Леонид Алексеев
Главный герой. Сборник рассказов
– Ребёнка постыдились бы! – бросила она и хлопнула дверцей.
Машина тронулась. Под днищем зашелестел песок. Валера приподнялся, хотел помахать Ренату, но пляж уже скрылся за береговыми дюнами.
Два дня Валера мучился похмельем. Неделю спустя закончился отпуск. Через месяц началась осень. А через год и гривны прекратили хождение.
Тёплый ветер
В пыльном городе под радостный птичий аккомпанемент суетилось лето. Тёплый ветер раздувал тюль, пугая солнечных зайчиков. В тесной комнате с плакатами поп-див на стенах ловкие мастерки скребли по кирпичам, шлёпая раствор в такт сердцебиению Кира.
– Нет! – Кир ощупывал растущую перед ним стену. – Не сейчас! Почему я? За что?
Он пнул дошедшую до пояса кладку:
– Щас брат придёт! Мы вам покажем! Дэн!
Скрёб. Шлёп.
– Ладно. Чего вам надо? Ещё десять минут, а? – канючил Кир. – Договоримся!
Кладка зажала грудь, мешая двигаться. Губы Кира дрогнули:
– Всё было напрасно! Учёба, работа, семья! Зачем? Хоть вешайся!
Кирпичи коснулись носа. Внезапно безнадёжная сырость каменной могилы дала облегчение:
– Пусть! Замуровывайте! Чего уж, – засмеялся Кир. – Я вылезу и сбегу. У меня велосипед, лыжи. Лариске из первого подъезда впердолю.
Стена качнулась, кирпичи растрескались.
Вбежал Дэн с бутылкой колы под мышкой:
– Кира, я оплатил Интернет! Запускай Контру! Быстрее!
– Не, я к Лариске. Кстати, папину байдарку не видел?
Родина
Поначалу я никак не мог нормально сдать отчет в пенсионный фонд. Год за годом меня вызывали, выписывали унизительно мелкий штраф и журили. За это время сумерки прокуренных казематов со вздутым паркетом сменились просторными комнатами с халтурным ремонтом, где за учительскими столами сидели тётеньки в вязанных кофтах. Имена их, набранные щедрым кеглем, бросались в глаза из приляпанных к стенам файликов. Груды папок с делами таких же путаников, как я, производили впечатление срочной эвакуации. И вот, сижу я перед одной такой тётенькой, оправдываюсь, полушутя: «Совесть моя перед Родиной чиста. Я всегда делаю, как мне Родина велит». Она мне, мол, ай-ай-ай, будет штраф. Я признаюсь: «У меня с Родиной вообще только коммерческие отношения. Если Родина востребует, всё возмещу». Смотрю, тётеньки посмеиваются и переглядываются всё время. Думаю, хорошая шутка, что ли? Нечаянно взглянул на стену, а соседняя тётенька – Родина Н… Ф… Нынче там пластик, окошки, терминалы, мониторы. Лишний раз с Родиной уже не пошутишь.
За околицей детства
Юрка слез со скрипучей железной кровати. Поправил в шкафу кремовые льняные брюки и джинсовую рубашку – мамин подарок. Сегодня вечером он наконец-то их наденет. Юрка умылся, натянул треники и, борясь на ходу с футболкой, прошлёпал босиком в сени. Там на низенькой скамейке лежал рубль, прижатый пустой трёхлитровой банкой. Юрка сунул ноги в бабушкины резиновые чуньки и потопал на улицу, подхватив банку и деньги.
Обойдя несколько огородов, он подкрался к дому, окружённому кустами сирени. Привстал на цыпочки и постучал в окно:
– Коляныч, – шёпотом позвал Юрка.
За отворившейся со скрипом и дребезгом створкой появилась белобрысая заспанная физиономия:
– Юрец, опять ты? Сходи сам, чё я? Барбарисовна спрашивала, чё ты сам не ходишь?
– Колян, бабушка сегодня шаньги печёт, я тебя три принесу. Нет, хочешь, четыре?
Колька скуксился.
– Пять? – обречённо уточнил Юрка.
– Да не надо мне… Давай банку, – Колька вылез в окно.
Минут через десять он вернулся с молоком:
– На, держи.
Юрка поблагодарил.
– Юрец, вечером собираемся на затоне, придёшь? – Колька щурился на солнце. – Или опять нет?
Юрка пожал плечами:
– Приду, может.
– Приходи. Мне без тебя скучно, – Колька пнул камень. – Я у деда сигарет натырил. Картохи спечём. Дашку проводим.
