Леони Вебер
Молчание
Я ничего не сказала, просто развернулась и пошла домой, опять забыв про правила приличия.
13
Утром следующего дня я проснулась не в лучшем настроении, потому что весь предыдущий вечер изводила себя мыслями о том, что моя встреча с Ирмой провалилась. Точнее, я провалилась. Опять не смогла преодолеть свои особенности. Как же меня утомила эта борьба с собой.
Как назло, папа сегодня был дома. Пришлось написать ему письмо.
Папа,
Манон, моя школьная знакомая, пригласила меня сегодня пообедать с ней. Ее родители уехали, и она устраивает девичник. Я уйду в двенадцать и останусь там до вечера. Надеюсь, ты меня отпустишь.
Папа прочел послание, и его лицо озарила улыбка.
– Конечно, дорогая. Я так рад, что у тебя есть друзья, и ты общаешься. Проводи с ними сколько угодно времени. В разумных количествах, конечно, – спохватился он, как будто не знал, что я не обычный подросток, готовый развлекаться сутками на пролет.
Одеваясь, я подумала, что в моем общении с отцом перепиской есть плюсы. Я не умею врать, и в устном виде мои выдумки про девичник у Манон не имели бы успеха. Меня бы сразу раскусили. Зато в письме я немного помучилась, пытаясь понять, чтобы на моем месте соврал обычный тинейджер (пришлось воспользоваться поисковиком в интернете), и вуаля. Все прошло как по маслу.
Я поднялась в лес, и села на лавочку на опушке. Через пять минут подошла Ирма.
– Привет!
– Здравствуйте, – сухо сказала я.
– Как дела?
Да что же такое, почему все так любят этот бессмысленный вопрос. Опять я не знаю, что ответить.
– Ну… Нормально.
– У вас тут так хорошо. Красивая природа, свежий воздух.
– Да, – не умею я поддерживать эти разговоры ни о чем.
Я повела ее к дому. Погода сегодня была мрачной. Тучи заволокли все небо, в лесу было темно, как вечером.
– Почему Уве не сдал своего отца? Я прочитала, что нацистов судят до сих пор, даже спустя столько лет после войны. Если он думал, что Хельмут был охранником в концлагере, он мог отдать его под суд. И тот получил бы справедливое, по мнению Уве, наказание. Но он ничего не сделал. Почему? – этот вопрос не давал мне покоя со вчерашнего вечера.
– Я думаю, потому что он его любил. Хельмут был хорошим отцом. И то, что папа узнал про него, стало ударом. Поэтому не смог сдать. Он просто уехал, разорвал все связи, продолжая любить.
– А Урсула? Причем тут она? Почему она так легко позволила себе промолчать, дать сыну отречься от себя? Она же не виновата.
– Я немного разузнала по всяким архивам. Кажется, родственники Урсулы тоже были нацистами. Она чувствовала свою вину за них, как и Хельмут за брата. Они всю жизнь ощущали себя виноватыми за преступления своих родственников. И за то, что сами были молчаливыми сообщниками.
– Ну да, только так можно объяснить эту их странную историю.
– На самом деле мы никогда не узнаем правду. Потому что нас там не было. Мы ничего не видели, а дедушка и бабушка молчали. Так что это лишь предположения, составленные из писем. Кто знает, может, их история гораздо глубже.
Ирма права. Здесь столько непонятных деталей, которые так и не прояснятся. А все из-за молчания.
– Вы расскажете своему отцу все, что узнали о дедушке и бабушке? – поменяла я тему.
– Нет, он тоже никогда не узнает правду. Он умер пять лет назад.
– От чего? – вырвалось у меня.
Ирма опять глянула на меня нахмурившись.
– От инфаркта. Ничего интересного или таинственного. Думаю, стресс от этой драмы с его родителями тоже сказался на здоровье.
Я резко остановилась посреди дороги.
– Что такое? Мы уже дошли? – спросила Ирма.
Я не ответила, потому что была во власти своих воспоминаний.
– Летиция, с тобой все в порядке? – Ирма подошла ближе и протянула руку ко мне, но я отшатнулась. Этот жест вывел меня из транса. Я поняла, что выглядела очень странно: стою, смотрю в одну точку с выпученными глазами и приоткрытым ртом.
– Нет, еще минут десять идти, – пробормотала я.
Мы двинулись дальше.
– А вот когда ваш отец умер вы… ну, как вы это пережили? И ваша мама… ее же нужно было поддержать… Как вы это сделали? – я поняла, что задаю нетактичные вопросы уже когда они прозвучали, и Ирме наверняка было неприятно об этом говорить, ее лицо как-то поменялось, когда она вспомнила о смерти отца, но мне нужно было знать.
