали решение премьеров заставить русских, белых и красных, собраться на Принкипо, – вспоминала Ариадна Владимировна Тыркова, член ЦК партии кадетов. – Был сэр Сэмюэль Хор с женой, смотрели на нас с недоумением. Милюков молчал при них. Когда они ушли, он сказал:

– Я все-таки не думал, что они такие идиоты.

То же самое говорят чиновники британского министерства иностранных дел. Они понимают, что это оскорбительно для России и не поможет союзникам. Тут есть несомненное желание отделаться от этой скучной, всем опостылевшей России, но отделаться прилично, прикрывшись лицемерной маской дружбы».

В памятной записке антибольшевистских сил, адресованной странам Антанты, говорилось: «Советское правительство не только не имеет права представлять Россию, но само существование этой банды убийц и разбойников не должно быть терпимо».

Если бы Антанта надавила, белые, возможно бы, и согласились. Но Вильсон и Ллойд Джордж не стали этого делать. 16 февраля 1919 года, когда белые прислали официальный отказ от переговоров, президент Вильсон уже сел на корабль, чтобы вернуться на родину. И премьер-министр Ллойд Джордж отправился в Лондон, потому что британскому правительству грозила всеобщая забастовка. Идея переговоров между большевиками и их противниками умерла. А можно было спасти немало жизней и, возможно, о чем-то договориться…

По настоянию полковника Эдварда Хауза 17 февраля 1919 года двадцативосьмилетнему Уильяму Буллиту, эксперту американской делегации, предложили возглавить секретную миссию в Москву. Ему поручили поговорить с лидерами большевиков и понять, на каких условиях они готовы участвовать в мирном урегулировании. Объяснили, что его задача ограничивается сбором информации. Но Буллит полагал, что получил мандат на переговоры о заключении мира с большевиками.

Выходец из высшего общества, он был человеком ярким и самоуверенным. Пожалуй, отпугивали его холодность и расчетливость. В годы Первой мировой он был журналистом и сблизился с советником президента Эдвардом Хаузом. В декабре 1917 года Буллита взяли в Государственный департамент и включили в состав американской делегации на мирной конференции в Париже.

Уильям Буллит добрался до России через Стокгольм. Компанию ему составил радикально настроенный журналист Линкольн Стеффенс, симпатизировавший большевикам. Он прославился своими разоблачениями коррупции, писал о революции в Мексике, брал интервью у вождя итальянских фашистов Бенито Муссолини, который произвел на него сильное впечатление. В июне 1917 года именно Линкольн Стеффенс привез президенту Вильсону письмо от главы Временного правительства Александра Федоровича Керенского.

В марте 1919 года молодые американцы провели в Москве чудесную неделю. Разместили их с комфортом, потчевали черной икрой. Вечером водили в оперу. 9 марта американцев приняли нарком по иностранным делам Чичерин и его заместитель Литвинов, через пять дней их привели к Ленину.

Надо полагать, вождь революции счел двух американцев «полезными идиотами», услугами которых грех не воспользоваться. Линкольну Стеффенсу Владимир Ильич сказал, что сожалеет относительно проводимого большевиками террора. Стеффенс принял его слова всерьез и заключил, что Ленин – по натуре либерал. Вернувшись из России, журналист произнес слова, ставшие знаменитыми:

– Я видел будущее, и оно работает.

Уильям Буллит тоже полагал, что в России затеяны грандиозные преобразования. И он восторгался вождем большевиков:

– Ленин поразительный человек, откровенный, прямой, с большим юмором и ясно мыслящий.

Буллит писал в Вашингтон гневные письма: «В Москве и Петрограде умирают от голода из-за блокады, введенной США и союзниками». Он стал первым американцем, на которых советские лидеры производили завораживающее впечатление, – феномен, которому не просто найти объяснение. Буллит считал, что с Лениным надо заключить мир. Он нащупал основу для соглашения. Оно включало прекращение огня и уступки с обеих сторон. Антанта выводит войска. Большевики не требуют изгнания белых. Существующие на территории России де-факто правительства сохраняются.

Был ли Ленин искренен в разговорах с Буллитом? Вполне возможно. Годом ранее Владимир Ильич согласился в Брест-Литовске отдать немцам все, что они требовали, лишь бы сохранить власть. Предложение американцев предусматривало прекращение помощи белым армиям со стороны Антанты, это было выгодно большевикам.

«Буллит привез советские предложения, – вспоминал крупный американский дипломат Джордж Кеннан, – не идеальные, но приемлемые для западных держав. Можно было прекратить военную интервенцию в России и установить более или менее нормальные отношения с советским режимом».

Полковник Хауз – единственный, кто поддержал Буллита, вернувшегося из России с планом признания большевиков. Президент Вильсон не верил, что большевики сохранят власть. Буллит просил для разговора пятнадцать минут. Вильсон демонстративно не нашел времени встретиться со своим посланцем, сославшись на то, что полностью занят условиями мирного соглашения с Германией.

Ллойд Джордж принял Буллита за завтраком, но выслушал холодно. В Венгрии власть захватили коммунисты под руководством Бела Куна, и эта весть не улучшила настроение британского премьер-министра.

Между тем о секретной миссии Буллита в красную Москву стало известно широкой публике. Реакция европейского общества была негативной. Заговорили, что Англия и Соединенные Штаты готовы признать правительство большевиков. Противники Ллойд Джорджа были в шоке. В британских газетах появились статьи о том, что за большевиками стоит Германия. В апреле две сотни депутатов парламента подписали телеграмму Ллойд Джорджу с требованием не признавать правительство большевиков.

Британский премьер дал задний ход. Они с Вильсоном открестились от Буллита.

Молодой дипломат пребывал в смятении. Никто не желал слышать, что он привез из Москвы. Даже президент, которым он так восхищался. 17 мая 1919 года Буллит, человек амбициозный и честолюбивый, подал в отставку. Сказал журналистам, что едет на Ривьеру: будет валяться на песке и наблюдать за тем, как мир катится ко всем чертям.

При этом Вильсон и Ллойд Джордж верили в мирную трансформацию большевиков. Им понравилась идея отправить суда с продовольствием в Россию, если правительство большевиков договорится со своими врагами о прекращении огня. Пусть Совнарком увидит, что отказ от экстремизма приносит зримую пользу.

Подыскали с безупречной репутацией человека для руководства гуманитарной операцией – Фритьофа Нансена, знаменитого норвежского полярника. Группа нейтральных стран, начиная с Норвегии, взялась собрать продовольствие и лекарства для России. Фритьоф Нансен спешил порадовать Ленина телеграммой с доброй вестью. Французы не желали ее отправлять, считая все это опасными американскими интригами. Англичане опасались, что посылка телеграммы от их имени будет воспринята как признание большевиков. Телеграмму удалось отправить из Берлина.

Ответ Москвы прозвучал по радио. Его по указанию политбюро сочинили руководители Наркомата по иностранным делам Георгий Васильевич Чичерин и Максим Максимович Литвинов. Ленин велел быть вежливыми с Нансеном и резкими с руководителями Антанты. Москва категорически отказалась от прекращения огня. Разговоры об оказании гуманитарной помощи России прекратились.