Лена Сокол
Любовь по обмену. Разрешите влюбиться

– Я не смогу. – Он истерически смеется. – Зачем мне все это? Боже, ну, что за…

– Сможешь. – Моя ладонь снова на его предплечье.

Не навязывайся. Не навязывайся. Перестань.

Американец замирает, уставившись на мои пальцы. Смущенно отдергиваю руку.

– Это сумасшествие… – Шепчет он, облизывая разбитую губу и качая головой.

– У тебя получится. – Настаиваю я, переводя взгляд на яблоню.

– Почему ты так думаешь?

– Ты – упрямый. – Улыбаюсь.

– Во что же я вляпался…

В неприятности. В Россию. В меня, в конце концов.

– Русский язык не такой уж сложный. – Говорю.

Вру, вру, вру. Но пусть он узнает об этом потом, не сейчас.

– Не знаю, Зоуи…

Прокашливаюсь, выпрямляюсь и строго смотрю на него.

– Начнем, пожалуй, с самого главного.

Джастин обреченно выдыхает и жалобно ноет:

– И с чего?

– Зоя. Меня зовут Зо-Я. – Произношу делано-учительским тоном.

Ему нравится. В синих глазах пляшут хитрые чертики.

– Зо…у… – набирает в легкие больше воздуха и выдыхает: – я. Зо-я.

Облегченно выдыхаю.

– Прекрасно.

И по спине снова бегут ошалелые мурашки.

Мы улыбаемся друг другу в вечерних сумерках, почти как старинные приятели, но в этот момент вдруг слева слышится отчетливый щелчок, и свет в комнате Джастина гаснет. Мы переглядываемся.

Мама иногда тоже бывает очень упрямой: она только что снова выключила свет и закрыла окно в комнате Степы.

9

Джастин

– Черт! – Ругаемся мы шепотом, синхронно и сразу на двух языках.

Я понимаю это по тому, как она вдруг смотрит на меня удивленно и ошарашенно, а затем пытается унять улыбку, так и лезущую на лицо.

– Одновременно, – говорит Зоя, поджимая губы, и вскакивает.

Уже достаточно темно, и мне не видно, покраснела ли она. Хотя и так знаю – конечно. Эта ее особенность, краснеть через каждые пять минут, ужасно милая и забавная, а еще почему-то заводит меня не на шутку.

– Blin! – Выдает девчонка, прислонив ладони к стеклу.

Мне плевать, что окно снова закрылось. В душе я рад, как глупый мальчишка, потому что мы с ней теперь наедине на этой крыше, и никто не может мне помешать пялиться на развевающийся на ветру подол ее платья. Мне отчего-то совершенно плевать на все. На Фло с ее попытками всё «уладить», на отца, пытающегося доказать всему миру, что он самый крутой, на то, что мои мечты вдруг в одночасье разбились. Плевать на весь мир, который больше не существует и стал для меня невидимым.

Потому что я спятил.

И это совершенно очевидно. Просто спятил. У меня нет ни прошлого, ни будущего. Стою на краю этой крыши, как на краю собственной жизни, и ныряю в неизвестность. Я только что сам согласился на сумасшествие. На то, что никогда не планировал, и то, отчего готов был отпинываться и руками, и ногами, и всем телом сразу.

Потому что она мне предложила, а я так засмотрелся на ее голубые глаза, что не смог отказаться. Все слушал, как она произносит мое имя – тихо, шепотом, будто катает его, как леденец, на своем языке, и хотел слышать его из её уст еще и еще.

Точно, идиот. Говорю вам.

Идиот, которому все равно, что мы оказались заперты на крыше. Ведь главное – вдвоем. И у меня теперь есть абсолютно законный повод находиться рядом, стоять к ней плечом к плечу и чувствовать, как внутри тела взрываются огненные фейерверки, стоит лишь нам соприкоснуться нечаянно руками.

Я схожу с ума. У меня еще никогда такого не было. Что это?

– Что еще за «blin»? – Спрашиваю, наклоняясь и тоже прислоняя ладони к стеклу.

Зоя печально опускает плечи – окно действительно закрыто.

– Трудно объяснить. – Говорит она, закусывая губу. Убирает руки. – Это как черт, только съедобное… – И прячет лицо в ладонях, сквозь которые тут же слышится ее стон. – Что я говорю? Blin!

– Blin… – Повторяю я, выпрямляясь. – Мне нравится это слово. Blin. Blin.