– Дашку? – насторожился Юрка.
– Внучку Барбарисовны. Завтра уезжает. Да ты её не знаешь. Она ж на неделю всего приехала, а ты с нами не ходил. Ладно, Юрец, приходи вечером. – Колька махнул рукой и полез в окно.
Дома Юрка достал брюки и рубашку. Теперь стыдно не будет. Но к вечеру засомневался. Все ж поймут! Он будто в уме монетку подбрасывал: идти – не идти. Но сам же не давал ей упасть, а подбрасывал снова и снова. Вошла бабушка:
– Куда эт наряжаешься-то? Жениться никак собрался?
– Не, ба, я с ребятами на затон.
– До утра, что ль?
Юрка кивнул. Бабушка покачала головой и, вздыхая, поковыляла на кухню.
Притворив дверь, Юрка обстоятельно переоделся. Расстёгивал и застёгивал верхнюю пуговицу, расправлял рубаху под брюками, поправлял ремень.
Дверная ручка показалась Юрке необычно холодной. Он постоял, держась за неё, потом выключил свет и сел на кровать. В голове снова полетела безответная монетка. Юрка несколько раз подходил к двери, но выйти так и не решился. Через окно он видел светящуюся точку – костёр на затоне. Сейчас там Даша. Даша. Сколько раз он повторил её имя? Юрка решил твёрдо: завтра он с ней поговорит. Он никак не может позволить ей уехать просто так. Ну и что, что она на год его старше? Ну и что, что ей уже четырнадцать? Утром, пораньше, он спрячется в малине у дома Барбарисовны. Даша рано или поздно выйдет, и Юрка ей откроется. Он раз за разом прокручивал план. Повторял и повторял одни и те же слова. Пока не заснул.
Когда Юрка открыл глаза, светало. На часах – начало шестого. «Скоро Барбарисовна на утреннюю дойку пойдёт, надо успеть проскочить», – Юрка приоткрыл дверь и, стараясь не скрипеть половицами, прошмыгнул в сени, а оттуда на улицу. Пока он добежал, брюки пропитались росой. Приходилось то и дело их подтягивать.
Юрка вспомнил, что и тогда поутру сел зябкий туман. Барбарисовна замешкалась с подойником и пока переливала молоко, из-за тюлевой завеси в сени вышла девочка. Ростом чуть повыше Юрки. Платье в продольную полоску без рукавов. Распущенные волнистые волосы до пояса. Пахло от неё сеном, земляникой и сдобой. Она ела ватрушку. Юрка покраснел. Когда в школе они с пацанами говорили о девчонках, он именно такую себе представлял.
– Хочешь? – девочка приготовилась отломить румяный край булки.
– М-э а-а… – промычал Юрка, во рту пересохло.
– Тебя как звать? – девочка облизала измазанный творогом палец.
– Юрок, – с готовностью ответил Юрка, – Юра, Юрий.
– А меня Даша, – сказала она и ушла в дом.
Как пришёл домой в обнимку с банкой молока, Юрка не помнил.
– Отпусти бутылёк-то, – улыбалась бабушка. – Ты, чё ли, русалку увидал?
– Нет, – встрепенулся Юрка. – Ба, тебе перекопать ничего не надо? Может, прибить чего?
Бабушка обеспокоилась:
– Не заболел ты, Юрок, а?
За полдня в огороде аппетита Юрка не наработал. Сидел, смотрел, как стекает с ложки грибной суп. Только два стакана компота выпил.
– Наотдыхался уже, видать, – вздыхала бабушка. – Пора к родителям.
Вечером Юрка, как обычно, отправился в лес. Оттуда уже, под дружный гогот его друзей, доносились взрывы петард. Юрка побежал напрямик. Спустился в овраг, перемахнул через ручей и, поднимаясь с другой стороны, услышал смех. Обернулся и разглядел девчонок из своей компании. И Дашу среди них. Юрка спустился назад к ручью. Стоя под ивами, оглядел грязные треники и линялую рваную футболку, провёл рукой по нерасчёсанным сальным волосам… Домой!
– Ба, горячая вода есть? – крикнул Юрка.
Не дожидаясь ответа, он заперся в душе. День выдался пасмурный: вода не нагрелась. Юрка кряхтел, поскуливал под холодной струёй, но мылился и тёрся мочалкой.
– Глянь, губы синие! – ахнула бабушка, кутая его в банное махровое полотенце.