– Ну, все было непросто. А зачем тебе это? – Ирма пыталась поймать мой взгляд своими синими глазами. Я наклонила голову к сжимающимся и разжимающимся ладоням.
– Просто… Неважно. Уже все равно ничего не изменить, – это правда. Мои отношения с мамой ничто не спасет. Я не исправлю своих ошибок, во-первых потому что уже слишком поздно, а во-вторых, потому что я никогда не преодолею свои особенности, пусть даже Ирма даст мне подробную инструкцию, как вести себя в подобных ситуациях.
Ирма что-то говорила, но я уже не слушала, глаза у меня остекленели, я опять сосредоточилась на своих переживаниях.
– Летиция, – я чуть не налетела на Ирму, которая остановилась, повернувшись ко мне лицом. – Не замыкайся в себе. Ты же сама вынесла из истории Урсулы и Хельмута, что молчать вредно.
– Что? – я не поняла, к чему она ведет.
– Нет, ты не должна рассказывать что-то мне, мы знакомы пару дней, но у тебя же есть близкие. Поговори с ними о том, что тебя мучит.
Я не стала уверять ее, что на самом деле меня ничего не мучит, потому что она бы все равно мне не поверила. Мы продолжили путь молча.
Но через пять минут на меня что-то нашло.
– Нет, я хочу вам об этом рассказать.
Ирма обернулась.
– Я слушаю.
– Год назад умер мой дедушка. Папа мамы. Он тоже умер от инфаркта, – я стиснула левую руку в кулак, и со всей силы сжимала его правой. – Мама его очень любила. Прямо как Уве Хельмута. И ей было тяжело. А я не смогла ее поддержать. Потому что я… У меня синдром Аспергера. Но я думаю, он меня не оправдывает. Мама всегда верила, что я смогу его преодолеть. Папа говорил, что не смогу, у меня так запрограммирован мозг, но она верила. И я верила благодаря ей. Но у меня не вышло. Она ждала моей поддержки, а у меня в голове была пустота. Я не могла ее обнять, ненавижу, когда ко мне прикасаются, я не могла подобрать слов. Я стояла с бездушным лицом. Я не понимала, что она чувствует не только потому что никогда не различаю чувств и эмоций, но и потому, что не была близка с дедушкой. Да я видела-то его три раза в жизни, потому что он жил далеко и сразу понял, что со мной особо не поболтаешь.
Ирма подошла на шаг ближе ко мне, но я, наоборот, отступила и заторопилась закончить. Если она что-то скажет, я не доскажу.
– Я отстранилась от нее, бросила наедине с горем. Просто я правда не знала, что делать. Я ничего не понимала. И она во мне разочаровалась. Она так хотела семью, где все друг друга поддерживают, эти теплые отношения. Я родилась, и она узнала от врачей, что у меня аутизм, а это большое препятствие, потому что от меня не будет эмоциональной отдачи. Я говорю это словосочетание, но даже не понимаю, что оно значит, – я чуть не рассмеялась. – Но она не смирилась, она верила, что я буду обычной. Я ее разочаровала. Через полгода они с папой развелись. И она сказала, что мне стоит пожить с ним. Это моя вина. Она не хочет меня видеть из-за… меня.
Я подняла глаза на Ирму. Ее лицо что-то выражало.
– Мне очень жаль, Летиция. Но это не твоя вина.
– Конечно, не моя. У меня же синдром Аспергера, он все оправдывает. Только мне от этого еще хуже.
– Слушай, посмотри на Хельмута и Урсулу. У них не было никакого синдрома, но их отношения с семьей тоже были драматичными. Они молчали, когда нужно говорить, не знали, что делать, и как себя вести.
– И что?
– А то, что похожие сложности испытывают и люди без Аспергера. Да, у тебя все усиливается этим, но это же не значит, что одна ты такая ужасная, а остальные идеальны. Дело в том, что жизнь и отношения с людьми сами по себе очень сложные. Особенно отношения близких людей друг с другом.
– Вы призываете меня к тому же, к чему моя мама? Забыть про аутизм и пытаться быть как обычный человек? Я же говорю, у меня не выйдет.
– Я призываю тебя к тому, чтобы ты перестала себя корить и приняла такой, какая есть.
– Как я могу это сделать, если я такая? Все обычные люди учатся на своих ошибках и потом поступают по-другому, но если сейчас повторится та же ситуация, я никак не поменяю свое поведение.
– Ты с кем-нибудь разговаривала об этом?