Осторожно двигаюсь вдоль крыши, то и дело поглядывая вниз. Похоже, придется нам звать кого-нибудь на помощь.

– Есть у нас такое блюдо. – Слышится тоненький голосок Зои. – Вроде ваших панкейков. Тоненькие, круглые лепешки. Сладкие. – Слышно, как она злится сама на себя за то, что не может подобрать нужных слов. – И когда мы ругаемся, тоже говорим blin. Господи, да я даже не знаю, почему!

– Blin. – Улыбаюсь я. Встаю на колени и свешиваю голову вниз, чтобы отыскать что-то подходящее, чтобы спуститься. – А как сказать «черт»?

– «Ch’ort» – Отзывается Зоя.

Пытаюсь повторить и слышу, как она хихикает.

– Что? – Выпрямляюсь.

– Ничего, – мотает головой девчонка, пытаясь выглядеть серьезной. – И что нам теперь делать?

– Я, кажется, нашел кое-что. – Ложусь на живот, подтягиваюсь к краю и проверяю рукой на прочность старую деревянную лестницу, прислоненную к стене. Внизу, под нами, на первом этаже горит свет. – Можно попробовать спуститься.

За моей спиной раздается ворчанье. Зоя уже подползла к краю, сидит рядом и боится взглянуть вниз.

– Что? – Усмехаюсь. – Если хочешь, можем спуститься по дереву.

– Под нами кухня. – Ее голос хрипнет от волнения. – Мама нас увидит.

– И? Она будет недовольна?

– Хм… Даже не знаю. – Глаза Зои распахиваются, когда она видит, что я спускаю вниз ноги. – Ей будет интересно, чем мы здесь занимались.

– А мы делали что-то плохое?

– Вроде нет. Если не считать, что ты… курил.

– У вас что, не курят? – Ставлю ногу на верхнюю ступеньку, осторожно переношу на нее вес всего тела. Та скрипит, но выдерживает.

– Не все. – Она комкает подол платья, глядя, как я, спускаясь вниз, исчезаю в темноте. – И точно не при родителях.

– Хочешь сказать, твой отец не знал, что твой брат тусуется на крыше? У него ведь даже пепельница здесь к стене привернута.

– Я вот не знала… – Голос Зои кажется печальным, и мне приходится задержаться, чтобы попытаться выхватить из темноты черты ее лица. Так и есть – уголки рта опущены вниз, лоб нахмурен. – Видимо, у нас не самые лучшие отношения с братом.

– Бывает. – Говорю, невольно вспоминая о Челси, и делаю еще пару шагов вниз.

– А разве спортсмены курят? – Пищит она, выглядывая с края крыши.

И дрожит, как заяц, боясь высоты.

– Бывает. – Хмуро повторяю я.

Те сигареты, что были у меня с собой, когда я сюда приехал, достались мне от Фло. Помню, выхватил пачку у нее из рук, когда она в очередной раз хотела закурить, чтобы не отвечать мне и избежать неприятных объяснений. Та так и лежала в кармане, а обнаружил я ее только несколько дней назад. Тогда и закурил впервые. Можно сказать, с горя.

– Это же вредно. – Зудит Зоя с крыши полушепотом. – Как ты бегаешь тогда на поле?

– Нормально. – Спрыгиваю в траву как раз в тот момент, когда в окошке света хозяйка дома подходит к плите.

– Но ведь футболисту за время игры приходится делать столько… – она задумывается, – толчков? Ээ… тяги? Всплесков? Буксир?

– Рывков? – Подсказываю я шепотом.

– Да. – Выдыхает она смущенно.

И я вижу, как мелькают в темноте на крыше пряди ее светлых волос.

– И эта женщина еще собирается учить меня своему языку… – Пытаюсь ее подколоть.

– Да, придется туго… – соглашается Зоя, вздыхая.

– Жёстко? – Усмехаюсь я.

– Плотно? – Не сдается она.

– Сильно?

– Тяжело! – Это слово срывается с ее губ почти победоносно.

– Оу, да мы начинаем понимать друг друга! Нужно это отпраздновать. – Обхватываю обеими руками лестницу и шепчу: – А теперь слезай.

– Что?! – Ее глазищи делаются такими огромными от ужаса, что мне даже отсюда виден их блеск.

– Слезай, говорю!

– Ни за что… – шепчет.

Так можно препираться сколько угодно, но вот ее мама за окном уже поглядывает на часы.

– Быстрее!

– Нет, иди, поднимись и открой мне дверь! – Просит Зоя.