Юрка долго не мог унять дрожь. Вытерся наспех. Вся одежда выглядела старой и противной. Юрка выбрал более-менее приличные штаны и футболку. Подстриг ногти. Пока бабушка не видела, притащил в комнату гладильную доску и утюг.
Как правильно гладить льняные вещи, Юрка не знал. После второго же прикосновения утюга на брючине засияло жёлто-коричневое пятно. Юрка сел на корточки и обхватил голову руками.
Постепенно паника отступила. Юрка вспомнил, что когда брюки только купили, вместе с этикеткой, болтался запасной кусок ткани. Его вполне хватило бы на заплату. Но бабушке же не скажешь! Она опять догадается про русалку.
Ни назавтра, ни через день, ни через два Юрка в лес к ребятам не пошёл. Учился шить.
…
Ещё издали Юрка разглядел машину, отъезжавшую от дома Барбарисовны. И сама она стояла у ворот и махала вслед. У Юрки забилось сердце:
– Варвара Борисовна, а где Даша? – Может, он ошибся, не понял.
– Так уехала. Вон машина-то. А ты чего за молоком не ходишь, Юрок?
Юрка не ответил. Он бежал пока не выбился из сил. Машина уже скрылась за перелеском, а он всё бежал и кричал: «Даша! Я тебя не люблю! Не люблю!»
Навигатор
[Навигатор – это не прибор и не профессия. Навигатор – это призвание.]
Навигатор движется по знакомому маршруту. Надёжный и отрешённый от всякой суеты. Как крейсер, уверенно режущий океанскую волну, он повторяет этот путь день за днем, следуя коротким командам Капитана. Ничто не отвлекает его, ничто не может сбить с толку. Ни манящие запахи жаровен и печей ресторанов и кондитерских, ни наглые посверкивания реклам, ни лес топочущих вокруг человеческих ног не могут заставить Навигатора изменить курс. Он покорно несёт службу, смиренно исполняет свой долг – быть глазами Капитана. «Парк!», «Метро!», «Аптека!», «Дом!» – не хватит и романа, чтобы описать какой смысл имеют эти команды для Навигатора. В коротких словах спрятаны переплетения звенящих улиц и немых переулков, скользкие лестницы и гулкие переходы, знакомые и чужие голоса, нежные ароматы богатых кварталов и мерзкая вонь подворотен в трущобах. Но «дом» – лучшая из команд. Навигатор ведет Капитана в тихую гавань, где пахнет спокойствием и уютом, где сытно и тепло. Где Капитан слушает голоса и музыку из ниоткуда, а Навигатор может растянуться на полу у его ног и вспоминать, как забавно бывает слушать разговоры Капитана с другими людьми. Они тычут в Навигатора пальцами, а Капитан говорит: «Да-да, золотистый ретривер. Золотистый ретривер».
Несгоревший
Один знакомый – Николаем зовут – устроился, по молодости ещё, на работу в крематорий. Надо было ему гробы, как только их из зала прощания спустят, с лифта принять, на кар поперек погрузить и через дугообразный полумрачный тоннель, длиной метров семьдесят, ехать к печам.
И вот настала его первая смена. Загрузился он и поехал. Едет гробами вперед. Так уж был этот кар устроен, что на нем и задом наперед можно было ездить. И вот уже Коля почти до печей доехал, как вдруг видит, идет кто-то навстречу неровной походкой, левой стены держится. В черном костюме с обгоревшим рукавом, волосы почти все сгорели, лицо в саже, глаз опух.
Колян и так был в напряжении: все вокруг незнакомое и смертью пахнет, а увидев этого мужика, он вообще разволновался. Кар не слушается, виляет. А мужик обгоревший как застонет: «Где здесь выход!» Коля с кара спрыгнул, споткнулся, упал и пополз к противоположной стене. Кар – влево. Уперся передним гробом в стену, тот наехал на второй, хрустнул и соскользнул с платформы. От удара треснувшая крышка развалилась, и из гроба показался покойник. Коляна от страха стошнило. Он посмотрел туда, откуда падал свет, и разглядел только голые ноги идущего в его сторону человека, и услышал раскатистый, усиленный эхом, голос: «Вернись, несгоревший! Выхода нет!» Тут Колян отключился.
