Ларс Кеплер
Соглядатай
Глава 17
Нелли встала у Эрика за спиной. Он вызвал на экран базу данных по пациентам, ввел «Роки Чюрклунд» и узнал, что тот находился в областной больнице Карсуддена.
– Карсудден, – тихо сказал он.
Нелли отвела прядь светлых волос со щеки, посмотрела на Эрика, и ее глаза сузились.
– А почему, собственно, мы говорим об этом пациенте?
– Телу жертвы Роки Чюрклунда была придана особая поза. Ты этого не помнишь, но убитая лежала на полу с изрезанным лицом, а рука – на горле… И сейчас, когда я гипнотизировал Керна, то… услышал от него подробности, которые напомнили про то давнее убийство.
– Которое совершил священник?
– Керн сказал, что лицо его жены превратили в месиво… и что она сидела, приложив руку к уху.
– Что говорит полиция?
– Не знаю, – промямлил Эрик.
– Но ты же рассказал это той… той очаровательной беременной особе?
– Я ничего не рассказал, – сознался Эрик.
– Правда? – Нелли, скептически улыбаясь, дернула уголком рта.
– Потому что это всплыло под гипнозом и…
– Но Керн же сам хочет дать свидетельские показания, разве нет?
– Может, я неверно его понял.
– Неверно понял, – усмехнулась Нелли.
– Безумие какое-то. Я больше не могу об этом думать.
– Эрик, совпадение наверняка мало что значит, но ты расскажи о нем полиции, они же здесь именно ради этого, – мягко убеждала Нелли.
Эрик подошел к окну. Площадка, где стоял и курил пациент, теперь опустела. Эрику даже сверху были видны окурки, фантики от конфет, брошенные на землю. Кто-то засунул в урну для окурков синюю бахилу.
– Это было давно, но для меня… Знаешь, что я чувствовал в те недели? Я не хотел, чтобы Роки оправдали, – медленно проговорил Эрик. – Это… насилие, глаза, руки…
– Знаю, я читала, – сказала Нелли. – Но сейчас не помню, какое заключение вы вынесли. Однако Чюрклунда, во всяком случае, сочли чертовски опасным и посчитали, что велик риск рецидива.
– А если он на свободе? Я должен позвонить в Карсудден. – Эрик взял телефон, взглянул на экран компьютера и набрал номер Симона Касилласа, ответственного главного врача.
Нелли уселась на диван и с улыбкой взглянула в глаза Эрику, пока он произносил заключительные вежливые фразы, упомянув в конце разговора, что статья главврача в «Свенск Псюкиатри» была просто блестящей.
Солнце зашло за тучу, и по кабинету поползла густая тень – словно перед зданием встал на якорь гигантский корабль.
– Роки все еще в отделении D-4, – сказал Эрик. – Его вообще никуда не отпускают.
– Теперь тебе полегчало?
– Нет, – прошептал Эрик.
– Ты расклеился? – спросила она так серьезно, что Эрик невольно улыбнулся.
Он со вздохом закрыл лицо ладонями и позволил им сползти: кончики пальцев мягко давили на веки и щеки. Потом он снова взглянул на Нелли.
Она выпрямилась и внимательно посмотрела на Эрика. Глубокая морщинка обозначилась между тонкими бровями.
– Ладно, слушай, – начал Эрик. – Я знаю, что допустил ошибку, но во время одного из последних моих разговоров с Роки он утверждал, что на вечер убийства у него было алиби. А я не захотел, чтобы его освободили только из-за того, что он подкупил свидетеля.
– Что ты имеешь в виду? – тихо спросила Нелли.
– Что я не дал хода той информации.
– Прекрати.
– Его могли освободить…
– Черт возьми, ты не имел права этого делать, – перебила она.
– Знаю. Но он был виновен, и он убил бы еще кого-нибудь.
– Не наше дело это решать, мы психологи, а не полицейские, не судьи…
Нелли взволнованно прошлась по кабинету, остановилась и покачала головой.
– Вот че-орт, – выдохнула она. – Какой же ты дурак, это же…
– Я понимаю, ты злишься.
– Это верно. В смысле – ты понимаешь, что, если эта история всплывет, ты потеряешь работу.
– Я знаю, что допустил ошибку, это меня гнетет, но до сих пор я верил, что остановил убийцу.
– Проклятье, – буркнула Нелли.
Эрик взглянул на визитную карточку, лежавшую на столе, и стал набирать номер комиссара.
– Что ты делаешь? – спросила Нелли.