– Нет. – Улыбаюсь я. – Сейчас зайду, сяду за стол, а тебя оставлю здесь.

– Не-е-ет. – Не может поверить девчонка.

– Не будь трусишкой, Зо-я, слезай.

Она рычит. Натурально! Рычит, изрыгает какие-то русские ругательства и, громко копошась, спускает ноги вниз.

– Давай, детка! – Подбадриваю я.

Но в ответ Зоя снова ворчит. Встает на ступеньку, спускается ниже, вцепляется руками в лестницу и что-то говорит по-русски. Кажется, это проклятья. Она проклинает меня, всю мою семью, мою страну, затем весь мир. Похоже, с ее подачи нас ждет апокалипсис!

– Еще немного, еще. Ты молодец!

Припадаю к лестнице всем телом и смотрю вверх. Розовенькие. Ммм, как же это по-девчачьи. Так мило…

– Эй, куда ты смотришь?! – Восклицает вдруг она, остановившись.

– Кто? Я? – Прочищаю горло. Мне бы сейчас и холодный душ не помешал, если честно. – Беспокоюсь, как бы ты не упала, детка.

Когда остается всего две ступеньки, Зоя спрыгивает вниз. Ее мягкие тапочки тонут в траве, а маленькие цепкие кулачки ударяют мне в грудь.

– И не зови меня деткой, понял?

Отступаю назад.

«Розовенькие. Они розовенькие. – Стучит в висках и разносится жаром по всему телу. – Интересно, а бюстгальтер у нее такого же цвета?»

Не успеваю ничего сказать, как Зоя обходит меня и, яростно топая, направляется к входной двери. Едва поспеваю следом.

– Научишь меня грязным русским словечкам? – Спрашиваю ехидно, почти касаясь губами ее уха.

Зоя отпрыгивает и активно трёт ухо плечом – ей щекотно.

– Чего? – Морщится, будто лимон проглотила.

Играю бровями.

– Ну, ты так ругалась, я даже завелся…

Ее лицо вытягивается от удивления, рот приоткрывается.

– Я молитву читала! – Несколько слов по-русски, затем: – Чтобы не упасть и не сломать себе руки и ноги!

– Правда? – Хмыкаю, когда она тихонько приоткрывает входную дверь.

– Да! – Шепчет она и приставляет палец к губам. – Детка… Blin…

И, качая головой, входит в дом. Стараясь не шуметь, следую за ней. Из гостиной доносится звук телевизора. На диване уже восседает ее отец, и отсюда хорошо видна его начинающая лысеть макушка.

– Представляю тогда, как ты ругаешься… – Мечтательно произношу я.

Зоя бросает на меня уничтожающий взгляд и шумно выдыхает. Затем мы крадемся, как два вора, по направлению к лестнице. Ступаем осторожно и тихо. Но что нужно признать однозначно – нам весело. Обоим. Когда мы оказываемся за спиной у ее отца, за диваном, беру девчонку за локоть и резко разворачиваю к себе.

Она замирает и таращится на меня. Шикает беззвучно и угрожает одними глазами, но мне так смешно, что я еле сдерживаюсь.

– Что? – Спрашивает Зоя, разыгрывая передо мной целую пантомиму.

И я тоже все время спрашиваю себя об этом. Что? Что я делаю здесь на самом деле. Почему мне больше не хочется уезжать? Почему нравится все, что здесь вижу? А особенно – она.

Приказываю своему мозгу заткнуться, но все бесполезно. Мысли опять предательски крутятся вокруг ее простенького личика и тонкой, хрупкой фигурки.

– Вот что. – Достаю запутавшийся в светлых девичьих волосах яблоневый листочек и протягиваю ей на ладони.

Зоя пожирает меня взглядом. Уставилась, как на умалишенного, и плотно смыкает губы, чтобы не рассмеяться. Или не психануть. Не знаю.

Она медленно протягивает руку, чтобы взять желтоватый листик с моей руки, а я тотчас перестаю дышать. Сердце в груди толкается так, будто ощущает сильный прилив адреналина.

И в эту секунду слышится радостный возглас ее мамы. Она нас увидела. Мы вздрагиваем, и я быстро прячу находку в карман штанов.

– Мама рада, что мы, наконец, спустились к ужину. – Переводит Зоя, прячет глаза и кивает в сторону кухни. – Пойдем.

– Привет, как дела? – По привычке говорю я ее родителям, на ходу поправляя растрепавшиеся на ветру волосы.

