Кэрол Лоуренс
Кинжал Клеопатры

Полная версия

Посвящается Кайли Айзек – самой потрясающей племяннице, остроумной и удивительно одаренной молодой девушке

Вы ждали, вы всегда ждете – молчаливые и прекрасные посланники.

Уолт Уитмен «Бруклинский паром»

Carole Lawrence

Cleopatra’s Dagger

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Text copyright © 2022 by Carole Bugge

This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis Literary Agency

© Белякова А., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Пролог

Нью-Йорк, 1880 год

Ох, они мягкие, такие мягкие… и такие красивые – упругие, как капли дождя, их тела округлые, а кожа белая, как фарфор.

Но он знал, что они были сущим злом – Иезавель, Саломея и Далила, каждая из них. Они привлекали мужчин сладостным пением сирен, заманивая их в ловушку порочными способами: либо утаивали от путников свои намерения, либо позволяли им вкусить райского блаженства, убаюкивая своих жертв до забвения, пока не становилось слишком поздно. Они были подобны паукам, а мужчины были всего лишь несчастными насекомыми, тщетно пытающимися выбраться из их сладкой, липкой паутины. Их красота была самым коварным оружием в арсенале ловушек, предназначенных для заманивая в сети и контролирования податливой добычи.

Он задумчиво поглаживал белоснежный мех Клео – его любимой кошки персидской породы, пока смотрел в окно на туманный вечер позднего лета. Она замурлыкала и потянулась от его прикосновения, выгнув свой гибкий позвоночник и задрожав от удовольствия.

– Ах, Клео, – сказал он, – ты ведь никогда не предашь меня, правда?

Она посмотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами, дергая кончиком хвоста.

Небо снаружи потемнело, когда над городским пейзажем проплыло густое серое облако. Порыв ветра расшевелил листья на дереве, стоящем рядом с окном; те затрепетали, а затем замерли. Они напоминали ему муху, попавшую в паутину, из последних сил сопротивляющуюся неминуемой судьбе. Сделав глубокий вдох, он почувствовал, как воздух проникает в легкие, наполняя его тело энергией. Он поклялся никогда не оказываться на месте этих мух – ни в роли жертвы, ни в роли объекта охоты.

Вместо этого он станет охотником.

Глава 1

Элизабет ван ден Брук выбежала из своего многоквартирного дома, расположенного на 18-й Ист-стрит, в такой спешке, что успела пробежать целый квартал, прежде чем тяжелая входная дверь закрылась за ней. Было почти восемь часов, и она вновь проспала. Прошло меньше недели с тех пор, как она поселилась в Стайвесанте, отчего почти каждую ночь не спала, распаковывая и раскладывая вещи. Девушке повезло, что ей удалось снять комнату в этом здании – первом в своем роде в Нью-Йорке. Его построили десять лет назад, в 1870 году, и он стал первым в городе жилым комплексом во французском стиле, который ранее состоял только из многоквартирных домов и таунхаусов. У района Стайвесант была отличная репутация, поэтому заботящаяся о своем статусе мать Элизабет потянула за определенные ниточки, чтобы снять для нее там квартиру.

Порыв ветра подхватил шляпу Элизабет и едва не сорвал ее с головы. Свободной рукой она прижала ее обратно, другой сжимая свой драгоценный портфель. Мама всегда упрекала ее за то, что она использовала мало шпилек для прически на своих каштановых волосах. Те были густыми, грубыми и с непослушными кудрями, с которыми часто было трудно справиться. На этот раз она с грустью поняла, что мама была права. Придерживая шляпу на голове, она неуклюже побежала, повернув на Ирвинг Плейс ко входу железнодорожной станции на Третьей авеню, с которой доберется на поезде до работы в издательстве «Нью-Йорк геральд».

Будучи единственной женщиной-репортером газеты, Элизабет отчаянно хотела произвести хорошее впечатление. Подходя ко входу железнодорожной станции, она на секунду задумалась о том, чтобы вызвать кеб, но пришла к выводу, что в это время даже самые быстрые лошади, вероятней всего, будут двигаться медленно. А трамваи, как известно, часто застревали в пробке. Нет, подумала она, пусть поезд шумный, грязный и вонючий, но ей лучше воспользоваться транспортом высоко над землей в печально известный час пик.