– Нет. Я даже про то, что у меня аутизм, никогда никому не говорю, не то что про это.
– Я не знаю всей твоей проблемы полностью. Я для тебя чужой человек. Но у тебя есть близкие, которые любят тебя, несмотря ни на что. Может, есть смысл обсудить все с ними? Ты не одна, вокруг куча людей с похожими переживаниями, даже если у них нет синдрома Аспергера. Подумай об этом.
– Теперь вы знаете, почему я себя так странно веду, – зачем-то упомянула я.
– Да. И я тоже не знаю, что тебе сказать в ответ на твою историю. Потому что раньше я с таким не сталкивалась. У меня не хватает слов, я не уверена, какие будут правильными, а какие нет.
– Нужно все-таки побывать в доме.
Я повела Ирму за собой по тихому лесу.
14
И вот мы уже у дома. Перелезли через забор и вошли внутрь.
Сначала я показала Ирме кухню. Ящик, в котором были письма, тарелку, под которой лежала фотография.
– Ты взяла ее с собой?
Я вынула из рюкзака снимок и протянула женщине. Она слегка улыбнулась.
– Мне здесь одиннадцать лет. Так где именно ты ее нашла?
Я уложила фотографию под миску со сгнившей кашей, так, чтобы торчал только кончик. Ирма обошла кухню кругом, заглянула в ванную.
– Все для того, чтобы никто не знал, что они тут живут. Печь вместо плиты, керосиновые лампы вместо нормальных, для того, чтобы не платить за электричество. Вода не проведена, грели в кастрюлях. Неудивительно, что они нигде не зарегистрированы. Я пробовала найти того, кто продал им этот дом, но тщетно, – сказала она.
Из кухни мы попали в спальню. Ирма осмотрела в ней каждый уголок, но ничего не подсказывало, куда делись хозяева.
– В этот нет смысла, – выпрямившись, заключила женщина. – Они будто испарились, ни одного следа.
– Я так думаю, что они много лет не могли нарушить молчание, писали письма, но не отправляли их. И в октябре 1994 таки решились рассказать правду. Но за несколько дней до отправки письма получили весточку от Уве. И после этого пропали.
– Но что же случилось? – Ирма вернулась в кухню. – Все готово к обеду, моя фотография под тарелкой… Может, они получили письмо перед ужином, прочли его, окончательно пали духом, оставили снимок на столе, прижав тарелкой, чтобы с ним ничего не случилось, потому что он дорог для них, письмо куда-то дели, потому что тут его точно нет, мы все обыскали, и…
– И что-то с собой сделали, – вырвалось у меня.
Ирма глянула на меня. Мы обе знали, что это единственный логичный вариант. Вся цепочка ведет именно к этому.
– Даже если так, где тогда тела? Я поспрашивала, никаких неопознанных трупов тут не находили, все, кто умирал в поселках и домиках в лесу примерно в 1994 году и потом, были зарегистрированными жителями, ко всем приезжали родственники, и немцев среди них и их семей не было.
Я молчала. Мне нечего было на это сказать.
– Ладно, пора уходить. Все равно было бы глупо надеяться найти их, живыми или мертвыми.
Мы вышли в темный, длинный коридор. Ирма включила фонарик на телефоне и осветила его.
– Что это? – я указала рукой.
– Где? – Ирма посветила вглубь коридора.
– Это дверь.
– Но ведь в доме всего одна комната и ванная с кухней. Мы уже повсюду были.
– Может, кладовая.
Я подошла к двери, которую в прошлый раз не увидела из-за темноты. Взялась за ручку и открыла.
На секунду мы с Ирмой замерли. Обе были уверены, что найдем за дверью что-то страшное, скелеты мужа и жены в обнимку. По крайней мере, моя фантазия рисовала мне такую картину. Но перед нами была только еще одна дверь. А между ними прихожая с тумбочкой и лавкой.
Задний выход. Почему я его не заметила? Я вышла в сени и распахнула вторую дверь. Лицо обдул холодный осенний ветер. Я ступила во двор, Ирма за мной. Мы закрыли дверь и сразу поняли, в чем дело.
Сзади не было ручки. Выход сливался со стеной, был ее частью, а сени – частью коридора. От старости все покрылось мхом, от чего маскировка стала еще более умелой.
– Интересная конструкция, – хмыкнула Ирма.
Мы вернулись в сени, оставив дверь открытой, чтобы при дневном свете все осмотреть. Впрочем, ничего интересного здесь тоже не было. В шкафчике стояла обувь. Больше никаких вещей. Я собралась выходить, как вдруг Ирма меня окликнула:
– Смотри!
