Владимир Кунин
Воздухоплаватель
– Шура, что еще делать?
– Проверь уровень масла!
И перемазанный франтик вполне профессионально проверяет уровень масла. Видно, он многому научился у Риго.
Через все поле подкатывает пролетка. В ней сидит раздраженный кавалерийский генерал.
– Я запрещаю вам полеты! – кричит он. – Категорически!
– Но почему, ваше превосходительство?! – поражен Заикин.
– Вы мне всех лошадей испортите! У меня на конюшне жеребцы, которые стоят десятки тысяч рублей каждый, а вы их пугаете этой своей гадостью!
– Помилуйте, ваше превосходительство! Где же тогда летать? Ведь в России повсюду лошади...
– И генералы, – говорит франтик.
– Что вы сказали?! – взрывается генерал. – Посмейте только подняться еще раз, я прикажу арестовать вас!
* * *
Иван Михайлович сидел в кабинете у городского головы.
– Переносите полеты за город, – предложил городской голова.
– Но ведь за городом мы не соберем публику!
– Я не могу вам ничем помочь, господин Заикин, – сказал голова и стал озабоченно рыться в своих бумагах. – Ваши полеты – ваше частное дело.
– Но ведь я предъявляю людям не только самого себя, но и достижения ума человеческого! Я же демонстрирую изобретение, которое в ближайшем будущем должно произвести целую научно-техническую революцию!
Городской голова оторвался от бумаг и не мигая уставился на Заикина. А затем медленно и раздельно произнес:
– Полеты за городом я тоже запрещаю. И прошу вас покинуть Воронеж в течение двадцати четырех часов.
* * *
В коридоре спального вагона поезда у окна стояли Шарль Риго и франтик.
– Шура, – горячо говорил франтик, – вся твоя Европа по сравнению с Одессой – это смех! Ты посмотришь, как нас там встретят! Ты увидишь таких людей, такую набережную! Мы пойдем с тобой к «Фанкони», и ты будешь пить кофе, а я...
– Ты – патриот, – с уважением произнес Риго.
– Я – одессит, Шура!
Из купе вышел Иван Михайлович Заикин, посмотрел на франтика:
– Ступай, сынок, в купе. Петр Данилович зовет.
Франтик метнулся в купе, а Заикин огляделся и сказал Шарлю Риго:
– Шурик, у меня до тебя одно дело есть.
– Пожалуйста, мсье.
– Идем в тамбур.
Они прошли по спящему вагону в тамбур, и там Заикин вынул из внутреннего кармана сюртука нераспечатанное письмо.
Он протянул его Шарлю и попросил:
– Прочти мне и переведи, Шурик. Только... – Он приложил палец к губам.
– О мсье!..
Риго быстро вскрыл конверт, пробежал первые строки и сказал:
– Это от мадам де ля Рош.
– Это я и сам знаю, – печально ответил Заикин. – Ты читай! Чего там дальше-то? Чего она пишет-то, Шурик?
Риго читал письмо. Несколько раз он без удивления, но какими-то новыми глазами посмотрел на Заикина и молча продолжал читать. Потом спросил:
– Когда мсье получил это письмо?
– Да уж двенадцатый день ношу, да все не решаюсь...
Риго поднял глаза в потолок, что-то подсчитал и спокойно сказал:
– Мсье, мне не надо переводить вам это письмо. Мадам все скажет вам сама. Она уже пять дней как должна быть в Петербурге.
– Батюшки-светы! – вскричал Заикин. – Ты что, сдурел?
– Это вы сдурел, мсье. Так долго носить письмо от женщины!
Но Заикин уже кричал в коридор на весь вагон:
– Петя! Петр Данилович! Я в Петербург еду! Я в Петербург еду!..
Выскочил Петр Данилович Ярославцев из купе, выскочил ошалелый франтик, высунулись из своих купе напуганные недовольные пассажиры.
– Где мои вещи?!
– Да здесь, здесь... Мы тоже поворачиваем? – спросил Ярославцев, и у франтика от огорчения отвалилась челюсть.
– Нет, – сказал Заикин. – Вы продолжаете путь в Одессу. Я вернусь через неделю. Вы там пока все приготовьте... Я, может быть, не один вернусь!
* * *
Заикин стоял на краю Коломяжского летного поля и смотрел на парящий высоко в небе аэроплан. В одной руке он держал небольшой дорожный саквояж, в другой – легкое летнее пальто.
За его спиной стоял извозчик, который привез его сюда, и тоже смотрел в небо.
Мимо пробежал солдатик из стартового наряда.
– Эй! – крикнул ему Заикин. – Кто в воздухе?
