Кэтрин Терстон
Член парламента
– Я подумаю о твоих словах, – повторил он.
Опять она взглянула на него, как бы опасаясь насмешки; затем, слегка успокоенная, остановилась у дверей.
– Ты будешь всегда упускать благоприятные случаи в жизни, – сказала она, – а я буду всегда завидовать тебе в том, что судьба тебе их дает. Обычная разница между мужчинами и женщинами. Спокойной ночи! – Она улыбнулась ему и вышла в корридор.
Лодер обождал, пока закрылась наружная дверь, затем прошел задумчиво через комнату и опустился в кресло, на котором она сидела. Он глядел долго на свою руку, которой касались её пальцы; затем он поднял голову резким движением.
– Чорт возьми, – сказал он, – как искренно она его ненавидит!
IX.
Лодер отлично проспал ночь в постели Чилькота под высоким балдахином. Строгая пышность обстановки не производила на него удручающего впечатления, как на хозяина комнаты. Тяжелая мебель, высокий потолок, пышные драпировки – все такое же, как при деде Чилькота, – свидетельствовали о давно накопленном богатстве. Это поднимало дух Лодера. Правда, владение всем этим было для него миражем, но он рад был и миражу, который мог заполнить жизнь хоть на один день.
В таком настроении он проснулся на следующее утро и лежал некоторое время, наслаждаясь удобством постели и радуясь свету, струившемуся сквозь оконные занавески. Здоровому человеку все кажется возможным в ясный солнечный день. Он с наслаждением вытянул руки, с удовольствием ощущая прикосновение мягкого и тонкого постельного белья. Что говорил Чилькот? – что лучше жить один день, чем прозябать всю жизнь. Это верно. Для Лодера жизнь началась только теперь. Он улыбнулся без всякой иронии. В тридцать-шесть лет человек еще в полноте своих сил; он свободен от крайних увлечений юности, знает, что следует брать от жизни и что оставлять без внимания, знает, что кубок нужно пить не до дна, чтобы не чувствовать горечь осадка. Он закрыл глаза и опять вытянулся всем телом. Нравственное довольство сопровождалось у него чувством физической приятности. Сев на постели, он надавил кнопку электрического звонка, и на зов его явился новый слуга.
– Отдерните занавеси, Ренвик, – сказал он. – Который час?
Слуга медленно и аккуратно отдернул занавеси и взглянул на маленькие часы, стоявшие на туалете.
– Восемь часов, сэр. Я не ожидал, что вы так рано позвоните.
Лодер почувствовал упрек в этих словах; наступила короткая пауза.
– Прикажете подать чашку чаю, сэр?
– Нет, я раньше возьму ванну.
На лице Ренвика отразилась нерешимость.
– Теплую, сэр? – спросил он.
– Нет, холодную.
Он ушел явно озадаченный. Лодер улыбнулся про себя. Он не боялся изобличения со стороны слуги. Чилькот, очевидно, уж слишком опустился в своих жизненных привычках, и нет надобности подражать ему. Лодер позавтракал один, по привычке Чилькота, и затем прошел в кабинет. Грининг поднялся ему навстречу с такой же поспешностью, как и накануне.
– Так рано за работой? – приветливо спросил Лодер, здороваясь с ним.
Маленький человечек просиял от удовольствия.
– С добрым утром, сэр, – сказал он;– вы тоже сегодня рано поднялись. А я было опасался, что у вас опять разыгрались нервы после моего ухода. Письма ваши я застал сегодня утром неоткрытыми. Но теперь у вас уже совершенно свежий вид.
Лодер быстро повернулся спиной к свету.
– Письма я действительно забыл прочесть вчера, – сказал он. – Дело в том, – он слегка замялся, – что ко мне зашла жена, и мы заболтались.
Он улыбнулся, подошел к столу и взял в руки пачку писем. Грининг смотрел на него, и всякое колебание было бы неосторожным в этот момент; поэтому он стал спокойно открывать письма одно за другим. Ничего значительного в них не было, и он передавал их секретарю, чувствуя при этом легкое наслаждение властью. Опять он думал о том, что власть ощущается именно в мелочах.
– Дайте мне записную книжку, Грининг, – сдавал он, когда они покончили с письмами.
