Lana Marcy
Одно Рождество
Часть 4.
Мы выпили кофе и я откопал крыльцо, расчистил дорожку до тротуара, в то время как Хейли с Симоном чертили снежных ангелов, валяясь в сугробах у дома. Правда у Симона скорее выходили снежные вихри и окружности. Он, словно заведенный, носился вокруг, с размаху прыгал в рыхлые заносы и громко лаял. Никто так не умеет радоваться снегу, как собаки. На улице было неожиданно морозно, а с бархатно-серого неба продолжали падать белые крупные хлопья, укутывая Бруклин мерзлой пеленой, приглушая все звуки в округе.
Когда мы вернулись в тепло квартиры, было ощущение, что я окунулся в детство и впереди меня ждет все самое лучшее, и, разумеется, подарки в рождественском носке над камином. Праздник еще не наступил, а мой самый желанный сюрприз – Хейли, уже была у меня в руках, смеялась во все горло, пока я кружил ее над полом.
Мне хотелось узнать все, я сгорал от любопытства: как она жила эти полгода, где снималась, с кем познакомилась, что планировала, где побывала, о чем мечтала, и что из ее желаний сбылось?
Пока я готовлю завтрак, она рассказывает, что приехала в Нью-Йорк на прослушивание к Дуайту, а мы оба знаем, что это хорошо, очень хорошо. Сняться у Дуайта это практически всегда – успех.
Затем мы уплетаем мою нехитрую стряпню в виде сэндвичей и пары вареных яиц, и говорим, говорим. Симон трется под столом, в ногах, и пытается грызть наши носки, ему-то эти разговоры не приносят никакой пользы.
Я могу вечно слушать, как Хейли щебечет без умолку, и чудится, ее язык не успевает за мыслями. Прекрасные глаза передо мной, в ярком свете морозного дня – голубые, с солено-зеленой примесью. До боли знакомый взмах ресниц, как и в самую первую встречу в Будапеште, заставляет сердце бездумно сгорать от восхищения.
Она тоже расспрашивает меня – и я рассказываю, что работаю сейчас над триллером, у режиссера с громким именем, мы снимаем в Новом Орлеане. Как раз для этого проекта мне пришлось чуть усердней поработать в спортзале, ведь добрую половину фильма я бегаю в кадре с голым торсом и ружьем наперевес.
– А что с той аргентинской моделью? – внезапно спрашивает Хейли, когда я умолкаю.
– А что с ней?
– Вы вместе выглядели просто потрясно, – картинно закатывает она глаза, и я вспоминаю те щекотливые снимки папарацци из клуба в Вильямсбурге, где я висел с Соледад.
– Только не говори, что ревнуешь, – пытаюсь я отшутиться.
Она премило краснеет, и на щеках ее прорезаются столь любимые мною ямочки.
– Я, как собака на сене, Фрэн.
Меня удивляет, что она вообще обратила внимание на подобное, я-то был уверен, за эти полгода, Хейли и думать обо мне забыла. Беру ее руку в свою – изящная, бледная ладонь послушно ложится в мою крупную, смугловатую. Наши пальцы переплетаются.
– Знаешь, – говорит она, опуская взгляд, – я тогда подумала, что если ты женишься, и мы больше не увидимся, вот так, как сейчас?
Ее шелковые, волшебные пальцы безостановочно путешествуют по моей открытой ладони, их вкрадчивое касание учащает мое сердцебиение.
– Ты… – накрываю ее кисть своей, останавливая мучительную ласку. – Ты могла бы все изменить, Хейли. Если бы захотела.
Между нами повисает тишина, острая, словно излом. А затем она тихо произносит:
– Поцелуй меня.
Просить дважды меня не нужно. Мы поговорим потом. После, мы о многом расскажем друг другу. Позже. Ведь она пока никуда не улетает, еще день, а может и целых два, ничего не помешает нам. Мы оба встаем из-за стола в немом порыве.