– Какая-то баба французская, – на бегу ответил солдатик. – Завтра у нее первое выступление, так она третий день летает как ненормальная!
Заикин посмотрел вверх и расплылся в счастливой улыбке.
Неподалеку, около ангаров, стояла группа офицеров и штатских. Вокруг суетились служители аэродрома и солдаты из воздухоплавательной команды.
Кто-то из офицеров подозвал служителя, показал на Заикина и его извозчика и что-то приказал.
Служитель подбежал к Заикину и строго сказал:
– Сударь, здесь посторонним не положено! Извольте отсюда.
– Я вот тебе сейчас покажу «не положено», – усмехнулся Заикин и снова уставился в небо.
Служитель повернулся к группе офицеров и прокричал жалобно:
– Они не желают и грозятся!
Все повернулись в сторону Заикина, и один из штатских вдруг всплеснул руками:
– Господи! Да ведь это же Заикин! Иван Михайлович!.. Ваня! Ванечка!!! – и бросился к Заикину.
Это был Петр Осипович Пильский.
* * *
В центре группы стоял высокий военный в длинной шинели. Здесь же были подполковник Ульянин, поручик Горшков, Габер-Влынский и Михаил Ефимов.
– Ну вот, – сказал высокий военный, – я наконец с ним и познакомлюсь...
Заикин и Пильский поцеловались трижды, радостно разглядывая друг друга, и Заикин спросил:
– Какими же судьбами, дружочек ты мой сердешный? А, Петр Осипович?
– Мне заказали серию статей. Вот я и здесь. Тебя не спрашиваю. – Пильский показал на круживший над ними аэроплан и добавил: – Давно ждем тебя... Пошли! – И повел Заикина к группе.
– А Клава скоро на посадку пойдет? – спросил Заикин.
– Минут через двадцать. Успеешь, международный донжуан!
Они подошли к группе военных и штатских, и молоденький Горшков в порыве дружеских чувств хотел было броситься к Заикину, но Ульянин сдержал его:
– В присутствии великого князя, поручик, вы могли бы проявлять свои эмоции с меньшим рвением! – Затем он отступил в сторону и с легким поклоном сказал высокому военному: – Ваше императорское высочество, позвольте представить вам нашего товарища, известного борца и авиатора господина Заикина Ивана Михайловича.
– Рад познакомиться, – протянул руку великий князь. – Много хорошего мне рассказывал о вас покойный Лев Макарович Мациевич.
– И я рад, ваше сияте... Виноват. Ваше императорское превосходи... – запутался Заикин и смутился.
– Просто Александр Михайлович, – выручил его великий князь.
– Простите великодушно, Александр Михайлович, – сказал Заикин. – Я, знаете ли, с дороги... С поезда прямо на могилку ко Льву Макарычу. Посидел, повспоминал, поплакал, да и сюда... Так что голова кругом, Александр Михайлович...
Великий князь взял Заикина под руку, отвел его на несколько шагов от общей группы и сказал:
– Я слышал, вы разбились в Харькове? Как это произошло?
Заикин посмотрел в небо на аэроплан де ля Рош. Великий князь тоже посмотрел вверх и улыбнулся:
– У нас еще есть время. Баронесса произведет посадку минут через пятнадцать.
Заикин испуганно глянул на великого князя, но тот был уже серьезен и ждал ответа на свой вопрос. И Заикин сказал:
– Первый блин – комом. Александр Михайлович. Так рвался из-за границы на родину, а потерпел сразу же неудачу...
– Из-за чего?
– Я ему говорю: «Лететь нельзя – ветер больно сильный».
– Кому?
– Господину харьковскому полицмейстеру... А он мне: «Нет, полетите!» Я говорю: «Аэроплан сломаем, и никакого удовольствия публика не получит». А он: «Летите, и все тут. Иначе вы из кассы ни копейки не получите!» А ветер кошмарный! Прямо с ног валит. Ну, куда денешься, полетел. Круг сделал, стал на посадку заходить, меня как у самой земли швырнет! Перевернулся и об землю! Ну, неделю отлежался, очухался. А полицмейстер все равно выручку арестовал. Говорит: «При таком положении дел полет считаю несостоявшимся...»
Великий князь остановился.
– Иван Михайлович, а не согласитесь ли вы стать инструктором в школе военных летчиков? Мне кажется, что вам очень пошла бы офицерская форма с погонами капитана воздушных сил России. Вы будете хорошо обеспечены, и, надеюсь, вам тогда не придется сталкиваться с господами харьковскими полицмейстерами.
– Что вы, Александр Михайлович! Я ведь сильно малограмотный...