При виде кожаной книжки с золотой монограммой «Д. Ч.» Лодер снова почувствовал комизм своего положения. Ему вдруг захотелось отказаться от своей роли; но он опомнился, сделал усилие над собой, открыл книжку и стал деловито перелистывать ее. Страница, посвященная текущему дню, была вся исписана. Почти на каждой строчке были пометки неправильным почерком Чилькота. У двух записей сделаны были кресты синим карандашом. Лодер обратил на них особое внимание. Было условлено, что он будет выполнять во время отсутствия Чилькота только его общественные обязательства – и, во избежание недоразумений, Чилькот и обозначил их синим карандашом. Все остальное – большей частью светские обязанности – Лодер мог исполнять или не исполнять по своему усмотрению. Все привыкли к рассеянности Чилькота, и не удивлялись бы его забывчивости в мелочах.
Но Лодер чувствовал прилив энергии. Он быстро прочел подчеркнутые записи. В первой значилось свидание с Крешемом, одним из влиятельных избирателей Чилькота в Варке, а во второй отмечено было условие завтракать с Фрэдом. Свидание с Крэшемом возбуждало в Лодере интерес, но мысль о завтраке с Фрэдом его пугала. Он бы меньше боялся предстать перед королем, чем перед этим знаменитым государственным деятелем. На минуту его самоуверенность покинула его. Потом, по ассоциации мыслей, он вспомнил разговор с Евой накануне, и в нем заговорило совершенно новое чувство.
Из-за Чилькота его презирала теперь жена Чилькота. Он не мог не сознаться, что это обстоятельство накладывало тень на все остальное. Лодер не мог забыть об этом, и ясно вспоминал неприязненное прикосновение её пальцев, едва скрываемую враждебность её взгляда. Это были пустяки, – но гордость его страдала. Так, по крайней мере, он объяснял это себе. Он не придавал, конечно, большой цены мнению этой женщины, и всякой женщины вообще; но тут задета была его гордость. Он опять подошел в окну и стал глядеть на улицу, продолжая держать в руках записную книжку. Что, если он заставит ее относиться к нему с уважением? Что, если он – под маской Чилькота – заставит ее признать свою силу? Конечно, это вопрос гордости – и даже не гордости, а чувства собственного достоинства. Этим объяснением он удовлетворился и снова отошел от окна.
– Отправьте корреспонденцию, Грининг, – сказал он, – а потом продолжайте наводить справки о Хорасане. Нам, кажется, скоро понадобятся все сведения, какие мы только сможем раздобыть. До свидания, я еще зайду сюда потом. – Он кивнул головой секретарю и вышел из комнаты.
Он позавтракал с Фрэдом в его клубе, и потом они вместе направились в Вестминстер. Завтрак и прогулка были очень знаменательны. За этот час Лодер изведал многое, о чем до того не имел ни малейшего представления. Он вкусил первые моменты истинного упоения, – но испил также первую каплю истинной горечи. Он видел в первый раз, как крупный человек может проявлять снисходительность к ничтожному человеку, в совершенстве сочетая такт и доброту. Его это восхищало, и в то же время он чувствовал себя уничтоженным. Двойственное чувство жгло его душу. Он ясно сознавал, что он – Джон Лодер, человек, не имеющий ни гроша денег, без друзей, без настоящего и будущего, – и вот он идет по Уайтголю, среди яркого дня, с одним из величайших государственных людей в Англии.
Когда он и Фрэд вошли в парламент, дверь на террасу была открыта. Туда повели нескольких иностранцев, чтобы показать им вид на Темзу. Старик Фрэд остановился при виде открытое двери.
– Хотите, выйдемте подышать свежим воздухом, прежде чем сесть на места, – предложил он Лодеру, и, взяв его под-руку, увлек за собой. По дороге он крепко пожал его руку.
– Сегодняшний день я запомню, как один из самых приятных, Чилькот, – сказал он серьезным тоном. – Не знаю, как вам это объяснить, но у меня такое чувство, точно я сегодня впервые увидел в настоящем свете мужа Евы. Это для меня большая радость. – Он поднял на него глаза, которые сохранили свой юношеский блеск, несмотря на столько лет ответственного труда.
Но Лодер вдруг побледнел, и взор его обратился на Темзу – широкую, таинственную, молчаливую. Фрэд, сам того не зная, разбил его иллюзию. Здесь, по парламентской террасе, ходил не Джон Лодер, а Чилькот, Чилькот с его общественным положением, его избирателями, его женой. Он попытался высвободить руку, но Фрэд не отпускал его.