Я не фаталист, но когда из тысяч песен в плейлисте телефона, начинает звучать “A Thousand Kisses Deep” Коэна в то самое время, когда я покрываю губы и лицо Хейли поцелуями, у меня где-то внутри холодеет та бездна, о которой говорится в песне. Могу ли я проложить путь к твоему сердцу тысячей поцелуев и ласк, Хейли? Или тебе нужна сотня тысяч?
Я обхватываю ее порозовевшие щеки, провожу большим пальцем по губам, ощущая под подушечкой четкую линию нижней, крутой изгиб верхней. А она, словно воск, тает под горячими прикосновениями, рот ее податливо открываются, а на лице и в глазах отражается полное подчинение. Я алчно впиваюсь в эти открытые, зовущие губы, стремительно утопая в омуте чистого, острого желания.
Если другие женщины цепляли и увлекали меня десятком крючков и струн, то Хейли – тысячами. В ней было то, о чем я мог только мечтать, и она одна умела всеми фибрами тела и души чувствовать каждый порыв моего существа. За время, что мы знали друг друга, за те похищенные у жизни месяцы, недели, дни, за все эти бесценные часы и минуты, я ни разу ни о чем не пожалел.
В это утро спешить было некуда, и я любил Хейли медленно, в ярком свете зимнего дня, в дурманящем аромате, раскрывшихся с ночи, цветов. Как мне и мечталось накануне, я с наслаждением ласкал каждый сантиметр роскошного сияющего тела; алебастровый вздернутый подбородок нуждался в поцелуях ничуть не меньше губ, точеная шея жаждала ласки, выгибаясь навстречу, ямочка у горла над ключицами трепетала под моим языком, хрупкие плечи рвались ко мне. Округлость груди, гранатовая влага сосков – вибрировала, горела под настойчивыми ласками.
Каждый вздох, сладкий всхлип, прерывистый стон, тихий шепот и немой крик – чувственный напев тех струн, на которых я умело играю. Я не знаю, какая ты без меня, Хейли. Но я точно вижу, со мной ты – настоящая.
Ближе к вечеру мы, дико проголодавшись, спешим в уютную французскую кафешку на Атлантик авеню, и после сытного ужина чувствуем в себе силы для дальнейшей прогулки. Спускаемся в метро и отправляемся на каток в Централ парк. Там традиционно меньше народу, чем в растиражированном на весь мир Рокфеллер-центре. А сама ледовая площадка гораздо больше и воздух чище.
Снег все сыплет и кружит, пока мы, взявшись за руки, бредем темным тропинкам парка, болтая о всякой чепухе, и я вижу нас героями фильма “Один дома” вполне ясно ожидая, что за очередным поворотом появится безумная дама с голубями. Под ботинками у нас скрепит белый, искрящийся в свете редких фонарей, морозный покров. В другой момент, когда случайные прохожие скрываются из виду, мне чудится, мы затерялись в лесу на севере Канады. Под удивительным снегопадом даже такой мегаполис, как Нью-Йорк робеет и затихает, цепенея в оковах зимы. Однако, размытая фосфорическими огнями чернота неба, напоминает, что я и Хейли находимся в самом центре огромного многомиллионного города.
Выйдя к рождественской ярмарке и катку, нас неумолимо втягивает в праздничный переполох и веселье. Пропустив по бокалу согревающего душистого глинтвейна, мы берем в аренду коньки и вливаемся в круговорот на льду. Я, как истинный выходец с севера, катаюсь идеально. Сказываются юношеские годы в хоккейной сборной колледжа. Хейли, учитывая меньший опыт, находит крепкую опору во мне. Парк наполняют знакомые с детства новогодние мелодии вперемешку с росчерками лезвий коньков по льду. Мы плывем по кругу, взявшись за руки, колючий мороз щиплет кожу, а мерзлые снежинки все падают и падают с фиолетово-серого неба.
Я смотрю на ее улыбку и пунцовые от холода щеки, мило покрасневший нос и сияющие в праздничных огнях глаза – и мне кажется лучше вечера, чем сегодня, и быть не может.
Ближе к полуночи мы возвращаемся в Бруклин и, перед тем как направиться домой, гуляем вдоль набережной, откуда открывается сногсшибательный вид на сияющие небоскребы Манхэттена и беспокойные черные воды Ист-Ривер.