Пришел он в себя в скорой. Рядом сидел Егор, печник, и рассказывал: «В кабаке неподалеку пожар был под утро. Мужик, бухой крепко, еле выбрался и бежать, куда глаза глядят. Через поле и к нам. Как внутрь попал, не помнит. Упал за печами. Он как вышел, я сразу понял, что не наш клиент, но обосцался еще раньше. Ну, дал ему в бубен. А он все причитал: «Я не сгорел! Не сгорел!» Пока я штаны снимал, он ушел. Я ему кричу: «Вернись, несгоревший, там выхода нет!» Пошел за ним, а там ты в блевотине, и бабка из разбитого чемодана торчит». В тот же день Николай уволился. Теперь же, если речь заходит про смерть и про всё такое, он говорит: «Я в свое время в крематории работал. Но ушел… Не моё это».
Колодец
Наконец мы докопали до бетонной стенки колодца. Останавливаю руку в сантиметре от серо-коричневой поверхности. Чувствую, камень нас презирает. За то, что мы нагло обнажили его, пробив эту штольню, и за то, что наше хилое воображение беспомощно перед тайной, спрятанной в его нутре. Он отвечает на нашу дерзость неизвестностью, сочащейся сквозь мельчайшие поры. Что там на самом деле? Детский скелетик в толще песка, прикрытый истлевшим тряпьём? Или?
Шепчу, боясь за громким словом не расслышать какой-нибудь важный звук:
– Ирфан, думаешь, она здесь?
– Здесь она, здесь. Чуть ниже, чуть выше, – Ирфан отвечает вполголоса; шёпот не для его баса. Вокруг всё сырое и пахнет тревогой – земля, бетон, скользкая глина. – Давай отбойник.
Дёргаю верёвку стартера. Отбойный молоток стрекочет, мешая вслушиваться в шевеление страха за спиной. Ирфан берёт молоток и нацеливает пику в крохотную выбоинку в виде сердечка. Отбойник сначала робко цокает, потом бодро напрягается и жалит стенку. Камень плюёт в нас крошкой: «Да подавитесь!»
…
Что за жизнь шла за забором, мало кого беспокоило. Слухи разные ходили. Кирпичные столбы, между ними – два ряда бетонных блоков, выделанных под скальную фактуру, и поверх металлическая изгородь: три слеги – две, поуже, ближе кверху и одна широкая снизу – и частые прутья, увенчанные шариками. Виноград, обвивший изгородь лозами и побегами, каждое лето притягивал туристов и отдыхающих тугими белыми гроздями, прикрытыми густой листвой. Говорили, что в некоторых ягодах размером с дикое яблоко можно увидеть светящееся детское личико. Будто девочка лет пяти-шести улыбается. Каждый, разумеется, выдавал себя за свидетеля такой находки. Считалось, что нашедшим выпадает несказанное счастье. Но что после случалось со «счастливчиками», толком никто не мог рассказать.
…
«Нет, возвращаться – немыслимо! Тропинка, как кардиограмма на склоне горы. И скользкая после дождя, будто маслом полита. Карабкаться по ней? Увольте! Я спустился-то едва. Тем более вот-вот стемнеет. Вершины гор по ту сторону долины ещё ярко освещены солнцем, но внизу уже сумерки. Серые, зябкие. Поди разбери, куда дальше идти. Ровная, горизонтальная площадка. С трёх сторон высокие стены, поросшие жимолостью. Сквозь листву и тонкие лианы кое-где различимы жёлтые островки мха на тёмно-серых бетонных блоках. Вниз дороги нет. Под ногами гравий. Чистый, как только что насыпали. Откуда? А, стоп! В левом углу, на стене, что поперёк склона, лианы редеют. Что здесь? Калитка! С виду тяжёлая – плотно сбитые широкие морёные доски, на красных накладных петлях. Заперта ведь наверняка. Посмотрим…»
…
Храповы и Юнусовы с незапамятных времён жили соседями на горе – двор в двор. На тесном плато приютились два одноэтажных белых дома под шифером, курятники, кривые огороды и куцые виноградники, террасами зацепившиеся за склон. Когда Олег Храпов женился на Диляре Юнусовой, ветхий плетень между дворами снесли, и на свадьбе там уже столы стояли. Напоминанием о границе остался только колодец – бетонная труба диаметром сантиметров шестьдесят, не больше. Пробурили, ещё когда дома строили – для технических нужд, – да так он и остался. Вода в нём для питья не годилась, да и надолго её не хватало. Черпанул раз-другой, и в ведре только песок с грязью.
После свадьбы решили новый забор поставить вдоль дороги. Автобусы, машины снуют весь день туда-сюда и отдыхающие шляются – отсюда море и город внизу видны, как на блюдечке. Поначалу хотели поставить глухой, дощатый, но после одумались: что за вид будет? Как стройка всё равно.