– Я должен рассказать об алиби Роки, про руку и ухо, и…
– Расскажи, – согласилась Нелли. – Но что, если ты оказался прав? Что, если алиби – фальшивка? Тогда нет никаких параллелей.
– Наплевать.
– И поразмысли над тем, чем ты будешь заниматься остаток жизни. С медициной придется завязать, ты потеряешь доход, может, попадешь под суд. Скандал, газетные писаки…
– Я сам виноват.
– Лучше узнай сначала насчет алиби. Если оно действительно существует, я сама на тебя заявлю.
– Спасибо, – усмехнулся он.
– Я серьезно, – сказала Нелли.
Глава 18
У гаража Эрик вылез из машины, торопливо прошагал по мощеной дорожке к темному дому, отпер дверь и вошел. Он зажег свет в прихожей, но не стал снимать верхнюю одежду, а по крутой лестнице спустился в подвал, где хранился обширный архив.
В запертом несгораемом шкафу Эрик держал документы, относящиеся к проведенным в Уганде годам, к крупному исследовательскому проекту Каролинского института и встречам с пациентами в психиатрической клинике. Все письменные материалы содержались в амбарных книгах и историях болезни. Записи всех встреч были переведены на восемь внешних жестких дисков.
С гулко бьющимся сердцем Эрик отпер один из шкафов и перенесся в год, когда судьба Роки Чюрклунда пересеклась с его судьбой.
Эрик вытащил черную картонную папку и быстро прошел в кабинет. Включил свет, взглянул в черное окно, развязал шнурок и положил раскрытую папку на стол перед собой.
Это было девять лет назад, в совсем другой жизни. Беньямин ходил в начальную школу, Симоне писала диссертацию по искусствоведению, а сам он только-только открыл совместно с доцентом Стеном В. Якобссоном Центр кризисных и травматических состояний.
Сейчас Эрик уже не помнил последовательности событий, приведших его к участию в группе судебно-психиатрической экспертизы. Вообще-то к тому времени он решил никогда больше не браться за подобные дела, но его коллега Нина Блум обратилась за помощью, поскольку обстоятельства оказались из ряда вон выходящими.
Эрик вспомнил, как сидел в тот вечер в своем новом кабинете, читая присланные прокурором материалы. Мужчину, которому предстояло пройти обследование, звали Роки Чюрклунд, он служил пастором в приходе Салем. Его арестовали за убийство сорокатрехлетней Ребекки Ханссон, которая пришла на утреннюю службу и потом осталась для личной беседы в воскресенье, предшествовавшее убийству.
Убийство было невероятно жестоким, в нем чувствовалась бездна ненависти. Лицо и руки жертвы были изуродованы. Женщина лежала на кухонном полу, правая рука прижата к горлу.
В деле фигурировали довольно веские доказательства. Роки отправлял жертве угрожающие сообщения, отпечатки его пальцев и его волосы обнаружились в ее доме, кровь Ребекки совершенно точно была на его полуботинках.
Его объявили в розыск за убийство и взяли семь месяцев спустя при серьезной аварии на въезде на шоссе в Бруннбю. Роки угнал машину в Финсте и ехал по направлению к Арланда.
В аварии Чюрклунд получил тяжелые повреждения мозга, которые привели к эпилептической активности во фронтальных и височных долях обоих полушарий.
Он был обречен страдать от приступов автоматизма и потери памяти до конца своей жизни.
Когда Эрик впервые увидел Роки Чюрклунда, на его лице краснели шрамы после аварии, рука была в гипсе, а волосы на голове едва начали отрастать после операций. Роки был рослым громогласным мужчиной. Почти двухметровый, широкоплечий, с огромными руками и мощной шеей.
Иногда он ни с того ни с сего терял сознание – падал со стула, переворачивал хлипкий столик со стаканом воды и графином и ударялся плечами о пол. А иногда эпилептическая активность была почти незаметной. Роки просто становился слегка подавленным, а потом не мог вспомнить, о чем они говорили.
У Эрика наладился контакт с его подопечным. Пастор, без сомнения, обладал харизмой. Создавалось впечатление, что речи его идут прямо из сердца.
Эрик полистал свой журнал, в котором делал короткие заметки во время беседы. Можно было последовательно проследить за темой и содержанием каждого разговора.
Роки не отрицал убийства, но и не признавался в нем. Он говорил, что вообще не помнит Ребекку Ханссон, и не мог объяснить, как отпечатки его пальцев оказались в ее доме, почему у него на ботинках ее кровь.