В это время и в такую погоду прохожих почти нет, снег все валит, и что-то мне подсказывает, завтра город проснется в снежном плену. Я бы хотел этого: пусть наметет столько снега, чтобы отменили все перелеты на неделю вперед, пусть бы Хейли осталась со мной хоть на одно единственное рождество.
Симон встречает нас дома громким лаем, ему вовсе не по душе быть одному, пока хозяин наслаждается жизнью и снегом без него. Я вывожу пса на короткую прогулку, а когда возвращаюсь, нахожу Хейли спящей. Она наверняка безумно устала, что неудивительно после джетлага и насыщенного дня. У меня и самого глаза слипаются. Я некоторое время просто смотрю на нее спящую у меня в кровати, и не верю настигшей меня удаче.
После горячего душа, выкуриваю в три затяжки сигарету и, наконец, тоже забираюсь под одеяло. Осторожно, чтобы не разбудить, обнимаю и притягиваю Хейли к себе, она улыбается не открывая глаз, и бормочет “Спокойной ночи, Фрэн”. Я накрепко прижимаю ее к своей груди, касаюсь губами медовой кожи виска и шепчу у ее уха “Спокойной ночи”, думая о том, что не может быть более блаженной жизни, чем эта, и более странной.
Утром, пока Хейли еще спит, я знаю, что нужно сделать. Купить чертову елку. Устроим рождество прямо сегодня. Я беру Симона, и мы, продираясь сквозь сугробы, топаем на улицу Монтегю, где я видел развалы с зелеными красавицами. За ночь снега навалило как на рождественских открытках, и это вселяет надежду, что сегодня прослушивание Хейли тоже отменят. Такими темпами можно и правда дотянуть до двадцать пятого декабря.
Когда мы с ликующим от счастья псом и гигантской елкой на моем плече, ввалились в квартиру, Хейли, показавшись на лестнице, ахнула от удивления.
– Господи, Фрэнсис! – только и воскликнула она, изумленно оглядывая меня и мою, припорошенную снегом, добычу.
К сожалению, сегодня прослушивание все же состоится, и она в спешке собирается, раскидывая повсюду вещи из огромного чемодана. Моему взгляду является богатство женского гардероба звезды. Должен признать – весьма занимательное зрелище. Все эти тончайшие шелковые блузки, летящие юбки-плиссе, кружевное белье, чулки, косметика, побрякушки.… До сих пор она была моей маленькой Хейли, а теперь с густо красными губами и подведенными глазами, вновь превратилась в несравненную мисс Дункан. Я люблю обоих. На прощание я, не смея портить идеально накрашенные губы, впиваюсь в ее шею, так что еще немного и там бы остался отметина от чересчур пылкого поцелуя.
– Фрэн, такси уже ждет, – молит она, делая слабые попытки увернуться.
Прикусываю мочку уха с крупной серьгой и медленно опускаюсь на колени, не отрывая от нее взгляда, полного откровенного восхищения, прохожусь ладонями по контурам тугих бедер под юбкой, ощущая соблазнительные резинки чулок.
– Прекрати, – шепчет она, и я глухо выдыхаю, поймав затуманенный от легкого возбуждения взгляд голубых глаз.
– Ты роскошна, мисс Дункан, – неохотно выпускаю ее. – Возвращайся ко мне поскорее.
Она уезжает и меня охватывает странная паника. Мысль, что через день или два мне предстоит вновь отпустить Хейли – невыносима. Да, я делал это раньше, смогу и в этот раз, разве нет? И сейчас, пока изысканные вещи разбросаны по дому, ее чемодан в моей спальне, аромат ее терпких духов до сих пор наполняет легкие, я знаю, хотя бы этим вечером она снова будет моей.
Я стараюсь ни о чем не думать и, чтобы занять себя, устанавливаю елку, даже нахожу какие-то старые игрушки на чердаке и украшаю ними колючие ветки. Запах хвои вперемешку с экзотическими ароматами из букета разливается по холлу, создавая неповторимую атмосферу праздника. Для полного погружения в детский восторг не хватает разве что запаха мандаринов.