– Нет, – сказал он. – Не спасайтесь от меня бегством, как всегда. Не часто мне случается говорить вам приятную правду. И я не хочу лишиться этого удовольствия.
Он улыбнулся.
– Разве правда может быть приятна? – возразил Лодер, невольно подражая манере Чилькота.
Фрэд поднял глаза. Он был на пол-головы ниже Лолера, но его внушительный вид скрывал это.
– Чилькот, – сказал он серьезно. – Оставьте циничный тон. Это – орудие неудачников, и мне неприятна эта черта в близких людях.
Лодер ничего не ответил; его тронула звучавшая в тоне старика доброта. В эту минуту он ясно видел перед собой рельсы, по которым он пустил маленький возок своего существования, и от этого вида у него кружилась голова. Дорога была более крутая, путь гораздо более узкий, чем он предполагал; были повороты и крутизны, на которые он не рассчитывать. Он повернул голову и встретил взгляд Фрэда.
– Не следует очень уж полагаться на меня, – медленно сказал он. – Вы, пожалуй, опять обманетесь. – Голос его оборвался на этих словах; с террасы донесся до них звук голосов и смеха; в открытую дверь вошла группа из двух женщин и трех мужчин. Лодер взглянул в их сторону, и сейчас же увидел, что более тонкая из двух женщин была Ева. Увидав Фрэда и Лодера, она быстро отделялась от своих провожатых и направилась к ним. Лодер заметил, как она вся вспыхнула и как глаза её засверкали от удовольствия при виде Фрэда; но он заметил также, что на него она едва только взглянула и уже избегала обращаться в его сторону.
При её приближении Фрэд освободил руку и протянул ее навстречу Еве.
– Вот и моя крестница, – сказал он, и когда она подошла, он ответил теплым взглядом на её улыбку. – Что это? – сказал он. – Нашу террасу вы превращаете в сады Эдема в январе месяце? Мы это положительно должны запретить!
Ева засмеялась.
– Это вина лэди Сары, – сказала она. – Мы встретились за завтраком, и она увезла меня;– я уже, конечно, и не спрашивала, куда.
Они оба рассмеялись, и Лодер с некоторым колебанием присоединился к ним. Он еще не знал, что дружба Фрэда и его жены была обычным предметом шуток в их кругу. Услышав его запоздавший смех, Ева обернулась к нему.
– Надеюсь, – сказала она, – что я вчера не причинила тебе бессонницы. Ч поймала его в его берлоге, – объяснила она Фрэду, – и храбро ворвалась к нему. Мы, кажется, проболтали до двух часов.
– Я отлично спал, – сказал Лодер. – Разве у меня невыспавшийся вид?
Ева повернула к нему голову с некоторым колебанием.
– Нет, вид у тебя очень хороший, – сказала она, и в тоне её прозвучало удивление. Лодеру казалось, что это первое искреннее чувство, которое она проявила относительно него. – У тебя давно не было такого свежого вида. – Тон, которым она это сказала, показался Лодеру очаровательным. Он обратил также внимание на то, что цвет её волос и её глаз выигрывал при дневном освещении – казался еще более блестящим на фоне темной реки и темных зданий.
Фрэд дружески улыбнулся ей, а потом взглянул на Лодера.
– Нервы у него видимо поправились, Ева, – спокойно сказал он. – Кажется, у меня теперь нашелся новый помощник. Но простите, – жена зовет меня. Я должен сказать ей несколько слов, прежде чем она уедет.
Он поклонился и отошел в жене. Ева поглядела ему вслед.
– Еслибы с Фрэдами случилось что-нибудь недоброе, я бы, кажется, этого не пережила, – сказала она тихо, но потом громко рассмеялась, как бы раскаиваясь в невольном порыве чувства. – Я слышала, что он сказал, – прибавила она другим тоном. – Так это правда? Могу я поздравить тебя?
Перемена тона неприятно подействовала на Лодера.
– Неужели ты никогда не перестанешь не доверять мне? – сказал он.
Ничего не отвечая, она медленно прошла по опустевшей террасе и, остановившись у перил, положила руку на каменную балюстраду. Продолжая молчать, она стала глядеть на реку, – легкий ветер развевал её волосы. Лодер последовал за ней. её молчание казалось ему вызовом.
