Леонид Млечин
Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны
© Млечин Л.М., 2013
© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2013
© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
От автора
Противостояние России и Запада превратилось в столь важный фактор не только внешней политики и дипломатии, но и нашей внутренней, даже духовной жизни, что возникает вопрос: с чего все это началось? Когда же зародилась вражда, которая не исчезла и по сей день, не отпускает нас, а вновь и вновь зажигает сердца? Когда Россия ощутила себя осажденной крепостью, одиноким воином в кольце врагов?
Принято считать, что холодная война между Советской Россией и Западом, прежде всего Соединенными Штатами, разгорелась после Второй мировой войны. В 2009 году издательство «Центрполиграф» выпустило мою книгу «Холодная война. Политики, полководцы, разведчики», подробно описывающую драматическую историю балансирования на грани настоящей войны.
Но очевидно, что в реальности этот открытый и прямой конфликт зародился раньше. Ныне в нашей стране многие уверились в том, что Соединенные Штаты и Запад в целом – вековечный ненавистник России. Взаимная ненависть предопределена извечным геополитическим противостоянием двух миров…
Но можно ли говорить о генетически предопределенном отторжении Запада?
История этого не подтверждает. Налицо трагедия убийства прекрасной теории бандой жестоких фактов.
Да, некая взаимная недоброжелательность разделяла Восток и Запад, особенно после раскола христианской церкви. Конечно, существовала и стародавняя традиция презрения к иностранцам. Отметим и роль тех князей, которые согласились принять на себя роль вассалов перед монгольскими ханами, – это они отделили Восток, то есть Русь, от Запада. И пошло-поехало: на Востоке видели, что на Западе живут лучше и комфортнее, и технические новинки для собственной модернизации там приходится закупать, что рождало зависть и обиду. Но в те века все европейцы враждовали между собой!
До 1917 года русское общество не отделяло себя от соседей на Западе. Императорский дом был тесно, кровно связан с царствующими династиями других стран. Не существовал железный занавес, который рассек Европу на два противостоявших друг другу мира. Отчего же это случилось в семнадцатом?
Сегодня в глазах многих Владимир Ильич Ленин – жалкая фигура: злобный фанатик с примесью еврейской крови, ненавистник России, совершивший Октябрьскую революцию на немецкие деньги и победивший в Гражданской войне невероятной жестокостью ЧК.
Правда, возникает вопрос: что же это за народ, который так дешево продается? Ну, сколько там в семнадцатом году мог выделить, уже проигрывая войну, Генштаб разоренной Германии? И вообще: ни англичане, ни французы на немецкие денежки не польстились, а русские – пожалуйста?.. Что касается жестокости, то в Гражданской по этой части отличились решительно все. «В хате за руки подвесили «комиссара», – вспоминал видный деятель Белого движения Василий Шульгин. – Под ним разложили костер. И медленно жарили человека… А пьяная банда «монархистов» выла «боже, царя храни».
Тем, кто пережил перестройку и распад Советского Союза, события 1917 года стали понятнее. Наивно утверждать, что Февральская революция была случайной, что умелые действия императора Николая II ее бы предотвратили. Революционный взрыв можно сдерживать силой – был бы Сталин бессмертен, и сейчас бы жили при диктатуре. Но недовольство копится и достигает опасной концентрации. Попытка смягчить режим, ослабить обручи приводит к тому, что заряженная порохом бочка взрывается и всю систему разносит вдребезги. Революции можно было избежать, если бы власть проявила мудрость и позволила обществу развиваться.
Февраль был праздником избавления от власти, которая надоела и опротивела всем. А дальше предстояло устраивать жизнь по-новому. А как? Полная свобода, отмечали современники, «свалилась как снег на голову народа и совершенно засыпала его ясное сознание»! Люди, не имевшие опыта участия в управлении государством, привычно ожидали, что «дело наладит кто-то другой». Выяснилось, что нет привычки к самоорганизации и сотрудничеству. В стране существовала лишь вертикаль власти, но не было горизонтальных связей. Люди не привыкли договариваться между собой – ведь все за них решало начальство. Не выработалось привычки принимать во внимание интересы других. Господствовала нетерпимость к иному мнению. Компромисс – презираемое слово.