Догадываюсь, что нас приглашают за стол. Отец Зои здоровается со мной за руку и тоже следует на кухню. Мы, молча, моем руки и затем садимся за стол. Они все втроем что-то оживленно обсуждают. Мне остается только догадываться, что именно.

– Им интересно, что же такое произошло с твоим лицом. – Поясняет Зоя, отчаянно стараясь сохранять спокойствие.

Ее руки до сих пор в мурашках с прохладного вечернего воздуха.

– Ну, расскажи. – Пожимаю плечами.

Родители переглядываются и качают головами, а мой личный переводчик долго что-то им объясняет. Немного поохав, мама Зои успокаивается и накладывает мне в тарелку какие-то кусочки теста, которые, надо признаться, приятно пахнут. Даже догадываюсь, что это.

– Pel’meni, – гордо провозглашает отец семейства.

Послушно киваю и втягиваю носом поднимающийся от блюда пар. Пахнет мясом. Вкусно. И, конечно же, ко мне подвигают тарелку с хлебом. Видимо, здесь так принято – все есть с хлебом. Хозяин дома, внимательно глядя на меня и активно жестикулируя, что-то говорит.

– Папа спрашивает, как прошел твой первый день в университете, – вздыхает Зоя.

Она не на шутку раскраснелась.

– Ну, так скажи, что я там не был.

– Эм… О’кей. – Соглашается.

Девчонка берет вилку и с улыбкой что-то им рассказывает. Ее родители довольно кивают и дружно подвигают мне емкости с соусами. Мама Зои, широко улыбаясь, на своем примере показывает, как именно нужно правильно макать в них горячие pel’meni.

– О’k, pel’meni, – повторяю я и беру вилку.

Хозяева дома чуть ли в ладоши не хлопают, слыша, как я это сказал. Примерный мальчик, ничего не скажешь. Все рады.

Замахиваюсь столовым прибором над тарелкой и вдруг застываю. Меня осеняет. Смотрю на Зою, которая следит за каждым моим движением, и тихо произношу:

– Ты не сказала им, что я не был на занятиях, да?

– Da. – Хитро улыбается она, помахивая вилкой а-ля «ну, же, смелее, пробуй». – Вот выучишь русский и сам расскажешь. – Протыкает самый толстенький кусочек теста с мясом, хмыкает. – Если сможешь, конечно.

Я бы злобно прищурился, да на меня все еще пристально смотрят ее родители. Не хочу их расстраивать. Поэтому натягиваю улыбочку и насаживаю на вилку pel’meni.

– Сомневаешься, значит? – Спрашиваю, не глядя в сторону Зои.

– О, да. – Звучит в ответ.

Макаю в соус. В один, затем сразу в другой.

«Она думает, что мне слабо»

– Вызов принят. – Говорю и отправляю блюдо в рот.

Глаза на лоб лезут – такое оно горячее. Выдыхаю пламя, как огнедышащий дракон, и утираю выступившие слезы. Русские громко перешептываются, и мама виновато подает мне стакан питьевой воды.

– Спасибо, мэм.

Прожевываю, глотаю, запиваю, беру еще одно. Делаю в этом странном комочке из теста дырочку зубами и выпускаю наружу бульон. Дую и затем уже кладу в рот и жую.

– Мммм… – Прикрываю веки и признаюсь: – Вкусно…

– Vkusna. – Подсказывает Зоя.

Неумело повторяю за ней русское слово, и на меня вдруг обрушивается чуть ли не шквал аплодисментов. Удивленно хлопаю глазами – в последний раз кто-то так радовался моим успехам, когда я научился ходить на горшок.

10

Зоя

Родители слишком бурно реагируют на любое движение Джастина, но плюс в том, что они не переигрывают – действуют искренне, ведь этот парень почему-то реально им нравится. Хорошо хоть их устроило объяснение, что он разбил лицо, навернувшись со скейта. Не представляю, как кудахтала бы мама, узнай она, что над ним издевались незнакомцы в первый же день пребывания в чужой стране.

– Дочь, скажи ему, что пельмени – это ерунда. – Отец отламывает большой кусок хлеба. – Другое дело – уха! Да на природе, на костре, в котелке!

Пельмень застревает у меня в горле. «Нет, папа, только не это. Не сейчас».

– Чем тебе пельмени не угодили? – Морщится мама.

– Я возьму парня с собой на рыбалку. – Отец гордо ударяет кулаком по столу, хлеб выпрыгивает из его пальцев и, прокатившись по столу, ныряет в чашку с соусом.