– Не словесности же вы будете обучать курсантов, а практике. Воздухоплаванию.
– Мы как-то во Франции после полетов шли с Львом Макарычем, а мимо нас ученики разных наций в отель спешили. Лев Макарыч посмотрел на них и говорит: «Неужто когда-нибудь эти ребята будут воевать друг против дружки на аэропланах?» А я ему говорю: «Бог с тобой, Лев Макарыч... Что за страсти ты говоришь?!» А оказывается, вполне возможно такое, а, Александр Михайлович?
– Во всяком случае, нам нужно быть готовыми к защите отечества.
– Не обижайтесь, Александр Михайлович, – мягко сказал Заикин. – Гром грянет – первый взлечу, а пока...
– Хорошо, Иван Михайлович.
Заикин оглядел великого князя с ног до головы и хмыкнул.
– Что вы? – спросил великий князь.
– Хорошим борцом могли бы быть, ваше императорское высочество, судя по комплекции, – рассмеялся Заикин.
– Только по комплекции, Иван Михайлович, только по комплекции... Во всем остальном я, к несчастью, борец никудышный, как ни грустно в этом признаться, – тихо сказал великий князь.
Садился аэроплан Клотильды де ля Рош. К посадочной полосе побежал француз-механик и спокойно пошел какой-то пожилой господин.
Великий князь и Заикин подошли к общей группе, и, улучив момент, Заикин шепотом спросил у Пильского:
– А где ее антрепренер?
– А вот он. – Пильский показал на пожилого господина. Потом посмотрел на удивленного Заикина и добавил: – С Леже она разошлась окончательно перед самым отъездом в Россию... Она тебя очень ждет.
Садился аэроплан Клотильды де ля Рош. Вот он почти коснулся колесами земли...
...как в эту секунду из мотора полыхнули языки пламени. Аэроплан ударился колесами о землю, подскочил, снова ударился и рухнул, объятый огнем.
– Клава!!! – в ужасе закричал Заикин и бросился к горящему аэроплану.
– Осторожней! Сейчас бензин взорвется!.. – крикнул кто-то.
Но Заикин мчался через все поле, на ходу сбрасывая с себя сюртук. Со всех сторон Коломяжского аэродрома к посадочной полосе бежали люди. Заикин обогнал всех и первым подбежал к искалеченному горящему аэроплану.
Клотильда де ля Рош без сознания лежала под исковерканной конструкцией.
– Клава... Клавочка! – бормотал Заикин и расшвыривал тяжеленные огненные обломки в разные стороны.
Он схватил огромный остов фюзеляжа и с диким напряжением оторвал его от земли.
– Помогите, кто там есть!.. – закричал он, подставляя плечо под полыхающие шпангоуты.
И в эту же секунду к нему подскочили маленький, тщедушный Петр Пильский и великий князь Александр Михайлович.
Они перехватили у Заикина фюзеляж «Фармана».
– Держи! – крикнул Заикин и, нагнувшись, поднял окровавленную Клотильду на руки.
– Немедленно в мой автомобиль! – крикнул великий князь.
Несколько офицеров бросились на помощь великому князю и Петру Осиповичу Пильскому.
– Бегите за ним! – крикнул подполковник Ульянин Пильскому.
И Пильский побежал за Иваном Заикиным. Обожженный, с кровоточащими руками, в сгоревшей рубашке, Иван Заикин почти бежал с Клотильдой де ля Рош на руках.
За ним семенил Петр Осипович.
– К автомобилю, Ванечка... К автомобилю... – бормотал он.
Но Заикин ничего не слышал. Он смотрел в залитое кровью лицо умирающей любимой женщины и говорил ей на бегу!
– Клавочка... Родненькая ты моя! Это я во всем виноват, скотина я неграмотная. Не смог я твоего нисьмишечки прочитать раньше, все стыдился попросить кого-нибудь...
Де ля Рош открыла глаза, увидела Ивана и слабо улыбнулась.
– Бог ты мой, хорошо-то как! – обрадовался Заикин, и слезы потекли у него по лицу. – Петенька, очнулась она, слава тебе, Господи!
Де ля Рош с трудом сказала несколько слов.
– Что? Что она сказала, Петенька? – на бегу спросил Заикин у Пильского.
– Мне кажется, что я всю жизнь любила тебя, – перевел задыхающийся Пильский.
– И я тебя, солнышко ты мое, бесстрашная ты моя птичка... – сказал Заикин и беспомощно посмотрел на Пильского.
И Пильский повторил то же самое по-французски. Клотильда коротко спросила о чем-то, и Пильский тут же сказал по-русски:
– Я умираю?