На 14-й улице уже кипела жизнь. В этот час город был наполнен движением. Пешеходы боролись с кебами, повозками, каретами и гужевыми трамваями, проходящими по западно-восточному маршруту. Маленькие мальчики с неподдельной смелостью бросались прямо перед встречными машинами, пока их матери выкрикивали слова предостережения своим безрассудным отпрыскам. Собаки лаяли. Лошади скакали рысью. Родители кричали на своих детей. Хорошо одетые бизнесмены вызывали кебы. Торговцы на тележках предлагали свой товар, используя множество лестных фраз. Городские власти неодобрительно относились к уличным торговцам из-за чрезмерного уровня шума в городе, поэтому они, как правило, собирались возле определенных железнодорожных станций и паромных портов. Станция на 14-й улице была золотой жилой для продавцов, поскольку в час пик через нее проходили тысячи потенциальных клиентов. Продавцы устриц соревновались за внимание прохожих с торговцами старья, кукурузы и другими торгашами.

– Устри-т-цы! Дорогуша, попробуй свежие устри-т-цы!

– Ветошь, шмотки, старые тряпки! Старье! Старое тряпье! Любо-о-е тряпье на ваш выбор!

Тонкий женский голос перебивал более низкие мужские голоса:

– Горячая кукуруза, горячая кукуруза, такая горячая! Только что достали из кипящего котла!

Девочка с чумазым лицом, продававшая кукурузу, была юной – слишком юной, подумала Элизабет. Ей было не больше десяти лет. Несмотря на то что Элизабет опаздывала, она вложила в грязную руку девочки монету в пять центов. Откинув в сторону прядь запутанных волос, ребенок в замешательстве уставился на нее.

– Две кукурузы стоят один цент, мисс.

– Я возьму одну.

– Но, мисс…

– Сдачу оставь себе.

Глаза девочки округлились от удивления, когда она протянула Элизабет початок жареной кукурузы в мохнатом зеленом колосе.

– Спасибо, – произнесла Элизабет. Она знала, что лучше не давать девочке больше – любые лишние деньги в любом случае окажутся в кармане ее «куратора». Девочки, продающие горячую кукурузу, отличались от проституток только тем, что были моложе и (надеюсь) не сексуально доступны. В остальном их жизни были похожи – они находились в рабстве у мужа или сутенера, столь отчаявшегося и бедного, что не приходилось надеяться на лучшую жизнь.

Осторожно переступая через кучи конского навоза, Элизабет пробиралась сквозь толпу к железнодорожной станции «Третья авеню». Перед входом выстроилось несколько экипажей, извозчики были одеты в длинные темные пальто и цилиндры. Управлять экипажем – запряженной резвой лошадью, принадлежавшей породе, выведенной специально для подобной работы, было тяжело и зябко. Особенно в плохую погоду. Конные повозки, безусловно, были самым популярным видом транспорта, поскольку требовалось, чтобы кучер сидел снаружи, подвергаясь воздействию непогоды, в то время как его пассажиры наслаждались комфортом и уютом внутри несколько тесного салона. Элизабет взглянула на небо – солнце уже скрылось за грозовыми тучами. День был теплый, но вскоре извозчикам придется укутаться в их длинные пальто, если хмурые грозовые тучи принесут ливень, который предвещают.

Проходя мимо извозчиков, она слышала, как те рекламировали свои услуги хриплым голосом, огрубевшим от непогоды и выпивки.

– Кеб, кеб, кеб!^[1]

Один из них поймал взгляд Элизабет и приподнял цилиндр, широко улыбаясь. Его зубы были цвета переваренной печенки, с серыми пятнами, вероятно, из-за многолетнего курения дешевых сигарет. Он носил потрепанные матерчатые перчатки с отрезанными пальцами, чтобы было легче давать сдачу, когда клиенты оплачивали проезд.

– Кеб, мисс? – сказал он, слегка поклонившись. Выговор не оставлял сомнений в его происхождении из рабочего класса. Нью-Йорку нравилось позиционировать себя как город возможностей, но было достаточно провести в нем один день, чтобы понять, что это все вымысел.