– Неужели ты никогда не перестанешь не доверять мне? – повторил он.
Она, наконец, медленно и несколько удивленно взглянула ему в лицо.
– А ты давал мне какое-нибудь основание верить тебе? – спокойно сказала она.
На это он ничего не мог ответить, хотя её сдерживаемое недоверие все более раздражало его. Он сделал новую попытку примирить ее с собой.
– Нужно терпение относительно всех людей, – сказал он. – Подожди… тогда увидишь.
Она не опустила взора при его словах, и ясность её синих глаз опять смутила его. Как бы боясь того, что она скажет еще что нибудь тяжелое, он подошел в ней и положил руку рядом с её рукой.
– Нужно терпеливо относиться в людям, – сказал он. – Иногда человек – точно обломок корабля, разбитого бурей; он носится бесцельно, – пока на его пути не попадется сила, которая его остановит. – Он опять взглянул ей в лицо, сам едва сознавая, что говорит. Он только чувствовал, что очутился в ложном положении, и пытался как-нибудь выпутаться в него. – Ты разве не веришь, что погибающий может иногда приплыть в берегу? – спросил он.
Над ними раздался бой больших башенных часов Вестминстера. Ева подняла голову. Лодеру казалось, что на губах ее дрожат ответные слова. Но в эту минуту за ними раздался веселый голос лэди Сары Фрэд.
– Ева! – позвала она. – Ева! Нам пора ехать. Уже три часа – кто бы это подумал!
X.
В следующие дни после явного сближения с ним Фрэда, Лодер вел себя удивительно тактично и сдержанно. Это делало честь его уму. Многие другие, очутившись в таком ответственном и вместе с тем странно неответственном положении, дали бы волю всякого рода инстинктивным желаниям. Но Лодер не поддавался соблазнам.
Как во всех рискованных предприятиях, и в его новой жизни явилось много неожиданных обстоятельств. Ожидаемые трудности исчезали, но появлялись другие, самые непредвиденные. То, что казалось наиболее рискованным – вопрос о физическом сходстве – разрешалось без малейшей трудность Лодер был поражен легкостью, с которой все верили в его тождественность с Чилькотом. Люди, знавшие Чилькота с детства, слуги, жившие годами в доме Чилькота, без малейшего колебания принимали за него Лодера. Иногда он терялся, пораженный легкостью обмана. Ему даже казалось, что если бы правда случайно открылась, в нее бы не поверили:– люди доверяют своим глазам более, чем всякому свидетельству других людей. В виду такого неожиданно блестящего успеха, он решил неуклонно следовать по намеченному пути. В первую минуту упоения дружбой Фрэда и зародившимся доверием Евы, он готов был ринуться в водоворот действии – в каком бы то ни было направлении. Но, к счастью для нею самого, для Чилькота и для их общего дела, он привык рассуждать о своих поступках. Сидя в парламенте после, разговора с Евой на террасе, он стал медленно и трезво обдумывать все обстоятельства. Воспринимая очень чутко атмосферу залы, – несмотря на вялость обыкновенного делового заседания, на ничтожность речи, раздавшейся с трибуны, он в то же время устанавливал самый благоразумный образ действий для себя. И к вечеру первого же дня он установил свою программу: он не будет торопиться, не допустит в дальнейшем никаких опрометчивых увлечений, – так он решил. Все должно развиваться естественно и гладко. Он теперь впервые вступал в новый для него мир; а не будет ли первый раз также и последним – это уж зависело от судьбы.
Он откинулся на своем сиденьи, устремив взор на сидевших с другой стороны залы министров, скрестил руки, как это всегда делал Чилькот, и стиснул губы; лицо его сделалось жестким и холодным. Некрасиво, когда человек хочет извлечь выгоду из слабости другого, и когда такая мысль возникает в человеке, это отражается на его лице. Лодер беспокойно задвигался на своем месте, потом опять закусил губы. Он был очень упорным человеком и не поддавался слабости. В первую минуту ему показалось отвратительным воспользоваться падениями Чилькота для себя, но мало-по-малу он освоивался с этой мыслью.