Общество так быстро устало от раздоров и уличных демонстраций, дискуссий и митингов, нищеты и нехватки продовольствия, что жаждало передать власть тем, кто вернет стране порядок и благополучие. В житейских и бытовых неурядицах винили демократию. Забыли, что экономические трудности унаследованы Россией от царского режима. А молодая республика не могла так быстро решить все проблемы.
Не справедливо ли признать, что в семнадцатом году в России был только один прирожденный политик, способный вести за собой страну? Десятилетиями вожди белой эмиграции пытались объяснить, отчего они проиграли большевикам. Лишь одну причину старательно обходят стороной: слабость лидеров антибольшевистского движения. Историки справедливо замечают: представим себе, что Ленин и создатель Красной армии Троцкий воевали бы на другой стороне? Кто бы одержал победу?
Один Ленин обладал безукоризненным политическим инстинктом и точно понимал, что желает большинство. Кто еще, помимо Ленина, думал о власти все двадцать четыре часа в сутки? У него были поклонники, боготворившие его и все ему прощавшие. Но близких, закадычных, интимных друзей не было. Жаль тратить на них время!
Сила Ленина состояла в том, что он дал людям то, что они хотели. Его обещание закончить войну, демобилизовать армию и отпустить одетых в серые шинели крестьян домой – к семьям и к земле – позволило большевикам взять власть. Ленин оседлал идею строительства коммунизма, справедливого общества. Хотите быть счастливыми? Надо идти на жертвы. Вот миллионы в Гражданскую войну и погибли. Ради власти он был готов на все.
«Ленин был единственным человеком, не боявшимся никаких последствий революции, – писал философ Федор Степун. – Открытостью души навстречу всем вихрям революции Ленин до конца сливался с самыми темными, разрушительными инстинктами народных масс. Не буди Ленин самой ухваткой своих выступлений того разбойничьего присвиста, которым часто обрывается скорбная народная песнь, его марксистская идеология никогда не полонила бы русской души с такою силою, как оно случилось…»
Только кажется, что за Лениным пошли лишь те, кто мечтал продолжить революционный разгул. Люди привыкли полагаться на начальство – и не выдержали его отсутствия после революции. Исчезновение государственного аппарата, который ведал жизнью каждого человека, оказалось трагедией. Большевиков поддержали те, кто жаждал хоть какого-нибудь порядка, кто повторял: лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Люди верно угадали, что большевики установят твердую власть. Значительная часть общества им не симпатизировала, но еще больше успели возненавидеть свободу и демократию, которые восприняли как анархию и вседозволенность.
А приход большевиков к власти сам по себе закономерно означал начало холодной войны с остальным миром. Вот когда все это началось!
Непосредственной причиной противостояния стал отказ внешнего мира признать правительство большевиков и вооруженное вмешательство европейских держав, Соединенных Штатов и Японии в российские дела.
Страны Антанты прислали свои воинские контингенты, дабы противостоять немцам и австрийцам, с которыми большевики заключили сепаратный мир. А уже потом стали поддерживать Белое движение, поскольку его руководители выражали готовность исполнять свой союзнический долг и продолжать сражаться против кайзеровской Германии и Австро-Венгрии. Правительства генерала Деникина на Юге России или адмирала Колчака в Сибири представлялись более законными выразителями воли российского народа, чем большевики, захватившие власть в Петрограде в результате военного переворота.
Писательница Зинаида Гиппиус, ненавидевшая революцию, откровенно радовалась приходу иностранных войск, как и немалая часть российской публики. 7 февраля 1918 года записывала в дневнике: «Сейчас мы опаснее, чем когда-либо, опасны для всего тела Европы. Мы – чумная язва. Изолировать нас нельзя, надо уничтожать гнездо бацилл, выжечь, если надо, – и притом торопиться, в своих же, в своих собственных интересах!»
Самой масштабной была попытка подкрепить военной силой небольшевистские правительства в Сибири и на Дальнем Востоке. По этой причине советская власть окончательно установилась там лишь в 1922 году. В книге, которую вы держите в руках, этой главе истории, имевшей далеко идущие последствия, уделено особое внимание.