– Не-е-ет, – умоляет мама. Она устало откладывает вилку в сторону.

Джастина здесь никто даже не спрашивает. Парень еще не знает, что ему грозит опасность – он преспокойно жует свой ужин.

– Переводи, дочка, переводи! – Отец не на шутку заводится. – Поедем с ним на природу, наловим рыбы, сварим. – Выбрасывает вперед руку с выпяченным вверх большим пальцем. – Во будет!

– Ээээ… – Теряюсь я.

– Какая рыбалка, Миша? – Терпение мамы лопается. – Ты с рыбалки сам возвращаешься никакусенький, да еще и без рыбы! Этим летом, вообще, сапог потерял…

– С рыбой! – Не унимается папа. – Вспомни того сома в прошлом году. На семь килограмм вытянул, еле в ванной поместился.

– Ага. Скажи еще, что это ты его поймал.

– Ну, так привезли его ко мне домой? Да. Значит, я. – Отец поворачивается к Джастину. – Сом, знаешь, какой наваристый был? Жирный, вкусный! – Затем ко мне. – Ты не молчи, доча, переводи.

– Напоите мне парня до поросячьего визга, будет возле палатки валяться, даже удочек не увидит. Знаю я вашу рыбалку! Рыбу из магазина привозите, чтобы не позориться.

Папа темнеет – задето его самолюбие.

– Знает она! Ты меня перед иностранным гостем пьяницей не выставляй.

– Да я твоих удочек сто лет не видела, – усмехается мама. – Они у тебя, вообще, есть? Нет?

– Удочки мои в гараже все лежат. Что их таскать-то домой?

– В твоем гараже сам черт ногу сломит, тащишь туда всякий хлам и складируешь.

Джастин оживает: он услышал знакомое слово – «черт». Кажется, до него доходит, что за милым перебрасыванием фразами кроется настоящая перепалка.

– Да дай ты мне пацана приобщить к мужскому делу! – Папины брови сходятся на переносице.

Мне уже совсем не по себе.

Мама тоже не собирается сдаваться:

– Сына уже приобщил! Хватит. Бежит теперь от тебя с твоими рыбалками, как от огня.

– Пф! – Отец и здесь не теряется. – Степка наш в твою породу, в бабскую. А тут сразу видно – мужик. – Указывает в сторону Джастина. – Первый день в России, а уже по морде получил!

– Папа… – Сглатываю я, растерянно втягивая голову в плечи.

– А что? Будешь мне и дальше сказки рассказывать про скейт? Да его покатушки бы в двадцати метрах от дома закончились, до магазина по нашим дорогам не доехал бы.

– Миша… – Мама обмахивается салфеткой и виновато улыбается, косясь на американца. – Ты чего такое говоришь?

– В чем дело? – Аккуратно интересуется Джастин.

– Папа собирается взять тебя на рыбалку… – поясняю.

– Оу, круто. – Он мотает головой. – Мой папа только в офисе сидит. Да иногда в гольф играет. Рыбалка интереснее.

– Видишь? – Улыбается отец. – Он рад. Молодец, сынок. Тебе у нас понравится. Мы с тобой еще на охоту съездим – вот это точно самое мужское занятие, которое только бывает. – Мечет в мою сторону хитрый взгляд. – Давай, зайка, переводи.

– И на охоту… – добавляю я по-английски.

Лицо Джастина оживляется.

– Видел, как наш президент Путин на медведе скачет? – Папа гордо выпячивает грудь. – Вот, мы с тобой также будем.

Мама отчаянно фейспалмит. Зарывается лицом в ладони и качает головой.

– Охотник хренов, – теперь она смеется, – да у тебя ведь даже ружья нет!

– Эх, Людка, – он смотрит на нее по-отечески снисходительно. – В охоте же не ружье важно, а состояние души.

– Да. – Мама поджимает губы. – Толик твой сходил уже на охоту. Завалил лося, теперь до конца жизни будет штраф выплачивать.

Отец надувается, как мяч для фитнеса.

– Это не он. Это мы все завалили. Коллективно. Просто он мужик – взял на себя всю ответственность, иначе бы мы как организованная браконьерская группировка пошли под суд.

– Мужик, мужик… тьфуй. – Злится мама, возвращаясь к ужину.

– Заблажила… – Закатывает глаза папа.

Я сгораю от стыда. Прямо чувствую, как на мне сейчас вспыхнет платье.