В лучшем случае Роки очерчивал островки воспоминаний, пытаясь припомнить что-нибудь еще.
Однажды он рассказал, что у них с Ребеккой был прерванный половой акт в ризнице. Он помнил подробности, вроде жесткого ворсистого ковра, на котором они лежали. Старый подарок от молодых женщин сельского прихода. У Ребекки были месячные, и после нее осталось пятно крови, как после девушки, сказал он.
Во время следующего разговора он уже не помнил об этом.
Заключение экспертов гласило: преступление совершено под влиянием серьезного психического расстройства. Группа сочла, что Роки Чюрклунд страдает от тяжелейшего нарциссического расстройства личности с параноидальными составляющими.
Эрик пролистнул обведенную в кружок запись: «Проститутки + наркомания» в своем журнале, потом наткнулся на заметки о лекарственных препаратах.
Конечно, ему не следовало выносить суждение о виновности Чюрклунда, но со временем Эрик уверился в том, что Роки виновен и его психическое расстройство служит фактором огромного риска – он и дальше будет совершать жуткие преступления.
Во время одного из последних разговоров наедине, когда Роки рассказывал о праздновании окончания школы в украшенной зелеными ветвями церкви, он вдруг поднял на Эрика глаза и сказал, что не убивал Ребекку Ханссон.
– Я сейчас все вспомнил. У меня алиби на весь вечер, – сказал он.
Роки написал имя «Оливия» и адрес и отдал бумажку Эрику. Они продолжили беседу, Роки говорил обрывочно, замолчал, посмотрел на Эрика, после чего с ним приключился серьезный эпилептический припадок. После него Роки ничего не помнил, не узнавал Эрика, только шептал, что ему позарез нужен героин, что он готов убить ребенка, лишь бы получить тридцать граммов медицинского диацетилморфина в запечатанном флаконе.
Эрик никогда не воспринимал всерьез заявление Роки об алиби. В лучшем случае это была ложь, в худшем – Роки подкупил или запугал кого-то, вынудив этого человека свидетельствовать в его пользу.
Эрик выбросил бумажку с именем, и суд приговорил Роки Чюрклунда к заключению в судебно-психиатрической клинике с особыми предписаниями насчет отпуска за пределы больницы.
Девять лет назад в Брумме была убита женщина, и это убийство очень напоминало убийство Ребекки Ханссон, подумал Эрик, закрывая картонную папку с пометкой «Роки».
Агрессия и ярость, направленные на лицо, шею и грудь.
Впрочем, подобные убийства не уникальны. Речь тут может идти о бешеной ревности бывшего мужа или агрессии, отягченной приемом рогипнола и анаболических стероидов, об убийстве чести или о ярости сутенера, который карает сбежавшую проститутку в назидание прочим.
Эти случаи явно связывало лишь положение рук жертвы: Сусанну Керн оставили на месте убийства с прижатой к уху рукой – так же, как Ребекку Ханссон нашли на полу с рукой на горле.
Возможно, Сусанна, совершая беспорядочные движения, сама запуталась в пояске своего халата.
Эта сомнительная параллель все же обращала на себя внимание и заставила Эрика сделать то, что он должен был сделать давным-давно.
Эрик убрал папку в ящик письменного стола и снова набрал номер Симона Касилласа, главврача Карсудденской больницы.
– Касиллас, – ответил тот голосом заскорузлым, как высохшая кожа.
– Это Эрик Барк из Каролинской больницы.
– Еще раз здравствуйте.
– Я тут заглянул в свой ежедневник и вижу, что мог бы выкроить время для одного посещения.
– Посещения?
В трубке слышался шум, как в зале для сквоша – удары, поскрипывание кроссовок.
– Я принимаю участие в исследовательском проекте в Центре Ошера в Каролинском институте, мы отслеживаем старых пациентов, весь спектр… одним словом, мне надо побеседовать с Роки Чюрклундом.
Лишь в конце разговора Эрик осознал нелепость собственного бормотания о выдуманном исследовательском проекте, об экономике здравоохранения, об интернет-проекте по когнитивно-бихевиоральной терапии и о ком-то по имени доктор Стюнкель.
Эрик медленно положил телефон на стол. Маленький экран плавно погас, система перешла в режим ожидания. В кабинете стало тихо. Кожаное кресло поскрипывало, как пришвартованная лодка. За открытым окном шуршал по листьям сада вечерний дождь.
Эрик оперся локтями о стол, опустил лицо в ладони, недоумевая, что он делает. Что за чушь я наговорил, подумал он. И кто этот чертов Стюнкель?