Исследования последних лет показывают: военная помощь Антанты не сыграла такой значительной роли в Гражданской войне, как было принято считать в советские годы. Едва закончилась Первая мировая, как европейские державы практически утратили интерес к России, вывели свои воинские контингенты и прекратили помогать белым. Но Ленин и большевики – в пропагандистских целях – преувеличивали роль и значение интервенции, формируя представление о западных странах как о злейших врагах советской власти. Это придавало масштабность победе большевиков: одно дело разгромить белые армии, другое – одолеть четырнадцать держав Антанты.
После Гражданской войны противостояние продолжилось. Большевики считали своим первейшим долгом сокрушить правящие режимы в соседних и несоседних странах и совершить мировую революцию. Поддерживали радикальных социалистов деньгами и оружием. Возможно, говорили на эту тему больше, чем делали, но им верили.
Русские блюда, язвительно писал один из руководителей Коминтерна Карл Радек, подаются в европейских ресторанах без острого соуса настоящей московской кухни. Конечно, этот соус слишком остер для буржуазного желудка, поскольку состоит из трех компонентов, без которых не может быть настоящего русского блюда, – революции, диктатуры пролетариата и правящей компартии…
Европа побаивалась такого соседа, держалась настороженно, пыталась окружить «санитарным кордоном». А в нашей стране ненависть к Западу, Америке, вообще внешнему миру намеренно культивировалась властью. Все десятилетия советской власти государство тщательно изолировалось от внешнего мира. Никого не впускать и никого не выпускать… Старые мифы не умирали, потому что подкреплялись новыми. Запас злобы и вражды стратегического значения переходил от одного поколения к другому. Штампы советской пропаганды укоренились в сердцах и умах, хотя, если вдуматься, – эти страны нисколько не виноваты в несчастьях, постигших Россию в ХХ столетии.
Я знал одну женщину невероятно тяжелой судьбы; казалось, на нее обрушивались все несчастья, которые только могут случиться с человеком. И всякий раз она утешала себя одним. Тяжело вздохнув, говорила:
– Слава богу, хоть не в Америке живем.
Можно представить себе, каким адом на земле рисовались ей Соединенные Штаты. Она всю жизнь прожила при советской власти, нигде не была. Свято верила тому, что писали газеты, рассказывало радио и показывало телевидение.
Хорошо помню, как сам получил первый урок мировой политики. Мне было лет пять. В нашем доме что-то случилось с водопроводом. Весь подъезд тщетно пытался справиться с потопом. Взрослые бегали с тазиками. Ждали слесаря из домоуправления. Я побежал на улицу к приятелям. И увидел на дальней скамеечке нашего слесаря в приятном обществе коллег – судя по их одинаковым чемоданчикам с инструментами.
– Значит, кто наши враги? – Слесарь загибал пальцы. – Во-первых, Америка…
Джентльмены с чемоданчиками конечно же знали, что пострадавший от потопа подъезд ждет, когда они займутся делом. Но мыслимо ли прерывать дискуссию такого высокого уровня ради столь ничтожного дела, как починка водопровода? Да и стоит ли размениваться на мелочи, когда вокруг одни враги…
Впрочем, была еще одна причина ненавидеть Запад. Православный философ Георгий Петрович Федотов описывал настроения в России после Первой мировой, революции и Гражданской войны: «Русское национальное чувство было уязвлено глубоким поражением, разделом, падением России и, не желая взять на себя ответственность, не имея мужества покаяния, стало искать виновника вне себя – на Западе».
В результате Россия противостояла тогда всему миру. Ненависть к Западу была и важнейшим мобилизующим лозунгом, и элементом самозащиты – чтобы туда не ездили и не сравнивали уровень жизни.
– Вот, товарищи, зарубите себе на носу, что пролетарии Советского Союза находятся в осажденной крепости, – говорил в ноябре 1934 года член политбюро и формальный глава государства Михаил Иванович Калинин, – а в соответствии с этим и режим Советского Союза должен соответствовать крепостному режиму.
