Леони Вебер
Молчание
Мы двинулись к концу нашего пути.
15
Когда мы остановились на краю я убедилась, что это точно конец. Напротив нас переливалась красками гора. Мы были на вершине другой горы. А между ними – пропасть.
Будто сговорившись, мы с Ирмой одновременно повернули голову направо, потом налево. Пропасть тянулась на ближайшие видимые километры.
Я подошла к краю и глянула вниз. Относительно пологий спуск усыпан огромными и маленькими камнями, редкие кустарники, на самом дне – ковер из опавших с деревьев на горах листьев. Эта место призвано быть диким.
Я осторожно отошла назад.
– Здесь слишком высоко, – прошептала Ирма.
– Думаете, они спрыгнули вниз? – я не решалась на нее глянуть.
– Я знаю. Обрыв не крутой, но каменистый, высокий. На дне тоже камни. Прыгнув, точно разобьешься об них. Я нашла пулю в тумбочке в спальне. Кажется, револьвер. У них было оружие, и они, скорее всего, застрелились, упав при этом вниз. В любом случае, они там. Метром дальше, метром ближе, неважно.
– Но я не вижу скелетов. Они же должны сохраниться? – я включила фонарик на телефоне, чтобы еще лучше рассмотреть дно, и прошлась немного по сторонам, в поисках тел.
– Это место идеально для смерти. Никто тебя не найдет, ведь оно у черта на куличках.
– Что? – я не поняла последнюю фразу.
Ирма повернулась ко мне.
– У черта на куличках. Ты не знаешь, что это значит?
– Я не понимаю, что это значит. Это метафора?
– Ну да. Поговорка.
– Ненавижу их, – ну правда, я никогда не понимаю смысла всех этих присказок, метафор, поговорок. Для меня все буквально, и когда люди сыплют всякими закрученными фразами, а потом смеются надо мной и говорят читать больше книг, чтобы не быть такой дурочкой, мне хочется…
– Что это? – Ирма рванула ко мне и вырвала телефон из рук.
Это мне тоже не понравилось, но я промолчала.
– Что?
– Там, на склоне. Что-то блеснуло, – она начала вертеть телефон в руках, пытаясь направить луч фонаря куда-то вниз.
– Вам показалось. Уже темнеет, пора идти.
– Нет, вон, – она провела фонарем по обрыву, и я увидела отблеск среди листьев.
– Это, наверное, какая-нибудь ерунда, – ничего умнее я придумать не смогла. Мне стало не по себе. – Пойдемте. Вы обещали, что мы вернемся до темноты.
– Сейчас, – кажется, она меня не слышала. Ирма всучила мне мой телефон, вынула свой, включила на нем фонарь, снова уловила блеск. – Давай руку!
– А…
Прежде чем я успела сказать, что ненавижу прикосновения, и что бы она не задумала, это плохая идея, Ирма схватила меня за правую руку и начала спускаться вниз по обрыву.
– Вы сошли с ума! – я забыла про уважение, которое должно быть в разговоре со взрослым человеком. Или и не вспоминала. – Там скользко, вы сейчас упадете, а я вас не удержу.
Она спускалась все ниже, боком, одной рукой удерживая фонарь, другой – оттягивая мою руку. Никогда еще я так крепко не держалась за человека.
Наконец, когда мы уже растянулись на все возможности человеческого тела, она достигла места, где был отблеск. Присела, посветила фонарем. Потом положила телефон на землю и что-то осторожно вытянула из листьев. Спрятала находку в карман, прихватила телефон и начала подниматься.
Я схватила ее за вторую руку и вытащила на ровную поверхность. Ирма, даже не отойдя от края, вынула находку из кармана. Женское украшение в виде сердечка со вставкой внутри, которое вешают на шею. Довольно крупное, потому и отблеск был сильный. Но не от самого сердца, – ему, судя по ржавчине, лет сто, – а от бриллианта, или что это такое, на нем. Ирма с трудом открыла его.
Наверное, украшение было очень дорогим, судя по качеству сделанного. А еще сделанным, видимо, на заказ. Фотография запаяна внутри, да еще и под пластиком. Будто владелица знала, что ей с этим кулоном придется пройти через многое, а потом он будет валяться под дождями в горах, и стремилась сберечь снимок любой ценой.
Прозрачный пластик был запылен и замутнен. Ирма протерла его, послюнявив палец. Мы обе уставились на фотографию мужчины лет двадцати с лишним.
– Разве это не…
– Мой папа. Уве, – промолвила Ирма.
– Может, это все-таки не он?
– Нет, это он. Я видела его снимки в молодости. Один в один.
Мы замолчали, так и оставшись на краю. Я посмотрела вниз.