– А на футбол он меня не хочет с собой взять? – Интересуется Джастин, как будто ни в чем не бывало.

– Что? Что он сказал? – Оживляется отец.

– На футбол с тобой просится. – Вздыхаю я.

Лицо папы сияет, как у кота, который только что налакался сметаны.

– С удовольствием! Сыно-о-ок, как раз сезон начинается!

– Знаем мы ваш футбол… пиво, семечки… – начинает мама и, видя угрожающий папин взгляд, тут же прикусывает язык.

– Вообще-то, они любят друг друга, – говорю я, опуская взгляд в тарелку. – Вроде…

Джастин кивает, и дальше мы едим молча.

Когда ужин подходит к концу, американец помогает нам с мамой убрать посуду со стола.

– Почему вы не пользуетесь? – Удивленно интересуется он у нее, указывая на посудомоечную машину.

Я в замешательстве, но перевожу вопрос. Мама смотрит на Джастина так, словно он сморозил какую-то глупость.

– Потому что я вымою посуду лучше. – Отвечает она и включает в раковине воду.

А что, все очевидно. И даже логика присутствует. Перевожу ее ответ американцу, и того, кажется, тоже он устраивает. Поблагодарив маму еще раз, парень поднимается к себе.

Я тоже иду в свою комнату. Со страхом открываю ноутбук и пытаюсь дозвониться Славе. Он не отвечает – ничего удивительного, я бы тоже обиделась. Пишу длинное письмо, отправляю и всю ночь ворочаюсь в постели, то проваливаясь в сон, то снова просыпаясь. Вот только снится мне не мой парень, а крыша в вечерних сумерках, розовый закат, желтоватые листочки яблони и нечаянные прикосновения рук Джастина к моей коже.

* * *

Когда утром я иду в ванную, в комнате гостя тихо. Принимаю душ, одеваюсь, снова возвращаюсь к его двери. Набираюсь смелости и стучусь, чтобы сказать, что нам пора на учебу, но никто мне не отвечает. Открываю дверь – пусто. Американца уже нет. Тогда я спускаюсь вниз и замираю на последней ступеньке.

Происходящее на кухне кажется идиллией. Джастин сидит на стуле, перед ним стоит большая тарелка с блинами. Рядом – чашки со сгущенкой и вареньем. Выключив плиту, мама поворачивается к американцу и показывает, как нужно скатать блин в трубочку или сложить треугольником, а потом макнуть в одну из чашек.

– Нравится? – Спрашивает мама, нажимая костяшкой пальца на экран планшета.

– Do you like it? – Отзывается электронным голосом онлайн-переводчик.

– О, да. – Кивает Джастин, прожевав кусочек, а затем (держите меня, семеро) говорит: – Спа-сы-ба!

Мама чуть не подпрыгивает на месте от радости. Пишет что-то в планшете, читает внимательно, а затем выдает:

– Ай эм вери хэппи!

Парень, сворачивая очередной блин, улыбается ей.

Круто.

А меня мучает только одна мысль: нужно научить его проговаривать букву «р». А маму – отучить.

– Всем привет, – говорю, тихо входя на кухню.

Оба смотрят на меня.

– Привет, – отзывается мама.

– Привет, – вторит на английском Джастин.

Беру чайник, кружки, расставляю их на столе, кидаю внутрь чайные пакетики и завариваю кипятком.

– А теперь на русском, пожалуйста. – Улыбаюсь, не глядя парню в лицо.

Он не обижается. Усмехнувшись, пытается произнести:

– П… Пуи… При… – С буквой «р» ему еще долго не удастся справиться, зуб даю. – При-вэт.

– При-вет. – Подсказывает мама. – Приии-вет.

Я довольна. Еще минут двадцать мы пьем чай с блинами, пытаясь научить его произносить «привет», «спасибо» и «хорошо», хотя следовало бы начать со всемогущей фразы «извините, я не говорю по-русски». Но легкие пути ведь не для нас.

* * *

– Давай пройдемся пешком, Зоу… – спотыкается Джастин, желая, видимо, по привычке исковеркать мое имя и тут же исправляется: – Зоя.

– Пешком? – Переспрашиваю, надевая обувь в прихожей.

Сегодня на мне джинсы, свитер и тонкий плащ – на улице прохладно.

– Да. – Отзывается парень уже с крыльца и, поежившись, застегивает толстовку под самое горло. – Ты говорила, что здесь недалеко.