– В другой раз, спасибо, – ответила она, отводя взгляд. Мама постоянно предупреждала ее, чтобы она «вела себя как леди», а леди было не положено отвечать на взгляды незнакомых мужчин, даже если те пытались ей что-то продать. Она, разумеется, не пялилась на них – хотя Элизабет, одержимая ненасытным любопытством, часто пренебрегала этим правилом, особенно когда ее матери не было рядом, чтобы сделать ей замечание. Теперь же, будучи журналисткой, Элизабет считала своей обязанностью следовать своему любопытству, куда бы оно ее ни привело. И если это сопрягалось с разглядыванием мужчин, то так тому и быть.

Поднимаясь по лестнице на железнодорожную платформу, она тесно прижалась к толпе людей, идущих вместе с ней вверх по ступенькам. Элизабет улыбнулась, подумав, что ее мама предпочла бы, чтобы она взяла кеб – еще одна причина, по которой ей нравилось пользоваться общественным транспортом. Ступив на платформу наряду со своими согражданами, она словно наяву услышала протесты матери: «Это нелепо. Ты же знаешь, твой отец может позволить себе оплатить кеб. Ты просто упрямишься».

Втиснувшись в третий вагон, зажатая между сотрудниками юридических контор, офисными служащими и работниками розничной торговли, Элизабет на секунду пожалела, что так упорно сопротивлялась изволению матери. Она затаила дыхание, когда запах чесночной колбасы ударил ей в нос, без сомнения, исходящий от увесистого мужчины слева от нее. Шрамы и царапины на его пальцах указывали на профессию мясника так же безоговорочно, как и аромат говяжьего и бараньего жира, распространяющийся от его мятой куртки. С другой стороны от нее стояла тощая женщина средних лет с исхудавшим лицом, извиваясь, чтобы не задеть коренастого, похотливо пялящегося юнца рядом с ней. Одетый в грубошерстные штаны и поношенную куртку, с загорелым лицом и руками, он был похож на чистильщика обуви или мальчика на побегушках в одном из многочисленных магазинов, расположенных вдоль Нижнего Бродвея. Он попытался поймать взгляд Элизабет, но она отвела глаза, чувствуя его пристальный взгляд на своем затылке. Ее мать пришла бы в ужас от того, что она оказалась в окружении таких отвратительных типов, но Элизабет была полностью уверена в своей способности защитить себя.

Поезд накренился и закачался на узкой эстакаде, выбрасывая в воздух черную сажу и дым, пыхтя как огромный мрачный монстр, пробирающийся мимо многоквартирных домов, магазинов, церквей и борделей. Из вагона открывался вид на третий этаж зданий, когда тот проезжал мимо них. Это, должно быть, удивило жильцов, когда дорога была впервые открыта два года назад. Их частная жизнь внезапно нарушилась – и единственным способом сохранить некое подобие конфиденциальности было закрыть окно, избавляясь от лишнего света и воздуха, ограждая ценное уединение в перенаселенном городе.

И все же Элизабет всегда поражалась тому, как многие люди, казалось, равнодушно относились к любопытным взглядам пассажиров. Как будто они отказывались принять новую реальность своего положения, игнорируя тысячи незнакомцев, заглядывающих в их дома. Возможно, они считали, что проблеск, возникающий из-за быстро движущего поезда, вряд ли стоит их внимания, а некоторые, в чем она была уверена, испытывали трепет от того, что за ними наблюдали незнакомцы. Анна Бродиген, ее первая соседка по комнате в Вассаре, была такой. Она выставляла свое тело напоказ публике, питаясь вниманием мужчин. Элизабет была ее полной противоположностью, скромной и застенчивой в отношении подобного и смотрела на поступки Анны со смесью отвращения и восхищения.

Когда поезд проезжал мимо Купер-юнион, самой северной точки Бауэри, прежде чем он разделится на Третью и Четвертую авеню, Элизабет заметила пару пьяниц, слонявшихся возле пивного бара «Максорлис». В этом не было ничего необычного, даже в такой час, размышляла она, пока поезд продолжал свой путь на юг по улице Бауэри, которая чаще всего ассоциировалась с порочными, деградировавшими и гнусными людьми. На авеню располагалось огромное количество салунов^[2], таверн (лицензированных и нелицензированных), ночлежек, борделей и азартных заведений. Она было центром развлечений для самых бедных граждан Нью-Йорка.

