Лада Шагина
Разговор на асфальте
Когда одна из младших сестер пошла в первый класс, мать просила Ивку приглядывать за ней, но Ивка старалась не замечать этих скорбных больших глаз, беспомощно ищущих старшую сестру. Она пряталась от сестры в столовой за головами одноклассников, старалась не попадаться на глаза на прогулке, гуляя с подругами возле аллеи с сиреневыми кустами, не соглашалась на просьбу провести в младшем классе «самушку» – самостоятельную работу с домашним заданием.
В седьмом классе Ивка влюбилась в мальчишку-одноклассника. Ее существование неожиданно наполнилось красками и необычайными ощущениями, вдохновляющими любить все вокруг. Она даже стала ласковей к своим младшим сестрам, сшила для их кукол красивые платья из старой одежды. Ей хотелось всегда петь, и она пела, хотелось изрисовать все вокруг красивыми образами, которые ежесекундно проносились в ее голове – и она рисовала и рисовала, очень точно изображая людей, в том числе себя и его, того, кто подарил ей радугу жизни.
Мать не сразу поняла в чем дело, когда Ивка, окрыленная, приехала на выходной и стала с удовольствием помогать по дому, с готовкой, с сестрами и все время спрашивала можно ли ей уже закончить учебу и пойти на работу, например.
– Я хочу тебе помогать, буду работать и приносить деньги в дом.
– Кем ты пойдешь работать, не закончив школу?
– Ну не знаю, а куда меня возьмут?
Мать посмотрела на дочь, с удивлением отметив, как рано сформировалась ее женская плоть – полная грудь, округлые бедра, все свидетельствовало о неуместной зрелости Ивки, как еще одной взрослой женщины в семье – когда успела только, и мать с досады ляпнула:
– Только если проституткой пойдешь….
– А кто это – проститутка?
Мать рефлекторно закрыла рот Ивке шлепком по губам и грозно прошептала:
– Вот только попробуй, тварь!
Оторопевшая Ивка, ничего не понимая, скуксилась, но, сдержав слезы, продолжила чистить уже ненавистную ей картошку для жарки.
Колючая обида на мать не проходила в то воскресенье, и Ивка не могла дождаться отъезда в интернат, где ее ждал симпатичный влюбленный мальчишка. Только с ним Ивка могла громко смеяться, кружиться, держась за руки, они бегали в летний кинотеатр, что в конце парка рядом с интернатом и подглядывали «взрослые ночные фильмы», после обеда вместе вели «самушку» у малышей, дежурили на главном посту и в столовой, брались за любые поручения –лишь бы вместе. Это было счастливое время за все семь лет, проведенных в интернате.
На следующий год почти всем ученикам интерната предстоял перевод в другие школы, в связи с приездом детей беженцев из Афганистана, которые будут теперь учиться в интернате. Ивке было грустно. Лето не радовало, как раньше, возможностью подольше быть рядом с матерью, купаться в море, наедаться сладкой клубникой и черешней, общаться со сверстниками из других хуторских дворов, играя в казаки-разбойники. Все было грустно. И даже влюбленность как-то поблекла, выгорела от июльских испепеляющих сухих лучей. И мать больше не смотрела на Ивку ласково, только сердилась по всяким пустякам и старалась меньше общаться. Ивка опять была одна.
В одно жаркое утро ей пришла телеграмма, что он ее ждет у моря в пять вечера. Ивка была рада удрать из-под материнской нелюбви и помчалась на попутках на спасительную встречу. Она очень соскучилась. Гуляя весь вечер по берегу и красивой набережной, с фруктовым мороженым, Ивка странно чувствовала себя с ним – как будто что-то стало другим, как будто они совсем взрослые, но еще не умеющие ими быть по-настоящему. Ей так захотелось попробовать быть взрослой, не шутя, она видела, как многие парочки, гуляя, останавливались и начинали прикасаться губами друг к другу. Она приблизила свое лицо к его и закрыла глаза. Через мгновение почувствовала, как горячее дыхание и его губы прикоснулись к ее губам и сильно прижались. Ивке нечем стало дышать и она оторвалась от этого взрослого обжигающего ощущения и побежала прочь, заливаясь счастьем, расставив руки в стороны, хватая необъятный мир и упиваясь новым волнующим ощущением происходящего с ней.
– Что? Попробовала?
– Да!
– Понравилось?
– Да!
Ивка искрилась счастьем и это злило мать, встретившую дочь в девять вечера у калитки. Она с размаху дала Ивке пощечину. Но злость не оставляла, наоборот, накипала в уставшей матери. Она взяла с проволоки еще влажное с моря полотенце и отхлестала Ивку везде, куда попадала. Та, испуганная, убежала к себе в отдельно отведенную комнатку в кладовке, которую для себя уютно обставила еще в начале лета.