– Хорошо. – Пожимаю плечами, беру сумку и выхожу за ним следом.

– Наконец-то собрались! – Усмехается папа.

Они с мамой уже ждут нас в машине.

– Пап, мы сами дойдем. – Говорю, бросая взгляд на американца. – Джастин хочет прогуляться.

Тот в подтверждение моих слов отчаянно кивает.

– Правильно. – Соглашается отец. – Пусть посмотрит достопримечательности.

– Хорошего дня! – Желает мама.

И они, помахав на прощание рукой, отъезжают от дома.

Надо признаться, без них мне как-то неловко в обществе Джастина. После вчерашнего разговора он кажется более расслабленным, будто решил открыться мне, довериться или что-то вроде того. А, может, у него просто нет выхода, и нет никого, кто был бы рядом, мог помочь ему освоиться на новом месте и хоть как-то пережить предстоящие несколько месяцев.

Указываю направление, и мы начинаем движение в сторону университета. Я – по бордюру, он – рядом, слева, спрятав руки в карманы и задумчиво водя глазами по каждому из стоящих в ряд домов. Идет, стараясь пнуть носком кроссовка каждый попадающийся по пути опавший с дерева листочек – ну, точно мальчишка!

– Ты поговорила со своим бойфрендом? – Спрашивает он, наконец, после недолгого молчания.

Моя жизнерадостность моментально улетучивается. Кажется, что серые тучи, проплывающие над городом, улеглись мне на плечи и давят, давят.

– Нет. – Отвечаю ему по-русски.

За завтраком мы договорились о том, что таким образом будем пополнять его словарный запас. Пусть привыкает.

– Нет. – Категорично и жестко повторяет он. Его все еще беспокоит, что наш язык звучит достаточно твердо и строго. Затем добавляет: – Да, я бы на его месте вообще с ума сошел. Такой красавчик, атлетически сложенный, подтянутый, в одних трусах и врывается в комнату к его девушке.

Джастин говорит это на полном серьезе, поэтому мне приходится вытянуть шею, чтобы убедиться – он улыбается. И я тоже расплываюсь в улыбке. Иногда его шутки выглядят излишне самоуверенными и даже пошлыми, но я ценю попытки поднять мне настроение.

– Все образуется, – отвечаю, пытаясь успокоить в первую очередь саму себя.

Вдыхаю ярко раскрашенный и увядающий запах осени, и мне почему-то жутко хочется узнать, каково это – идти и держать этого парня за руку. Я уже знаю, что его ладони большие и горячие, а еще мне теперь известно, каким он может быть – уютным, спокойным, рассудительным, когда никто не видит и не лезет ему в душу.

Реннер – настоящий раздолбай, да, но уверена, что это просто маска. Потому что мне удалось вчера случайно заглянуть под ее завесу и увидеть там настоящего Джастина.

– Зоя, а что такое «[zay-ka]»? – Парень поворачивается, и его взгляд цепляется за меня тысячами маленьких невидимых крючков так, что невозможно становится отвернуться. Смотрю в его глаза и чувствую, что теряю себя.

– Это… – Задумываюсь, и тут же чуть не падаю с бортика. Не стоит забывать о безопасности, пока строишь глаза парням. Восстанавливаю равновесие и замечаю, что лицо Джастина уже совсем близко – всего в нескольких сантиметрах от моего. Он бросился, чтобы подхватить меня. – Это… – Смущенно улыбнувшись, прячу взгляд. Выпрямляюсь и осторожно ступаю дальше. – Брат так называл меня в детстве. Не Зоя, а «Зойка». Это вроде как… обидно. И мама с папой постоянно одергивали его, а потом стали называть меня созвучно – «Зайка», что значит «заяц». Это слово в нашем языке звучит ласково, даже влюбленные часто друг друга так называют. Похоже на ваше «hunnybunny», не знаю, с чем еще сравнить…

Краснею. Жутко, дико, отчаянно краснею, и ничего не могу с этим поделать.

– Значит, ты… zay-ka… – Парень странно прищуривается, и мне не удается понять, о чем он думает.

Принимаю прохладный ветерок, налетевший вдруг ниоткуда, за благословение. Надеюсь, хоть щеки немного остынут.

– А что такое… [zad-nit-sa]? – Громко выдает Джастин, делая почему-то ударение на букве «i».

Проходящая мимо пожилая женщина вздергивает брови, сурово глядя на нас.

Я в недоумении пялюсь на Джастина.