Когда они сбавили скорость, чтобы пропустить приближающийся поезд, идущий на север недалеко от пересечения с Ривингтон-стрит, Элизабет посмотрела в окно многоквартирного полуразрушенного здания. На втором этаже находилась мясная лавка. Но ее внимание привлекла квартира на третьем этаже. Льняные занавески, когда-то белые, а теперь запачканные сажей, были слегка раздвинуты, так что она смогла разглядеть две фигуры – мужчину и женщину. Она была молодой, пожалуй, даже слишком, ее волосы были настолько светлыми, что казались почти белыми. Мужчина был несколько старше – высокий, крепкого телосложения, одетый в черную шляпу и темно-бордовый сюртук. В утреннем свете, пробивающемся сквозь щель в занавесках, Элизабет на секунду показалось, что они танцуют. Но сразу стало ясно, что они вступили в физическую борьбу. Тело девушки наклонилось назад, она вцепилась пальцами в запястья мужчины, а тот обхватил руками ее шею.

Элизабет наблюдала за ними, и у нее перехватило дыхание: мужчина пытался задушить женщину. Она оглядела вагон, чтобы посмотреть, понимает ли кто-то из ее попутчиков, что там происходит. Но они были заняты поеданием сладостей, болтовней, чтением газет или обмахиванием веером. Никто, кроме нее, казалось, не замечал ужасной сцены, происходившей всего в нескольких метрах от них. Вытянув шею, она попыталась удержать пару в поле зрения, пока поезд, пыхтя, начал двигаться вперед, но здание вскоре исчезло в серой дымке вздымающегося тумана.

Глава 2

– У вас уже есть колонка, – сказал Карл Шустер. – И посмею добавить, вам повезло получить ее.

Элизабет последовала за своим редактором в захламленный кабинет на втором этаже, закрыв за собой дверь, когда тот тяжело опустился в свое рабочее кресло. Он был крупным, крепко сложенным мужчиной, отчего стул заскрипел под его весом.

– Но я уверена, что видела…

– Мы не можем позволить себе освещать каждую Streit^[3] между мужем и женой, – добавил он, перебирая бумаги на своем столе. Он разговаривал на английском почти безупречно и без акцента, но все равно вставлял в свои предложения немецкие слова и фразы.

– Он мог быть грабителем! Какой порядочный муж будет пытаться задушить свою жену? Разве вас не беспокоит судьба бедной молодой девушки?

– Das macht nichts^[4], – произнес он, потирая лоб. – Наш лучший редактор дома, ухаживает за своей беременной женой, которая должна вот-вот родить, два репортера заболели дизентерией…

– Очевидно, результат поедания нескольких дюжин устриц в сомнительной таверне вчера…

– И я вынужден осветить сегодня колонку местных новостей, пока мистер Этвуд хоронит свою мать.

– И моя история отлично подойдет! – захныкала Элизабет. – Этот случай и есть местные новости…

– Genug!^[5] Не донимайте меня больше по этому вопросу, – процедил мужчина, со стуком опустив кулак на стол. Его квадратное лицо покраснело. Высокий, широкоплечий и со светлыми волосами, которые всегда были взлохмачены, у Карла Шустера были толстые пальцы и невероятно бледно-голубые глаза. Он больше походил на портового рабочего или фермера, чем на редактора газеты. Мужчина оставил должность главного редактора в «Нью-Йорк штатс-цайтунг» – уважаемой еженедельной газете на немецком языке, чтобы работать в «Геральд». Ходили слухи, что он ушел в отставку из-за разногласий с известным главным редактором газеты – Освальдом Оттендорфером.

Элизабет выпрямилась со всей гордостью, которая у нее была.

– Я так понимаю, мне придется изучать таинственные деяния своих сограждан в свободное от работы время.