– Зато теперь все ясно. Дедушка и бабушка действительно пришли сюда и умерли, не знаю как именно, но умерли. Наверное, когда бабушка падала вниз, цепочка зацепилась за острый угол камня, торчащего из земли, и порвалась. Или она сорвала ее и выбросила. Второй вариант более подходит. Они были в отчаянии, смешанном с яростью и на себя, и на сына. И Урсула выкинула его портрет. Но он зацепился и остался висеть.
– Будто хотел, чтобы его нашли.
Чернота внизу приковала наши взгляды.
– Они там, под листьями, – прошептала я. Ирма кивнула.
Внезапно налетел сильный ветер. Листья поднялись и закружились. Я ахнула, мне показалось, что сейчас я увижу скелеты на дне, один из которых все еще сжимает в руках пистолет.
Ничего, конечно, не произошло, просто мое бурное воображение, но ветер разошелся не на шутку. Пора было уходить, мы все выяснили, но оторваться от пропасти было тяжело.
Ирма взяла меня за руку. Впервые в жизни мне это не было неприятно. Потом она прижала меня к себе. Я не сопротивлялась.
16
Я проводила Ирму до ее машины. Возле нее мы в молчании остановились. Я вынула из кармана пальто письма, которые везде таскала с собой.
– Вот. Они должны быть у вас, – я протянула их Ирме.
– Нет, оставь себе.
– Но они же ваши. Вашей семьи.
– Не думаю, что они мне так нужны. А тебе еще пригодятся.
– Ладно, – я пожала плечами и спрятала связку обратно.
– Если вдруг они мне понадобятся, я знаю, где тебя найти, – улыбнулась Ирма.
– Но я не люблю внезапных гостей, предупредите меня, если приедете, – я не сразу поняла, что это была шутка. Потом тоже улыбнулась.
– Поздно уже. Я поехала. Спасибо тебе, – она села в машину.
– И вам. До свидания, – тихо ответила я.
Ирма помахала мне рукой и выехала на дорогу. Я долго смотрела вслед, потом побрела домой.
Я сняла кроссовки в прихожей и прошла в комнату. Папа стоял спиной ко мне, что-то перекладывая на журнальном столике.
– Привет, пап, – сказала я.
Он резко повернулся ко мне.
– Летиция, ты что-то… сказала?
– Да, я поздоровалась, – я смотрела прямо на него, почти в глаза.
Папа кашлянул.
– Как… как там в гостях у Манон?
Я не ответила, отвела взгляд в сторону и принялась воспроизводить в голове все события за сегодня.
– Летиция, – папа не решался даже подойти ко мне, – что-то случилось?
– Почему вы с мамой развелись? – на одном дыхании спросила я.
Он замер.
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что хочу знать. Это моя вина?
– Нет, конечно нет. С чего ты взяла?
– У вас были разные взгляды на то, что со мной делать. Вы ссорились именно из-за меня. И я ее не поддержала. Для мамы это было последней каплей. Если бы я не родилась такой, вы были бы вместе.
– Летиция, – папа протянул ко мне руки, будто хотел обнять, но я уклонилась. – Все было не так. Ты все неправильно поняла.
– Тогда расскажи мне. И без утешений или сокрытий. Просто правду.
Папа сел на диван, жестом указал мне на место рядом. Я прошла к креслу и села в него.
– У нас с мамой действительно были разные взгляды на твое воспитание. Мне очень жаль, что ты услышала наши ссоры. Она считала, что нужно относится к тебе, как к обычной…
– И была права, – перебила я. – Она верила в меня, верила, что я смогу быть нормальной. А это отношения ко мне, как к особенной ничего бы не дало.
– Летиция, нет ненормальных и нормальных людей. Все равны, просто каждый по-своему отличается. У тебя эти отличия обусловлены твоей, так сказать, физиологией. Это не делает тебя плохой. Но нужно признать: у тебя определенная особенность, и она неизлечима. Она с тобой на всю жизнь. Ты говоришь, что мама в тебя верила. Я тоже верю в тебя. Я знаю, что ты сможешь жить как другие люди, чего-то добиваться, быть счастливой. Ты можешь скорректировать какие-то симптомы, облегчить их, чтобы они тебе не мешали, но они никуда не уйдут. Так уж сложилось. Я не говорил, что нужно обязательно акцентировать на этом внимание, но я считаю, что к тебе нужно относится по-другому. С учетом твоих… – папа бессильно помотал рукой, пытаясь подобрать слово, которое бы меня не ранило.
– Странностей, – помогла ему я.
– Особенностей, – мягко исправил он. – И это нормально, каждый человек необычен, к каждому нужен индивидуальный подход в определенных областях. Мама считала, что не нужно ничего учитывать, просто требовать, чтобы ты вела себя как нейротипичные дети. Но это бы ни к чему не привело. Посмотри, ты сейчас мучишься и ненавидишь себя. Но ее тактика с самого начала была провальной. Потому что ты все равно не смогла бы вести себя по-другому.