Но дело не только в пропаганде. Какой виделась картина мира руководителям нашего государства? Они-то все знали и понимали или тоже находились во власти собственной пропаганды? И как подобные представления о мире отражались на внешней политике страны в двадцатых и тридцатых годах? Об этом тоже пойдет речь в этой книге.
Итак, как все это происходило?
Часть первая. Интервенция и мировая революция
Граница на замке
3 ноября 1917 года Петроградский военно-революционный комитет отправил комиссару станции Торнео на финляндско-шведской границе – в условиях войны это был единственный безопасный путь из России в Европу – короткую телеграмму: «Граница временно закрыта. Без особого распоряжения Военно-революционного комитета никто пропущен быть не может».
Позже последовало разъяснение. Иностранным дипломатам дозволялся проезд в обе стороны. Уезжать из России имели право только обладатели специальных разрешений Военно-революционного комитета. А беспрепятственно возвращаться в Россию могли политэмигранты. Всем остальным после Октябрьской революции въезд и выезд из страны был закрыт. Вот когда впервые опустился железный занавес и Советская Россия отгородилась от всего мира.
Мир не признавал власть большевиков – Совет народных комиссаров. Но в Смольном не собирались раньше времени ссориться с мировыми державами. Первый контакт иностранных дипломатов с советской властью состоялся 8 ноября 1917 года. Военный атташе Великобритании в России и одновременно начальник британской военной миссии бригадный генерал сэр Алфред Нокс прибыл в Смольный, где расположился Совет народных комиссаров, и попросил освободить взятый в плен при захвате большевиками Зимнего дворца остававшийся верным Временному правительству женский батальон (см. «Российская история», № 5/2012). Ему охотно пошли навстречу.
Первым министром иностранных дел Советской России стал Троцкий. Это была идея секретаря ЦК партии большевиков Якова Михайловича Свердлова.
– Льва Давидовича нужно противопоставить Европе, – сказал Свердлов. – Пусть берет иностранные дела.
Владимир Ильич Ленин, как и все большевики, ожидавший в самое ближайшее время мировой революции, недоуменно пожал плечами:
– Какие у нас теперь будут иностранные дела?
Но с предложением Свердлова согласился.
Главным внешнеполитическим вопросом для большевиков был выход из Первой мировой войны, в которой с лета 1914 года государствам Четверного союза (Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Оттоманская империя) противостояли страны Антанты (Россия, Англия, Франция и многие другие).
Entente cordiale – «Сердечное согласие», так называлось заключенное в 1904 году соглашение между Францией и Англией. Через три года к ним присоединилась Россия.
21 ноября 1917 года нарком Троцкий разослал послам принятый съездом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов декрет о мире и предложил немедленно объявить перемирие и начать переговоры об окончании войны с немцами, которая шла уже три года.
Для стран Антанты, воевавших вместе с Россией, предложение было неприемлемо. Они намеревались добить Германскую империю и ее союзников. Поэтому главы союзных миссий в Петрограде договорились не принимать предложение советской власти.
А 25 ноября в британском парламенте министр иностранных дел лорд Артур Бальфур от имени правительства его величества сделал официальное заявление: после падения Временного правительства в России нет власти, с которой можно иметь дело.
Тем не менее, пока в Брест-Литовске в марте 1918 года делегация Совнаркома не заключила сепаратный мир с немцами, иностранные миссии в Петрограде поддерживали видимость отношений с советской властью. Дипломаты приходили в наркомат Троцкого, надеясь убедить новую власть не мириться с кайзеровской Германией, а также не проводить национализацию иностранной собственности и не отказываться от своих обязательств по сделанным в Европе займам.
Но безуспешно. Выход России из войны был тяжким ударом для союзников. Считалось, что это продлит кровопролитные военные действия еще на два-три года…
«Вскоре после того, как разразилась революция, – вспоминал премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж, – тень огромной фигуры Ленина начала подниматься над горизонтом. Впервые она упала на покрытый зеленым сукном стол на Даунинг-стрит в виде донесения нашего посла Джорджа Бьюкенена».
В Лондоне отвергли рекомендации посла Бьюкенена о сближении с большевиками. Посол был информирован: «Правительство готово поддерживать любой ответственный орган власти в России, который активно выступит против большевиков, и будет финансировать в разумных пределах готовность таких органов помочь делу союзных держав».