Шустер наклонился вперед, положив локти на массивный дубовый стол, который был на удивление в полном беспорядке. Мать Элизабет всегда хвалила немцев за то, что те были чрезвычайно организованными, но Карл Шустер, похоже, взял на себя смелость разрушить эту репутацию. Его кабинет был образцом неряшливости. Старые экземпляры «Геральд» и других нью-йоркских еженедельных газет пыльными стопками лежали по углам. Башни томов шатались в ненадежных кучах. На полу стояло больше книг, чем на книжных полках. Горы бумаг валялись на столе, торчали из ящиков, засунутые в каждую щель и рассыпанные по полу, как опавшие листья. Однако вместо атмосферы хаоса весь этот беспорядок создавал ауру спокойствия. В кабинете довольно уютно, избыток вещей создавал ощущение убаюкивания в теплом коконе.

Карл покачал своей лохматой белокурой головой. Он выглядел немного грустным.

– Мисс ван ден Брук, как бы я ни одобрял вашу целеустремленную решительность, позвольте напомнить вам, что как единственная женщина-репортер в «Геральд»…

– Тем больше причин беспокоиться о притеснении женщин!

Шустер взглянул на свои карманные часы.

– У вас есть ровно два часа, чтобы добраться до особняка Асторов на Пятой авеню.

– Зачем?

– Вы осветите вечеринку в саду миссис Астор. На ней будут присутствовать все из высшего общества. У вас едва ли есть время переодеться, так что, полагаю, вам придется пойти в том виде, в котором вы есть.

– А разве я плохо одета?

– Для отдела новостей – нет. Но для светской вечеринки в саду…

– Я позаимствую что-нибудь у мамы по дороге.

– Как поживает ваша мама?

– Печется о каждом моем решении. Но ей нравится страдать, так как это улучшает цвет ее лица.

– Eine feine Dame. Настоящая леди. Ganz würdig^[6].

Элизабет нахмурилась. Немецкое слово «достойный» было схоже с голландским, так что она поняла его значение. Однако не хотелось, чтобы ей напоминали, что она получила работу в «Геральд» отчасти благодаря связям родителей. Ей хотелось верить, что ее академические достижения в Вассаре внесли некоторый вклад, но она подозревала, что тем самым только обманывает себя. Семья ван ден Брук берет свои корни от первых голландских поселенцев города, которые назвали этот район новый Амстердам, прежде чем англичане переименовали его.

И теперь многие люди стекались к берегам Манхэттена, поскольку Великий картофельный голод вынуждал бедные ирландские семьи искать пристанище в быстро растущих городских трущобах. Вскоре за ними последовали, в меньшем количестве, китайцы. Немцы, такие как Карл Шустер, как правило, были более образованными и состоятельными. В 1863 году в городе даже был избран мэром немец.

– Ну? – спросил он. – И чего вы ждете?

– Ладно, – ответила она. – Но вы еще не раз услышите от меня об этом. – Она медленно развернулась, пересекла комнату в три шага и с такой силой распахнула дверь, что чуть не вырвала ее из рамы. Элизабет была высокой, крепкой девушкой, больше похожей на своего отца, чем на более хрупкую и невероятно красивую мать.

Торопливо спускаясь по белой мраморной лестнице со второго этажа редакции, Элизабет кивнула паре коллег-репортеров, поднимающихся наверх. Они приветливо улыбнулись ей, хотя она знала, как они будут вести себя, оставшись наедине. Большинство ее коллег не скрывали своего убеждения, что женщинам и близко не место в редакции, разве что приносить кофе или мыть полы.

На площадке второго этажа она увидела Саймона Снида, поднимающегося к ней по лестнице. Он был мерзким, скользким человеком, который, казалось, оставлял за собой след от слизи, как слизняк. Его недавно повысили с должности редактора до помощника главного редактора, и ходили слухи, что у него были связи с коррумпированными политиками Таммани-холл.

Остановившись перед ней, он улыбнулся, зубочистка свисала с одной стороны его рта.

– Неужто это наша знаменитая мисс ван ден Брук, – проворчал он, оглядывая ее с ног до головы, словно она была лошадью на продажу. Будучи высоким и стройным, он двигался плавно, подобно пантере, и, казалось, всегда был готов нанести удар. С самого первого дня в «Геральд» Элизабет чувствовала на себе взгляд Снида. Дело было не столько в том, что он говорил, сколько в том, что она чувствовала в его присутствии: растерянность, волнение и неуверенность в себе.