…
Калитка открылась на удивление легко, гостеприимно скрипнув петлями. Сумерки сгустились. Куда дальше? Похоже, это те два домика, которые я видел с вершины. Иду по дорожке замощённой мелкими камнями. По обе стороны – огороды. Вот курятники. Женщина стоит. Что это с ней? Держит ведро – вот только выплеснула воду, да так и застыла.
– Эмм.. – Замолкаю. «Стоп, что этот смуглый сказал? Не говорить ни с кем». Стою, не знаю, что делать. «Так он об этом говорил, вообще?»
Рассматриваю женщину. Седая, кожа тёмная, как у моего нового горе-знакомого. Близко не буду подходить. Надо выбираться как-то. Если честно, хочется бежать. Захожу в дом справа. Темно. В одной из комнат тикают часы. Половицы недовольно прогибаются. Залипают от трения и встают на место уже за спиной. Кажется, что кто-то идёт следом. Кухня. Мать честная! За столом сидят два мужика. Не шевелятся. Один пальцами держит догоревшую папиросу. Другой пишет в тетрадке.
Что-то касается моей руки. Отдёргиваю руку и оборачиваюсь. Это смуглолицый.
– Мужик, опять ты? – выжидательно смотрю на сидящих за столом. – Как ты здесь… Блин! Как мы здесь оказались, – мой испуг переходит в удивление и злость. – Как тебя звать, говоришь? Инфаркт?
…
– Лоночка, отойди от колодца, – Роза поставила ведро с навозом и направилась к внучке. – Антон, – крикнула она мужу, – когда ты уже заколотишь эту дыру? Кто опять открыл эту крышку-то?
– Бабушка, пупсик, – Илона села на корточки и заглядывала в колодец.
– Лона, отойди! Слышишь! – Роза бросилась к колодцу.
Девочка опёрлась на край бетонной трубы, пытаясь рассмотреть упавшую игрушку. Туфелька скользнула по влажной глине, Илона потеряла опору и полетела вниз, отчаянно визжа. Гулкий всплеск. Роза добежала до устья колодца, но увидела только, как торчащие из воды ножки в красных колготках беспомощно бьют о каменные стенки на пятиметровой глубине. Роза упала на колени. Замерла на секунду, зажимая рот руками. Села на землю, обхватила голову и заорала:
– Антон! Назар! Зифа! Господи!
Первой прибежала Зифа. Выпачканными в муке руками она встряхнула Розу:
– Что-о?!
Роза вперилась в глаза Зифы, дрожащей рукой указывая на колодец. Зифа заглянула в него как раз в тот момент, когда вода сомкнулась над детской туфелькой.
– А! – Зифа вскрикнула и принялась наотмашь бить Розу по голове. – Что б вы все! Проклинаю! Проклинаю вас всех! Дочь забрали! Внучку… – дальше она только кричала и хлестала Розу по лицу, пока на крики не выбежали мужчины. Антон отшвырнул Зифу. Та упала навзничь и, тыкая пальцем в сторону колодца, кричала срывающимся голосом:
– Илона! Илона!
– Что? Что Илона? – разводил руками Антон.
– Упала, – сообразил Назар и пошёл на Розу, сидевшую с окрававленным лицом, вцепившись себе в волосы. – Ах ты…
– Стой! – схватил его за руку Антон.
Назар развернулся и ударил Антона в лицо. Антон пнул Назара в голень. Они сцепились, упали и дрались, пока не обессилили. Так и нашли их Олег с Дилярой ревущими и бьющимися о землю у колодца.
…
– Пожалуйста, – кричит экскурсовод, – кто хочет осмотреть виноград, у вас пять минут.
Выхожу из автобуса, разминаюсь. «На кой я вообще поехал на эту экскурсию?» Народ толпится у забора, с которого свисают побеги виноградного куста и огромные грозди. От нечего делать подхожу полюбопытствовать. Ягоды, и правда, гигантские. «Странно: солнце справа, а слева из-под листьев вроде как лучи пробиваются». Женщины галдят, судачат. Мужики кряхтят, стесняются показать, что им тоже интересно. «Нет, ну странно это: откуда там свет?» Подхожу, осторожно приподнимаю широкий гладкий лист. Одна ягода светится изнутри. Как тусклая зелёная лампочка. Протягиваю к ней руку и касаюсь пальцем. Вздрагиваю от голоса у самого уха:
– Сорвите и спрячьте!