Джорджу Бьюкенену приказали вернуться на родину. 7 января 1918 года британский посол покинул Россию.
16 января лорд Бальфур в Лондоне уточнил позицию правительства его величества:
– Мы не признали петроградские власти как правительство России де-юре и де-факто. Но мы ведем дела неофициально с помощью агента, действующего по инструкциям нашего посольства в Петрограде.
Из всех западных руководителей более других симпатизировал русской революции президент Соединенных Штатов Вудро Вильсон, решительно поддержавший свержение монархии. Ректор Принстонского университета, он оставил научное поприще ради политики. Его избрали губернатором штата Нью-Джерси, затем он нацелился на Белый дом. Идеалист по взглядам, 4 июля 1911 года Вудро Вильсон сказал:
– Патриотически настроенный американец только тогда воистину гордится своим флагом, под сенью которого он живет, когда этот флаг становится не только для него, но и для других символом надежды и свободы.
И для него эти слова не были красивой фразой, которые политики произносят на митингах. Он так думал.
Последний посол Российской империи в США Георгий Петрович Бахметев информировал свое министерство в Петрограде: «Г-н Вильсон в своем роде совершенно новый тип политического деятеля в Америке. Профессор, известный историк, бывший ректор университета, следовательно, человек вполне культурно образованный. Он проповедует крайне либеральные теории, они построены более на идеалах, нежели на практических основах, и пользуется славой честного и порядочного человека, еще не запятнанного грязью политических интриг».
Кстати, российского посла Бахметева не любили в Вашингтоне (см. «Новая и новейшая история», № 1/2000). Государственный секретарь США Роберт Лансинг, отвечавший за внешнюю политику страны, вспоминал: «В нем было что-то варварское. Его хладнокровный цинизм и равнодушие к ужасающему кровопролитию среди его соотечественников на полях сражений и к лишениям простых людей империи поражали своим бессердечием и жестокостью. Его преданность царю и особам императорской крови была средневековой. Для него царь был Россией».
Еще будучи ученым, Вудро Вильсон называл царский режим в России «противоестественным». Его, в частности, поражало, что российские власти дискриминировали американских евреев – старались не выдавать им въездных виз. Российские консулы в США выясняли, не иудей ли проситель визы. 13 декабря 1911 года в знак протеста конгресс практически единогласно проголосовал за разрыв торгового договора с Россией, которая экспортировала тогда в Америку шкуры, кожу, шерсть, лен, пеньку, меха.
4 марта 1913 года Вудро Вильсон вступил в должность и стал двадцать восьмым президентом США. В 1916 году он добился переизбрания, причем исход голосования не был ясен до конца подсчета голосов. Его соперник Чарлз Эванс Юз лег спать, будучи уверен, что он избран президентом. Однако Калифорния удивила всех и отдала предпочтение Вильсону. Утром один корреспондент позвонил Чарлзу Юзу, чтобы взять интервью. Секретарь Юза высокомерно ответил:
– Президент почивает и не может соединиться с вами, пока не встанет с постели.
На это журналист резонно заметил:
– Ну, хорошо, когда он проснется, передайте ему, что он больше не президент.
Вудро Вильсон вел предвыборную кампанию, обещая нейтралитет в Первой мировой войне. В роли президента долго пытался помирить Антанту и страны Четверного союза. Даже когда воюющие державы отказались от его посредничества, когда немецкие лодки топили американские суда, когда его собственные министры были за войну, он выжидал.
Президент говорил конгрессу:
– Страшное дело отправить наш великий миролюбивый народ на войну, на самую страшную и разрушительную войну, когда под вопросом само существование цивилизации.
Но Вильсон все-таки решился вступить в войну, потому что немцы не оставили ему выбора. Он был уверен, что поступает правильно. Для сына пресвитерианского священника, который разделял глубокие религиозные убеждения отца, это было важно. В его представлении немцы были не просто не правы. Они были нечестивы. Вступление в Первую мировую он считал крестовым походом против преступной кайзеровской Германии – за справедливость, мир и цивилизованность. Он пришел к выводу, что на Германии лежит тяжкое бремя вины. Немцам придется ее искупить, но прежде они должны быть наказаны.