Через неделю – или, может быть, через две недели – Чилькот снова вернется на свое место, и тогда опять начнется старое. После отдыха и свободы общественные обязанности покажутся Чилькоту вдвое более тягостными; он несколько времени будет бороться с собой, а тогда…
На губах Лодера скользнула мимолетная улыбка. – Тогда, конечно, Чилькот вторично позовет его, Лодера, на свое место, и он сможет серьезно проявить себя. Он никогда не предавался пустым мечтаниям, но в эту минуту перед его взором промелькнуло нечто вроде видения. Он увидел себя стоящим тут, в здании парламента, увидел лица – сначала скучающие при взгляде на него, потом постепенно преображающиеся под властью его личности, под обаянием его красноречия: он знал, что обладает ораторским талантом. Яркость этого видения причиняла ему почти физическую боль. Люди, привыкшие долго сдерживать себя, поддаются иногда опасному наплыву чувств. Доверяя себе, они смело идут вперед и часто попадают в пропасти.
Таков был несколько несвязный ход мыслей Лодера в первый день его новой жизни. На девятый день, около четырех часов дня, он спокойно и уверенно расхаживал по кабинету Чилькота. Он курил сигару и спокойно обдумывал занимавшую его мысль; но вдруг он остановился и нахмурил брови: в комнату вошел слуга и помешал ему. Слуга прошел на другой конец комнаты, придвинул маленький столик в камину и стал накрывать его тонкой изящной скатертью. Лодер смотрел на него молча, убедившись, что в его положении лучше всего молчать, когда он чего-нибудь не понимает. Но он все-таки был очень удивлен. Чаю он не заказывал, и во всяком случае ему бы подали только один стакан за подносе. Он с возрастающим удивлением следил за движениями слуги, который вышел и снова вернулся, внося с торжественным видом на большом подносе чайник, две чашки и разные печенья. Он поставил все это на стол, затем обратился в Лодеру и сказал:
– М-сс Чилькот пожалует сюда через пять минут, сэр.
Лодер опять промолчал, не зная, что ему собственно сказать. Слуга вышел. Лодер еще раз оглянул парадно сервированный столик. Потом он вдруг обернулся и вышел на средину комнаты.
После разговора на террасе он не видал Еву наедине. В его комнату она не входила, и он теперь спрашивал себя, что означает эта новая попытка сближения. За последние дни он меньше думал о ней, отчасти потому, что наложил на себя обет сдержанности, но главным образом потому, что постепенно захвачен был водоворотом новых дел и интересов. Случилось так, что столь знаменательный для него лично момент жизни был в то же время крайне важным в политическом отношении для всей страны; по странному совпадению, положение Чилькота было таково, что оно заставляло его принять живое участие в политических осложнениях. Лодеру становилось все яснее, что торговые интересы Чилькота в случае, если разгорится пожар в Персии, – заставят его примкнуть к оппозиции против правительства.
Вид изящно накрытого столика как-то наглядно показывал ему, что он попал в целый мир новых общественных и светских отношений и интересов. Он сознавал, что эти интересы все более и более его поглощают, укрепляя его ум и способности. Он чувствовал, что несомненно нашел теперь единственно подходящую для себя сферу действия, что не может быть больше и речи о незаконном захвате власти с его стороны, и что теперь мало-по-малу работа его приобретает отпечаток его собственной индивидуальности. Очевидно и Ева заметила то, что бросалось всем в глаза, – т.-е., что Чилькот никогда не проявлял такой активности, как теперь; вот почему она, вероятно, вздумала придти к нему в кабинет. Сможет ли он благополучно провести до конца маленькую комедию, которая должна будет разыграться? – спрашивал он себя.
Раздался легкий шелест женской одежды, и в комнату вошла Ева. Она спокойно протянула ему руку, и он ответил ей столь же спокойным рукопожатием. – Чем я обязан такой чести? – спросил он.
Она смущенно улыбнулась и взглянула в окно. – Обычная мужская манера! – сказала она. – Прежде всего вы осведомляетесь о причинах. По-моему, давай лучше выпьем сначала чай, а потом поговорим. – Она направилась к столику, и он последовал за ней. При этом он заметил, что туалет её удивительно подходил к комнате и к погоде, хотя никаких подробностей он и не замечал. Она села и стала разливать чай. Он подумал, что давно уже ему не наливала чай женщина в семейной обстановке. Он стал с любопытством наблюдать за ловкостью её движений, и не заметил, что она протягивала ему чашку.