Я присела рядом с ней на корточки. Под лавкой лежал лист бумаги. Ирма взяла его и развернула.
Это было то самое письмо, которое Уве впервые за 14 лет отправил родителям. Видимо, оно пролежало тут все эти годы. В сенях сухо, так что бумага и чернила не повредились.
Мы встали. Ирма сжимала послание в руках.
– Это что же получается. Бабушка и дедушка бросили письмо тут, а потом… ушли.
Мы снова вышли на улицу. По трем сторонам от нас только лес.
– Если мы пойдем через лес, то куда выйдем? – спросила Ирма.
– Если налево, то в мой поселок, направо – в другой, там, где живут друзья папы.
– А прямо?
– Не знаю, но я смотрела с вершины другой горы, вроде только деревья, никаких жилых домов.
– Значит, мы идет прямо, – Ирма решительно шагнула к лесу.
Я ее остановила.
– Что вы делаете? Зачем нам туда?
– Потому что дедушка и бабушка пропали там.
– С чего вы взяли?
– Все указывает на то, что они вышли из дома в тот день в октябре 1994. Вышли через этот выход, а не через главный. Значит, они пошли в лес, а не в поселок или еще куда. И это брошенное письмо все подтверждает. Они окончательно пали духом, поняли, что уже ничего не исправить. Глянули друг на друга, с письмом в руках вдвоем вышли в сени. Еще раз прочли его, бросили и ушли в лес. И умерли там.
– Это… очень вероятная теория, но все могло быть не так.
– А как? Ни один старожил из двух соседних поселков их не помнит, я пообщалась. И это логично, ведь кроме как к статуе и за продуктами они никуда не ходили, и то, в эти редкие выходы старались людям на глаза не попадаться. Если бы они ушли к поселкам, и с ними что-то случилось бы там, мы бы уже узнали об этом. А значит, они в лесу.
Ирма говорила вполне логично, и я прекрасно осознавала, что скорее всего она права, но все равно не понимала ее желания идти по следам Шульцев.
– Хорошо, все вполне могло быть так. Но нам-то зачем идти в лес?
– Чтобы их найти.
– Послушайте, вы, ну, – я не могла подобрать слов, – взрослая, умная. Как мы их найдем? Этот лес может тянуться на много километров. Мы же не будем неделями бродить по нему в поисках того, чего там, возможно, и нет.
– Летиция, – Она глянула мне в глаза, и я постаралась не отводить взгляд. – Я не заставляю тебя идти со мной. Но у меня хорошая интуиция, я чувствую, что там что-то есть. И я пойду.
У меня с интуицией и предсказаниями будущего всегда были проблемы, так что я не стала как-то это комментировать.
– Нет, я пойду с вами, хотя мне непонятно, как мы что-то найдем.
Все-таки я начала эту историю. И нужно попытаться. Я же ничего не потеряю. Просто прогуляюсь.
Ирма кивнула и улыбнулась. Мы вошли в лес.
– Не думаю, что они… пропали далеко. В октябре тут холодно, а судя по тому, что вся их теплая одежда и обувь в доме, они ушли в чем были, – я попыталась себя успокоить, но получилось плохо.
– Не волнуйся, мы вернемся до сумерок. Пойдем по прямой, ты смотри налево, я направо.
– Думаете, они повесились на дереве? – ляпнула я.
– Все возможно, так что смотри в оба, – Ирма криво усмехнулась, глянув на меня краем глаза.
Мы прошли всего пять минут, но меня уже охватила тревога. Ненавижу ходить по новым маршрутам. А еще я боюсь того, что мы могли найти. Не хочу видеть их тела, не хочу не знать, что сказать в утешение Ирме.
– А мы не заблудимся? – не выдержала я.
Ирма недоуменно глянула на меня.
– Ну да, точно, в этом лесу невозможно заблудиться. Достаточно повернуть назад и просто идти, и ты выйдешь к тропинке, дороге, дому, поселку, – как всегда, когда я нервничала, я затараторила какой-то бред.
Мы заходили все глубже и глубже в лес. Погода становилась мрачнее. Дул сильный ветер. Я смотрела по сторонам, но ничего не видела ни вверху, ни внизу. Повсюду опавшие листья, бьют мне в глаза своей яркой желтой окраской.
– Смотри, там что-то есть, – Ирма ткнула пальцем куда-то прямо.
Я остановилась и увидела, что чуть дальше деревья поредели. Стало видно кусочек серого неба, на фоне него что-то зеленое, вроде, склон горы. А еще свет и пустоту.