Рано утром, перед работой, мать ворвалась к Ивке и сквозь зубы процедила: «Дрянь, потаскуха. Не смей приближаться к младшим сестрам. Заразишь! Собери всю смородину с кустов и засыпь сахаром. Поняла, тварь?» Ивка спросонья лишь смотрела на вытянувшиеся в струнку губы матери и прислушивалась к откуда-то появившемуся треску в родном голосе, совсем еще недавно нежном и певучем. Мать ушла. Но от ее слов Ивке сделалось так больно и обидно, и она долго рыдала, уткнувшись в подушку, пока не услышала вопли самой младшей сестренки.
Мать продолжала третировать Ивку по непонятным причинам все лето. Впервые Ивка с нетерпением ждала 1-го сентября, чтобы избегать вынужденного нахождения рядом с матерью. Мать решила доучить Ивку до 8-го класса и отправить работать. Учеба в обычной средней школе после интерната давалась Ивке крайне тяжело. Требования в городских школах были выше, чем в интернате. Еще приходилось опять отвоевывать лидерскую позицию в новом коллективе, который не признавал в рослой девчонке с русой косой, да еще с хутора, равную себе, городским. Ивка с горем пополам и тройками закончила восьмой и, получив аттестат о неполном среднем, подумывала пойти устроиться официанткой на лето. Мать ничего не ответила на ее предложение, лишь скривила губы, даже не посмотрев на дочь.
Официантами их взяли в один из пансионатов, которых было на проспекте много. Ивка устроилась со своими хуторскими подругами, Ленкой и Лилькой, с которыми дружила все детство. Девчонки собирались идти в девятый, но с удовольствием согласились подработать летом. Работа была не сложная. Днем накрывать отдыхающим, а вечером иногда просили остаться для оформления столов, если планировалось торжество, вроде дня рождения, свадьбы или проводов в армию. Именно на одних из проводов Ивка познакомилась с красивым сероглазым еврейским парнишкой. Он не уходил в армию, а провожал своего друга. Ивке нравился умный и очень смешливый высокий парень, которому она, очевидно, тоже приглянулась. Он стал приходить вечерами за Ивкой в конце смены, чтобы проводить домой. А Ивка не знала куда спрятать от матери свои счастливые глаза. Она очень боялась странного материнского гнева и, на всякий случай, не позволяла провожать себя прямо до калитки. Они подолгу стояли, шептались и обнимались, за несколько дворов в тени раскидистой алычи, скидывающей свои сочные плоды на тротуар, под ноги редким прохожим. Но счастья не утаишь и однажды мать, возвращаясь поздно от родственников, заметила знакомую плотную фигуру дочери с молодым человеком. Без церемоний, она схватила Ивку за волосы и потащила домой, не обращая внимания на ее визг и попытки вырваться. Дотащив Ивку до калитки, мать швырнула ее как котенка и, шипя, набросилась на дочь с кулаками. Ивка стала отбиваться как могла, награждая ударами ту, которую любила больше всего на свете.
Неприятная стычка матери с дочерью закончилась быстро только благодаря соседу, который заметил буйную возню в соседнем дворе. Он быстро разнял не на шутку вцепившихся друг в друга женщин и увел ревущую от тяжкого оскорбления мать в дом. Ивка не хотела оставаться дома и побрела к своей рыжей подруге Ленке, мать которой очень сочувствовала Ивкиной ситуации и была, как казалось Ивке, на ее стороне. В эту ночь Ивка решила умереть. Она не видела больше смысла в жизни. Мать не принимала более ее любви, она ей была не нужна и не позволяла отдавать эту любовь другим. Зачем тогда жить. И как?
Утром Ивка отказалась от предложенного бутерброда с чаем, сказала, что поедет устраиваться еще на одну работу и уехала в город. В городе она целенаправленно шла на высокий скалистый берег, где начинался хребет длинных кавказских гор. Она чувствовала себя измученной и глубоко несчастной, беспрестанно всхлипывая по дороге и шепча детские проклятия. День был рабочим и на берегу почти никого не было, хотя погодка еще стояла по-прежнему располагающая для отличного отдыха. Ивка уже стояла на самом краешке крутого обрыва. Она понимала, что ей будет очень больно, потому что в воду она не упадет, как в знакомом фильме о любви, и может даже не умереть сразу. «Ну и пусть не умру, зато мать хоть немного пожалеет калеку». И она, зажмурившись, прыгнула.