– Не обвиняй ее! Не смей! – почти выкрикнула я.
– Я не осуждаю ее, она пыталась найти свой способ справится с проблемой. Но я волновался за тебя, потому что ее методы не работали, только причиняли тебе боль. Мы действительно ссорились из-за этого несколько раз. Но развелись не поэтому.
Вот мы и подошли к главному вопросу моей жизни.
– А почему? – я не верила, что он скажет правду. Не верила в свою невиновность.
– Потому что мы не подходили друг другу.
– Чего? Что это за бред? Пятнадцать лет жили вместе, и вдруг перестали подходить?
– Милая, люди спустя двадцать лет расходятся. Знаешь, иногда пишут: причина развода – непримиримые разногласия. Вот они у нас и были. И началось это давно.
– Но одно из этих разногласий – я?
– Да, одно из них – твое воспитание. Но всего одно из множества.
– Перестань, – на меня нахлынуло какое-то чувство, от которого хотелось все крушить. – Ты просто пытаешься меня убедить, что дело не в моей болезни, но это не так.
– Летиция, потому что дело действительно не в тебе. Это нормально, когда в жизни пути людей расходятся. Такое происходит у всех. Вы можете дружить, встречаться, быть в браке много лет, но однажды поймете, что все изменилось, что вы поменялись, и дальше вам не по одной дороге. Это нормально. Больно, но нормально. Мы с мамой любили друг друга, мы и не перестали хорошо друг к другу относится. Просто у нас были конфликты, мы абсолютно разные люди по всем критериям. Мы давно знали, что однажды придется разойтись, но надеялись, что сможем все уладить, и не причинять никому боль. Но у нас не вышло. Так бывает.
– Но почему именно тогда, когда умер дедушка? Скажешь, и здесь нет моей вины? Я ее не поддержала, она во мне разочаровалась, и вы развелись.
– Летиция, ты зациклилась на одной этой своей последней фразе. Ты даже не слышишь, что тебе говорят, не хочешь слышать. Да, мы приняли такое непростое решение после смерти дедушки, но не потому, что мама хотела как можно скорее избавиться от ненавистной тебя, а потому что именно этот кризис в семье заставил нас действовать. Мама хотела побыть одна, разобраться в себе, в том, как жить дальше. Ей было тяжело.
– Но она одновременно и ждала, что я ей помогу, – не унималась я.
– Да, ждала, – спокойно сказал папа. – Она хотела, чтобы ты ее поддержала.
– А я не смогла! – почти закричала я.
– Не смогла. Но она прекрасно поняла, почему.
– И что, ты хочешь сказать, что я не виновата?
– Да. Потому что она не обижена на тебя.
– Кто сказал?
– Она.
– И почему же после вашего развода она попросила оставить меня у тебя? Может, потому что ты не прав, и она не хотела меня видеть?
– Я же уже ответил, она хотела уехать, ей нужно было сменить обстановку, жизнь. И она сказала, что тебе со мной будет лучше, потому что она не сможет хорошо заботиться из-за своих переживаний.
Я молча смотрела в пол. Неужели он прав, и все так и было?
– Но она же не хочет со мной общаться даже сейчас, – нашла я новый аргумент.
– Она каждый день пишет мне и спрашивает, как ты. Могу показать сообщения. И она хочет с тобой поговорить. Просто ты сама отгораживаешься. Ты не разговариваешь со мной, мама об этом знает, и мы думали, что ты и с ней так же будешь себя вести.
– Ты точно говоришь правду?
– Летиция, – папа наконец подошел ко мне. – Ты должна мне поверить и перестать мучится из-за того, чего не было. Я бы не стал тебя обманывать. Да, нам было тяжело принять твою болезнь, но мы старались, и мы тебя любим. Любим любой. Мама любит. Ты могла бы позвонить ей, поговорить. Чтобы убедиться, что мы не врем.
Я не отрывала глаз от точки на полу.
– Почему ты раньше мне не рассказывал? Или мама?
– Ты сама не спрашивала. А мы считали, что не стоит лишний раз говорить, думали, так ты не будешь зацикливаться, все переживешь. Но мы ошиблись.
Я наконец подняла голову и глянула папе прямо в глаза.
– Да, мы все были неправы. Молчать нельзя.
– Но мы больше не будем молчать, правда? – он притронулся к моему плечу тремя пальцами, осторожно, словно я из песка, и могу рассыпаться.
Я сняла его руку с себя и сжала.
– Мы все проговорим, – сказала я.
– Все наладиться, Летиция. Теперь у нас все получиться.
Мы взялись за руки и замолчали. Но это молчание продлится недолго.
Страсбург, 2018