В отличие от глав Франции и Англии американский президент вполне доброжелательно наблюдал за революционными переменами в России. У Вильсона не было предубеждений против русской революции, потому что Соединенные Штаты тоже были созданы в результате своего рода революции.
Более того, свержение царизма в феврале 1917 года имело немалое значение для вступления США в Первую мировую. Теперь Вильсон мог уверенно говорить, что война стран Антанты против Германской империи и ее союзников на самом деле есть всемирное противостояние демократии деспотизму.
Англия и Франция медлили, пытаясь чего-то выторговать в отношениях с Петроградом, поэтому американское правительство первым признало Временное правительство. Государственный секретарь США Роберт Лансинг заявил:
– Надо поддерживать новое демократическое правительство России, которому мы должны сочувствовать. Если мы промедлим, ситуация может измениться, и можно упустить удачный момент, когда наша дружба послужит общей пользе.
Послом в Россию президент Вильсон отправил Дэвида Роланда Фрэнсиса, видного деятеля Демократической партии с большим послужным списком: мэр Сент-Луиса, губернатор штата Миссури, министр внутренних дел.
22 марта 1917 года посол Фрэнсис вручил первому главе Временного правительства князю Георгию Евгеньевичу Львову ноту: «В качестве аккредитованного в России американского посла и представителя властей Соединенных Штатов имею честь сим объявить об официальном признании Временного правительства всей России и заявить, что мне доставляет официальное и личное удовольствие дальнейшее общение с Россией в лице нового правительства. Пусть сохраняются существующие между нашими странами сердечные отношения».
Но Фрэнсису не удалось полностью сконцентрироваться на российских делах. В Петрограде у него затеялась увлекательная интрижка с Матильдой де Крам, учившей его французскому языку. Недоброжелатели уверяли, что Матильда одновременно столь же близка с одним немецким шпионом, а ведь американский посол обсуждает с ней секретные телеграммы из Вашингтона. Государственный секретарь Лансинг потребовал от посла прервать отношения с учительницей французского. Обиженный и оскорбленный посол поклялся выяснить, кто на него нажаловался, и разобраться с обидчиками…
Историки задаются вопросом: а что бы произошло, если бы американский президент решительно поддержал Временное правительство материально и финансово, если бы отправил на помощь России свои вооруженные силы? Не позволило бы это предотвратить развал страны и вооруженных сил летом семнадцатого и октябрьский большевистский переворот?
К этому Вильсона призывал главный советник президента по международным делам полковник Эдвард Мэнделл Хауз: «Вы не думали об идее переброски части наших войск в Россию через Тихий океан? Они бы подкрепили силы русских. Не думаю, что мы уделяем достаточно внимания ситуации в России».
2 апреля 1917 года, выступая в конгрессе, президент Вильсон говорил:
– Разве не чувствует каждый американец, что чудесные и радующие сердце события, происходящие в последние несколько недель в России, прибавили оснований нашим надеждам на будущий мир во всем мире? Самодержавие свергнуто, и русский народ во всем своем величии и мощи стал частью семьи народов, которые сражаются за свободу, за справедливость и мир.
Многие ожидали тогда, что Вильсон предпримет активные действия для укрепления новой российской власти. Президент же удовлетворился тем, что послал в Петроград осведомительную миссию для прояснения того, что же происходит в стране. Ее возглавил Илайя Рут, который в свое время был военным министром, Государственным секретарем и сенатором и даже удостоился в 1912 году Нобелевской премии мира. «Вильсон, – вспоминал Илайя Рут, – демонстрировал свои искренние симпатии российской революции». С ним поехали Джон Мотт из Международного комитета Ассоциации молодых христиан, помогавшей военнопленным в России, предприниматель Сайрус Маккормик, которому в России принадлежал завод, социалист Чарлз Рассел и один из лидеров Американской федерации труда Джеймс Дункан.