– Что? – Спрашивает тот. – Неправильно произнес? Ты вроде сама это слово говорила.

– Лучше скорей забудь его, – прошу я, хихикая.

– Так и знал, что это что-то оскорбительное, – наигранно обижается он и опускает взгляд на свои намытые до идеального блеска белые кроссовки.

Уж я-то знаю, не успеем мы до универа дойти, они станут грязно-серыми. Каждая проезжающая по дороге машина тянет за собой столько грязи, что, гуляй мы целый день, на нас вечером были бы плащи из пыли толщиной в сантиметр.

– Не оскорбительно. – Закусываю щеку изнутри. – Это значит… – Перехожу на шепот, бросая в его сторону короткое: – Попа.

– Что?

Понимаю, что он не врубается и начинаю перечислять все синонимы, какие приходят в голову:

– Ass, booty, butt, cheek^[2]…

Хлопаю себя по соответствующему месту и краснею еще пуще.

– Blin, – восклицает американец, глядя на меня. – А покажи еще раз, как ты это делаешь. Мне нравится!

Его глаза загораются. Напряжение снято, и мы хохочем, отворачиваясь друг от друга. Мне с ним реально легко. Интересно только, как долго это продлится?

Первым успокаивается Джастин:

– Вряд ли у меня получится. Учеба, русский и все такое. – Он качает головой.

Спрыгиваю с бордюра. Теперь между нами снова около тридцати сантиметров в росте. Просто бездна! Мы как волк и заяц из «Ну, погоди» – смех, да и только.

– А что ты теряешь? – Набираю смелости и толкаю его плечом, чем вызываю очередной удивленный взгляд. – Прими это не как испытание, а как веселое приключение, например. Как отдых. Будет сложно, но весело. Это я тебе обещаю. Здесь нет океана, здесь девять месяцев в году холодно, но в этой стране люди умеют веселиться.

– У вас тоже есть фратернити? – Спрашивает он безрадостно.

– Ты про студенческие братства, в которых у вас обычно напиваются до беспамятства на вечеринках?

– Да.

Щурюсь, глядя, как из-за тучки выглядывает солнышко. Его лучи уже не греют, но все равно приятно.

– У нас нет фратернити. – Улыбаюсь. – Мы сами себе фратернити. У нас в каждой группе по пять таких братств. Неофициальных. Мы просто дружим и отрываемся вместе по выходным. Парни и девчонки – вместе. Никаких разделений, взносов, клятв, испытаний и правил. Но зато с русским размахом.

Джастин притормаживает и смотрит на меня в упор.

– Кроме того, что мне нужно будет учить русский, придется заняться и основными предметами. Я этого у себя дома толком не делал, Зоя. Понимаешь?

– Я уже поняла, что ты… – Не могу подобрать ничего похожего на «разгильдяй». – Не важно. – Останавливаюсь и смотрю на него снизу вверх. – У нас все проще. Вот, смотри.

Отворачиваюсь, и мы снова идем вдоль улицы. Впереди уже маячат высотки. Тот район города более оживленный, и парню будет на что поглазеть. И, вообще, неплохо было бы организовать ему настоящую экскурсию на днях.

– У вас меньше лекций, больше самостоятельной работы. – Продолжаю. – У нас – наоборот. Много лекций, но после них мы отдыхаем дома. Задания для самостоятельной работы у вас присылают по почте, у нас редко – и обычно прямо в руки. Групповые работы, презентации – тоже не так часто, как у вас.

– Но учиться все равно надо.

– Конечно. – Беру за локоть и тяну его в сторону пешеходного перехода. – Но тебе будет интересно, как наша система обучения отличается от вашей. Сравнишь, есть плюсы и минусы. – Когда загорается зеленый, мы переходим на другую сторону улицы. Показываю рукой направление, вдали уже виднеется университетская площадь. – Предметы и дисциплины, которые хотим изучать, в отличие от вас, мы не выбираем. У нас есть учебники, мы их изучаем, но все экзамены сдаем в основном по материалу, который дают на лекциях. Поэтому тебе придется много писать.

Изо рта Джастина вылетает ругательство, которое мне доводилось слышать разве что в кино.

– Не переживай, тебе помогут. – Успокаиваю. – Преподаватели, ребята. Я, наконец. – Замираю, когда наши локти случайно соприкасаются. – С утра ты будешь ходить с нами на лекции, в одиннадцать у тебя изучение русского языка, далее иностранный курс – там вы с другими студентами будете изучать профильные предметы на английском.