Он вел себя глупо – и знал это. Но знал он и то, что обязан был сделать это. Если алиби Роки надежно и подлинно, он должен выйти на свободу, пусть даже его, Эрика, затравят журналисты и затянет в эпицентр судебного скандала.
Эрик просмотрел весь свой журнал – ни единого упоминания об алиби, однако в конце одна страница вырвана. Он полистал еще и замер. После отчета о последней беседе шла бледная карандашная заметка: Эрик не помнил ее. Посреди страницы значилось: «Грязный проповедник», – наискосок через заштрихованные строки. Дальше страницы были чистые.
Эрик поднялся и пошел на кухню что-нибудь поесть. Шагая через библиотеку, он повторил себе, что должен выяснить, существовало ли алиби Роки на самом деле.
Если да, то новое убийство, вероятно, связано со старым, и тогда Эрику придется признаться во всем.
Глава 19
Сага Бауэр медленно вела машину через огромный кампус Каролинского института; приблизившись к дому номер пять по Ретциус-вэг, она свернула на пустынную парковку и остановилась перед безлюдным домом.
Уставшая, не накрашенная, с грязными волосами, в мешковатой одежде – и все равно большинство тех, кто увидел бы ее сейчас, признали бы, что человека красивее они не встречали.
В последнее время она выглядела как будто голодной и загнанной: из-за голубых глаз казалось, точно бледное лицо светится.
На полу перед пассажирским сиденьем лежала зеленая дорожная сумка с бельем, зубной щеткой, бронежилетом и пятью коробками с боеприпасами: патронами 45 ACP.
Сага Бауэр уже больше года числилась на больничном и за все это время ни разу не заглянула в боксерский клуб.
Лишь один-единственный раз Сага пожалела о том, что она сейчас не в Службе безопасности, – во время визита Барака Обамы в Стокгольм. Сага стояла поодаль, наблюдая за президентским кортежем. Всегда и во всем видеть угрозу – это профзаболевание. Сага помнила, как напряглась, глядя на окно дома, в котором мог бы оказаться стрелок с ракетной винтовкой, но в следующую секунду машина президента миновала опасное окно, ничего не случилось.
Отделение судебной медицины было закрыто, свет в здании красного кирпича вроде бы погашен, но белый «Ягуар» с помятым передним крылом стоял на дорожке прямо у входа.
Достав из бардачка стеклянную банку, Сага вышла из машины. Пахло свежепостриженной травой, воздух был теплым. На ходу Сага слушала, как постукивает в кобуре на левом боку «Глок-21» и булькает содержимое банки.
Чтобы обойти машину Нолена, Саге пришлось шагнуть на клумбу. Колючки шиповника с шорохом отцеплялись от ее камуфляжных штанов. Качнулись ветки, и осыпалось, кружась, несколько розовых лепестков.
Под входную дверь, чтобы не дать замку защелкнуться, была подсунута свернутая в трубку брошюра.
Сага бывала здесь много раз и знала, куда идти. Когда она шла по коридору к вращающейся двери, под ногами на плохо убранном полу похрустывал гравий.
Взглянув на банку, на мутную жидкость с кружащимися в ней частицами, Сага улыбнулась.
Воспоминание ожило в теле, и свободной рукой она бессознательно коснулась шрама на лице – памятный знак, глубокий разрез, рассекавший бровь.
Иногда Сага думала, что он разглядел в ней что-то особенное и потому пощадил, а иногда – что он просто подумал, что смерть – это слишком легко, и ему хотелось вынудить ее, Сагу, жить с ложью, в которую он заставил ее поверить, в аду, который он сотворил для нее.
Она так и не узнает, в каком аду.
Одно она знает наверняка: он решил не убивать ее, а она приняла решение убить его.
Идя по пустому коридору отделения судебной медицины, Сага вспоминала темноту, тот глубокий снег.
– Я попала, – прошептала она самой себе. Облизала губы, снова увидела, как стреляет, как попадает ему в шею, в руку и в грудь. – Три пули в грудь…
Сага тогда вставила новый магазин и выстрелила еще раз, уже когда он упал в ручей, высоко подняла факел и видела, как вокруг убитого ширится облачко крови. Она бежала по берегу, стреляла в темную массу и продолжала стрелять, хотя тело уже унесло течением.
Я знаю, что убила его, подумала она.
Но тела тогда так и не нашли. Полиция спускала под лед водолаза, обследовала берег с собаками-ищейками.