– Ты что же, не будешь пить чай? – спросила она с улыбкой.
Он вздрогнул, в досаде на свою неучтивость. – Я ужасно рассеян, – сказал он:– я…
– Переутомился от работы за последнюю неделю, – добавила она за него.
Он почувствовал некоторое облегчение, но потом опять наступило тягостное молчание. Он пил чай и съел кусок пирожного, ловя себя на желании обладать хоть некоторым светским лоском, хоть некоторым уменьем легко болтать о пустяках. Он чувствовал, что становится комичным. Взглянув исподлобья на Еву, отвернувшую лицо, он поставил пустую чашку на стол. В эту минуту она обернулась, и глаза их встретились.
– Джон, – сказала она, – знаешь, почему я зашла к тебе выпить чашку чая? У меня был сегодня разговор с Фрэдом, очень длинный разговор. Фрэд говорит о тебе так много хорошего, что если бы не он это сказал, я бы не поверила. – Она задвигалась на стуле, потом быстро взглянула на Лодера и опять стала глядеть в огонь.
Он приблизился в ней на шаг. – Что же он говорит? – спросил он, внутренно стыдясь, что слова эти ему приятны.
– Собственно говоря, мне не следовало тебе об этом говорить, – сказала она, улыбаясь. – Ты его удивил, вот что он говорит… – Она на минуту замолчала, выпила чай и потом снова поглядела на него. – Джон, – сказала она серьезно, – вопрос только в одном: будет ли длиться эта перемена?
Голос её звучал необычайно искренно, и Лодер чувствовал все сильнее, что за её большим внешним очарованием скрывается к тому же необычайно привлекательный характер. Об этом он даже никогда прежде не думал, и поэтому вторично пытливо взглянул на нее. В этом новом свете красота её казалась ему иной и по иному его привлекала. Прежде он думал, что женщина может быть кумиром или забавой – или тяжким бременем. А теперь вдруг ему пришла мысль, что женщина может стать подругой, верной спутницей жизни.
– Очень ты недоверчива, – сказал он, глядя ей прямо в лицо. Она не ответила на его взгляд.
– Кажется, меня приучили в недоверию, – ответила она, разглядывая очень усердно узор на столе.
При этих словах Лодер вдруг вспомнил о Чилькоте, о его раздражительности, порочности и непостоянстве. Его охватила безграничная жалость в женщине, связанной с ним неразрывной цепью. Ева не могла, конечно, и подозревать о том, что происходило в душе Лодера, и продолжала говорить:
– Выходя за тебя замуж, – говорила она, – я ко всему относилась с большим интересом и верила в жизнь. Политика мне была близка, я выросла среди неё и знала, что мой муж – будущее светило в политическом мире. Так о тебе говорили. Мне даже не приходило в голову желать еще большего. Страстной любви ты ведь никогда не обнаруживал, – прибавила она, улыбаясь. – Да я бы забыла о любви и радостях семейной жизни. Я хотела бы быть только – тем, что лэди Сара – женой великого человека. – Она остановилась. – Сначала все шло благополучно. Потом постепенно началось худое. Ты начал… страдать нервами… Я не хочу сказать тебе ничего неприятного, – быстро сказала она, заметив неспокойные движения Лодера. – Ничуть; я только объясняю тебе, почему я мало-по-малу упала духом.
– Я знаю, знаю, – перебил ее Лодер. – Становилось все хуже и хуже. Твое вмешательство было бы бесполезно, и в конце концов ты совсем утратила мужа.
– Но неделю тому назад… – Она быстро взглянула на него, но, поглощенная своими мыслями, не заметила ничего странного в его словах. Лодер сильно покраснел при её последних словах.
– В сущности произошло нечто невероятное, – сказала она. – Этому нельзя поверить, но все же я не могу отрицать: наперекор разуму, наперекор опыту и даже собственной воле, я вдруг за последнюю неделю начинаю чувствовать то, что чувствовала когда-то, вначале. – Она остановилась со смущенной улыбкой. – У меня такое чувство, точно моя жизнь каким-то чудом снова начинается с того места, на котором оборвалась шесть лет тому назад. – Она опять остановилась я улыбнулась.
Лодер чувствовал себя очень неловко, но совершенно не мог придумать, что сказать.