– Доброе утро, мистер Снид, – поприветствовала Элизабет, избегая зрительного контакта.

Она двинулась, чтобы пройти мимо него, но он поймал ее за локоть.

– Куда спешите? Направляетесь на пожар?

– Извините, у меня есть поручение…

– Которое может подождать еще несколько минут, – сказал он, сильнее сжимая ее руку. – Не стоит вести себя невежливо по отношению к коллегам, не так ли? Думаю, не нужно отказываться от предложения дружбы.

Его наглый тон раздражал ее.

– У меня достаточно друзей, – процедила она, отстраняясь, чтобы уйти. Но, прежде чем она успела сделать шаг, он схватил ее за запястье и притянул к себе.

– О, не думаю, что у кого-то может быть слишком много друзей, – произнес он, его лицо было так близко к ее, что она чувствовала запах его лаймового лосьона после бритья. – Никогда не знаешь, когда они пригодятся. – Прикрыв глаза, он наклонился ближе, как будто хотел ее поцеловать. В этот момент Элизабет услышала звук приближающихся шагов и голоса, доносившиеся с той же стороны. Кто-то направлялся к ним со стороны вестибюля – судя по всему, двое мужчин. Элизабет воспользовалась моментом, чтобы отстраниться, но Саймон крепко держал ее за запястье, наклонившись вперед, чтобы прошептать ей на ухо:

– Помни, что я сказал – никогда не знаешь, когда тебе понадобится друг. – Отпустив ее, он рассмеялся и быстро поднялся по лестнице, тихо насвистывая.

Чувствуя, как к щекам приливает жар, Элизабет потерла запястье и встряхнулась, прежде чем продолжить свой путь вниз в вестибюль. Двое мужчин, которых она слышала ранее, приподняли шляпы, проходя мимо. Она коротко кивнула в ответ, не в силах выдавить улыбку. Ее лицо горело – не от стыда, а от гнева. Она поклялась не спускать глаз с Саймона Снида, даже когда прокручивала в уме его слова, рассматривая приглашение в рамках скрытой угрозы. Он, конечно, был не из тех, кого хотелось бы иметь в качестве врага, однако она чувствовала, что он мог бы быть полезен как «друг», если бы только она могла играть с ним так, как он пытался играть с ней.

Оказавшись снаружи, Элизабет сделала глубокий выдох. Хоть воздух в августе в Нью-Йорке был далеко не самым чистым, ей было приятней вдыхать его, нежели чем делить воздух с таким человеком, как Саймон Снид. Через дорогу, на западном углу Энн-стрит и Бродвея, люди входили и выходили из часовни Святого Павла, и так было весь день напролет. Она повернулась, чтобы взглянуть на пятиэтажное здание редакции «Геральд» позади нее, с высокой мансардной крышей и белым мраморным фасадом. Построенный во французском стиле времен Второй империи^[7], он был детищем Джеймса Гордона Беннетта-младшего – сына знаменитого основателя газеты «Геральд». Он купил участок бывшего Американского музея Барнума, чтобы построить элегантное чугунное здание с утонченными мансардными окнами и богато украшенной металлической отделкой.

Обычно Элизабет нравилось любоваться им, однако в данный момент она была в дурном настроении, расстроенная ограничениями, налагаемыми на ее пол. Она прекрасно понимала, что будь она мужчиной, ее не заставили бы освещать вечеринку в саду вместо возможного случая убийства. Быстро шагая на север по Парк-Роу, известном как Издательская улица (или Печатный двор, названный в честь улицы в Лондоне), она миновала небоскреб знаменитого журнала «Таймс», офиса газеты «Трибюн» с часовой башней, маленькое здание «Штатс-цайтунг» и завернула за северный угол здания редакции «Уорлд», круглый купол которого повторял купол городской ратуши через дорогу.

Элизабет подумала было поймать кеб, но решила вернуться на железнодорожную станцию в центре города, надеясь мельком взглянуть в окна квартиры, где она видела, как напали на женщину. Она думала, что сможет рассмотреть то место.