Возле кабинета Нолена красовалась опрятная металлическая табличка: «Нильс Олен, профессор судебной медицины».
Дверь была открыта; тощий судебный медик сидел за прибранным письменным столом и читал газету, в латексных перчатках. Под халатом у Нолена – таково было его прозвище – была надета белая тенниска; очки-«пилоты» блеснули, когда он поднял глаза.
– Ты устала, Сага, – приветливо сказал он.
– Немного.
– И конечно, красива.
– Нет.
Нолен отложил газету и стянул перчатки. Сага вопросительно посмотрела на него.
– Это чтобы на пальцах не осталось типографской краски, – объяснил он, словно читать газету в перчатках – нечто само собой разумеющееся.
Сага ничего не ответила и молча поставила перед ним банку. В спирту медленно покачивался отрезанный палец и какие-то бледные частицы. Распухший, наполовину сгнивший указательный палец.
– И ты, значит, думаешь, что этот палец принадлежит…
– Юреку Вальтеру, – коротко сказала Сага.
– Как он к тебе попал? – спросил Нолен.
Взяв банку, он поднял ее повыше, к свету. Палец уперся в стекло, словно указывал на медика.
– Я искала больше года…
Для начала Сага, позаимствовав ищеек, исходила с ними оба берега ручья, от озера Бергашён до истока возле Хюсингсвика. Она прошла у воды, прочесала оба берега, изучила морские течения в Норрфьердене и ниже, до самого Вестерфладена, побывала на каждом острове и поговорила со всеми, кто ловил рыбу в этой местности.
– Продолжай, – сказал Нолен.
Сага подняла глаза, увидела спокойный взгляд за блестящими стеклами очков. Вывернутые наизнанку перчатки двумя комками лежали на столе перед Ноленом. Одна подрагивала – от сквозняка или от движения воздуха под латексом.
– Утром я шла по берегу Хёгмаршё, – снова заговорила Сага. – Я и раньше там бывала, но пришла опять… Это дремучее место на северной оконечности острова. Густой лес до самых скал.
Она вспомнила старика, который вышел с другой стороны леса, держа в руках серебристо-серое, принесенное морем бревно.
– Не замолкай.
– Прости… и встретила церковного сторожа на пенсии… он явно видел меня в прошлый раз и спросил, что я ищу.
Сага тогда прошла со сторожем до обитаемой части острова. Там жили сплошь старики, меньше сорока человек. Позади белой часовни со звонницей располагалась сторожка.
– Он сказал, что нашел мертвеца у самой воды еще в конце апреля…
– Тело целиком? – тихо спросил Нолен.
– Нет. Торс и одну руку.
– Без головы?
– Без живота жить невозможно. – Сага услышала свой голос – как в лихорадке.
– Невозможно, – спокойно подтвердил Нолен.
– Сторож сказал, что тело, наверно, пролежало в воде все зиму – оно страшно раздулось, стало грузным.
– Они выглядят чудовищно.
– Он перевез тело на тачке через лес и положил на пол в сарае за часовней… но собака ошалела от запаха, и пришлось отвезти тело в старый крематорий.
– Он кремировал тело?
Сага кивнула. Крематорий перестал существовать несколько десятков лет назад, но на прочном каменном основании по-прежнему стояла закопченная кирпичная печь с трубой. Сторож обычно сжигал в ней мусор и знал, что печь в рабочем состоянии.
– Почему он не позвонил в полицию? – спросил Нолен.
Сага вспомнила, как пахло в доме у сторожа – кухонным чадом и ношеной одеждой. У сторожа была грязная шея, а на бутылях с самогоном, стоявших в холодильнике, чернели пятна от пальцев.
– Вроде бы он самогонщик… Он, правда, сделал несколько фотографий мобильным телефоном на случай, если полиция явится и начнет расспрашивать… и сохранил палец в холодильнике.
– Фотографии у тебя?
– Да. – Сага достала телефон. – Это должен быть он… посмотри на следы от пуль.
Нолен вгляделся в первый снимок. На голом бетонном полу сарая лежал заросший грибком торс в мраморных разводах, с одной только рукой. Толстая кожа на груди отстала и сползла. На теле виднелись четыре рыхлых входных отверстия от пуль. Вода образовала на светло-сером полу черную лужу – тень, которая истончалась возле стока.
– Отлично, просто отлично, – одобрил Нолен, возвращая Саге телефон.
Взгляд у него вдруг сделался тревожным. Нолен поднялся, взял банку, посмотрел на нее так, словно собирался сказать что-то еще, но потом вышел из кабинета.