– Это началось в день обеда у Фрэдов, – продолжала она. – Фрэд тогда говорил так ласково и так умно. Он вспоминал, какие надежды все возлагали на тебя, упрекал меня и говорил, что, сделав последнюю попытку, нужно после того сделать еще самую последнюю. Он обещал взять все остальное на себя, если мне только удастся возбудить в тебе снова интерес к работе. Я слушала его с отчаянием, зная, как бесполезны его слова. На прощанье я обещала ему сделать все, что могу. Но я знала про себя, что и самая последняя попытка будет бесполезной: в таком настроении я вошла к тебе. – Она остановилась и украдкой взглянула на Лодера.
– Я вошла к тебе… И тогда… тогда мне показалось, что я завоевала право на награду победой над собой. Мне, действительно, кажется, что ты стал другим человеком. Я знаю, что мои слова смешны, – сказала она полу-шутливо, как бы извиняя себя. – Дело даже не в том, что лицо твое изменилось… впрочем, я сразу увидела, что ты… не страдаешь нервами. – Она каждый раз с некоторым колебанием произносила слово «нервы». – Перемена была в тебе самом – в содержании твоих слов, а не в том, как ты их говорил.
Лодер чувствовал все большую неловкость.
– Тогда, вначале, впечатление было еще мимолетное. – Она заговорила медленнее. – Я сама себе не сознавалась. И на следующий день, во время беседы на террасе, я еще тоже боялась сознаться самой себе, – хотя это и становилось еще более ясным. Но с того дня я зорко следила за тобой, и теперь уверена в том, что произошла перемена. Фрэд говорит то же самое, – а он никогда не ошибается. Конечно, пока прошло только девять – десять дней. Но за последние три года ты и десяти часов не бывал в одинаковом состоянии.
Она остановилась, как бы ожидая подтверждения своих догадок, но Лодер молчал, не зная, что ответить. Она подождала с минуту, потом нагнулась вперед, сидя в кресле, и пристально посмотрела на него.
– Джон, – спросила она, – будет ли это длиться? Вот о чем я пришла спросить тебя… Я боюсь верить. Новое разочарование было бы слишком большим ударом.
Лодер чувствовал на себе её глубокий взгляд, хотя и не решался поднять на нее глаза.
– Неделю тому назад, я бы не могла предложить тебе этот вопрос, – а теперь могу. Я сама не знаю, как это случилось, но такое у меня теперь чувство. Понимаешь ты меня? Можешь ты ответить мне?
Лодер все еще молчал, не зная, что он может сказать, что имеет право сказать. Еву смутило его молчание, и она поднялась.
– Если это только мимолетно, то не скрывай от меня, – сказала она. – Но если это может длиться, – если есть малейшая возможность, чтоб это длилось, тогда… – Она остановилась и пытливо взглянула на него. Он не мог не поддаться обаянию её близости. Соблазн минуты был слишком велик. Он сам, его собственное «я», его энергия, его намерения и планы – все это было так осязательно и близко, – а Чилькот с его притязаниями исчезал вдали, вне реальной действительности. В конце концов, его жизнь, его честолюбие и его решения были его собственностью. Он поднял глаза и медленным, испытующим взглядом взглянул на Еву.
– А ты была бы рада, если бы я мог обещать тебе, что это будет длиться? – спросил он.
Она вся просияла и подошла еще на шаг ближе. – Да, – ответила она. – Я желаю этого сильнее всего на свете.
Последовала минута напряженного ожидания. Обещание, которое бы осчастливило ее, срывалось с уст Лодера, но он все еще не решался произнести его. Это промедление было роковым. В то время, как он стоял молча, открылась дверь и вошел слуга, подававший чай. Он подошел к Лодеру и передал ему телеграмму.
– Будет ответ, сэр? – спросил он.
Ева отошла к креслу, на котором сидела. Щеки её горели и глаза сияли радостным блеском. Лодер открыл телеграмму, прочел ее и бросил в огонь. – Ответа не будет, – коротко сказал он.
Суровый тон его голоса испугал Еву. – Неприятные вести? – спросила она, когда слуга вышел. Лодер не поднял глаз. Он глядел на телеграмму, которая истлевала в камине.
– Нет, – ответил он наконец принужденным тоном. – Нет. Это только напоминание о чем-то, что я забыл.