14 июля 1917 года делегация прибыла из Владивостока в Петроград, раздираемый ожесточенной политической борьбой. «Мы опоздали, – констатировал Илайя Рут. – Колоссальный для американского народа шанс ускользнул, прежде чем мы успели за него ухватиться».
Член правительственной миссии генерал-майор Хью Л. Скотт докладывал своему начальнику – военному министру США: «Мы нашли дела в весьма дурном состоянии; солдаты бегут с фронта, среди оставшихся на фронте нет никакой дисциплины, армию захватили митинговые страсти, на офицеров не обращают почти никакого внимания».
Когда вспыхнула мировая война, еще в сентябре 1914 года, страны Антанты, включая Россию, подписали Лондонский договор, обязавшись не заключать сепаратного договора с общим врагом. Теперь, приехав в Петроград, американский посланник тоже отговаривал русских политиков от сепаратного мира с Германией. Он формулировал свою мысль очень просто:
– Не будете воевать, не будет займов.
Президент Вильсон был готов помогать России лишь в том случае, если она продолжит войну. До ноября 1917 года Временному правительству выделили кредитов на триста двадцать пять миллионов долларов, но в Петрограде успели израсходовать только сто восемьдесят семь миллионов.
Поездка разочаровала Илайю Рута. Он телеграфировал из Петрограда госсекретарю Лансингу: «Передайте, пожалуйста, президенту, что мы столкнулись здесь с классом, насчитывающим сто семьдесят миллионов приготовишек, еще только учащихся быть свободными и нуждающихся в учебных пособиях детсадовского уровня. Они искренни, добры и порядочны, но охвачены смятением и ослеплены».
Не все были так пессимистичны.
Глава американской военной миссии и военный атташе посольства бригадный генерал Уильям В. Джадсон обращал внимание на то, что даже сейчас, после революции и фактического развала армии, Россия все еще сдерживает 126 немецких дивизий. Поэтому ей необходимо помогать.
Представители союзников опасались, что немецкие подводные лодки будут хозяйничать в Балтике, а сухопутные войска кайзера с помощью финнов перережут дорогу на юг из Архангельска. Тогда Россия в любом случае лишится помощи со стороны союзников. Оставался единственный надежный маршрут доставки всего необходимого для российской армии – великая Транссибирская железная дорога. Вот почему во Владивостоке сосредоточили большие запасы оружия, боеприпасов и снаряжения. Но все это нужно было еще доставить с востока страны на запад, в распоряжение действующей армии.
Американцы убедились, что Россия остро нуждается в локомотивах и подвижном составе, а также аэропланах. Не хватало и железнодорожников. Джон Ф. Стивенс, бывший главный инженер проекта Панамского канала, отправился в Россию, чтобы помочь модернизировать Транссибирскую железную дорогу.
Инженер Стивенс потребовал срочно поставить России две с половиной тысячи локомотивов, сорок тысяч грузовых вагонов, переслать из Панамы оборудование, в том числе подъемные краны, а также сотни железнодорожников. Первая группа – триста пятьдесят железнодорожников – двинулась во Владивосток из Сан-Франциско 18 ноября 1917 года, через десять дней после большевистской революции. Во Владивосток они попали 14 декабря. Но было слишком поздно – Временное правительство, которому собирались помогать, исчезло. Через три дня американских железнодорожников эвакуировали в Японию… Но в реальности ни военный заем, ни новые локомотивы, ни американский экспедиционный корпус в ту пору уже не заставили бы российскую армию сражаться с немцами. Большевики взяли власть и получили поддержку солдатских масс, обещав немедленный мир.
8 ноября 1917 года Государственный секретарь Лансинг записал в дневнике: «В телеграмме Ассошиэйтед Пресс из Петрограда сообщается, что большевики свергли правительство».
Вудро Вильсон собрал в Белом доме кабинет, сообщив министрам:
– Пока преждевременно говорить о крахе России. Надо ждать.
Президент отправился играть в гольф. На следующий день посетил церковь. Он не знал, как оценить драматические события в России.
«Россия, подобно Франции в прошлом столетии, – писал он 13 ноября 1917 года, – вне всякого сомнения перейдет глубокие воды и выберется на твердую землю на другом берегу, и ее великий народ займет достойное место в мире».