– Нет! Нет! Нет! – закричал Заикин в ужасе. – Мы с тобой еще сто лет проживем! И все только счастливо, только счастливо! Мы с тобой над всей Россией летать будем!
И Пильский синхронно переводил Клотильде де ля Рош все, что кричал Иван Заикин.
Они бежали через все поле – Заикин, держа на руках Клотильду де ля Рош, и маленький задыхающийся Петр Осипович Пильский.
Де ля Рош слабо улыбнулась и произнесла два слова.
– Она просит поцеловать ее, – перевел Пильский.
– Сейчас... Сейчас...
Де ля Рош настойчиво повторила эти два слова. И Пильский снова перевел:
– Поцелуй ее.
Заикин замедлил бег и с великой любовью, боясь причинить ей лишнюю боль, поцеловал ее.
И в эту же секунду голова Клотильды де ля Рош откинулась, и глаза ее, устремленные в небо, застыли в мертвой слепоте.
Заикин остановился посреди поля, медленно опустился на колени, да так и остался, осторожно и нежно покачивая на руках тело Клотильды де ля Рош, словно не умерла она, а только уснула и он очень боится ее разбудить.
* * *
К одесскому вокзалу медленно подкатывал петербургский поезд.
В купе спального вагона молча сидели Заикин и Пильский. Вещи были собраны, котелки на головах. Сейчас выходить.
Остановился поезд. Пильский и Заикин встали, взяли свои вещи и, не говоря ни слова, пошли к выходу.
Афиши о полете Заикина украшали здание вокзала.
На перроне стояли Куприн, Ярославцев, Риго, франтик и Пташников. Чуть поодаль – группа чисто одетых торжественных амбалов. Старый портовый грузчик, который преподносил Заикину «козу» на арене одесского цирка, держал в огромной лапище один георгин.
Заикин и Пильекий сошли на перрон и сразу же попали в объятия встречающих.
Куприн тихонько сказал Заикину:
– Мы все знаем,. Ванечка.
Усы Заикина дрогнули.
– Тем лучше. Не будет нужды пересказывать.
Стоявший сзади всех Травин передал Пташникову хлеб-соль на вышитом полотенце, и Дмитрий Тимофеевич с низким поклоном протянул его Заикину.
– Ну, здравствуй, Иван Михайлович! – начал Дмитрий Тимофеевич. – Здравствуй, ты наш богатырь, превозмогший все науки ради большого и светлого...
– Здравствуй, Дмитрий Тимофеевич, – прервал его Заикин. – Здравствуй, благодетель ты мой...
Он сунул хлеб-соль франтику, который тут же отщипнул кусочек, попробовал и презрительно сказал Шарлю Риго:
– Чтоб я так жил, что эта краюха была испечена по случаю отмены крепостного права.
Поближе подвинулась группа огромных молчаливых грузчиков.
– Мы, Ванька, тебя провожали. Мы тебя и встречаем, – сказал старый амбал и протянул Заикину георгин.
Заикин крепко расцеловался с ним и сказал Ярославцеву:
– Откупи самый лучший ресторан на всю ночь! – Повернулся к старому амбалу и попросил: – Скажи всем портовым грузчикам, всей босоте приморской, кто меня помнит и любит, что Ванька Заикин приглашает их ужинать ради встречи. И пусть кто в чем приходят. Фраки не требуются. – И пояснил всем, кто его встречал: – Я сегодня хочу только со своими быть. Я последнее время терял близких мне людей, и в какую-то минуту показалось, что я остался совсем один. Вот я и хочу сегодня убедиться в своей ошибке...
* * *
В самом лучшем ресторане Одессы, среди плюша, амурчиков и золотой лепнины по стенам, шел дым коромыслом.
Гремел оркестр, метались затянутые во фраки официанты, плясали грузчики с портовыми босяками, шли споры про то, как ловчее спускать грузы в трюмы, рассказывались невероятные истории о легендарных силачах-амбалах и пелись разные песни. И ни одной женщины.
Куприн, Заикин, Ярославцев, Пильский, Саша Диабели, Риго и франтик сидели за отдельным столом. Перед Заикиным стоял стакан с молоком, и он потихоньку тянул из него маленькими глотками.
– Не простит тебе Пташников! – говорил Ярославцев Заикину. – Не простит!
Заикин окинул взглядом зал, улыбнулся и внимательно посмотрел на каждого из своих друзей:
– Плевать. Я ему завтра из своей доли сбора остаток долга выплачу – и аэроплан мой!
– Ти-ха!!! – громовым голосом рявкнул старый амбал.
Оркестрик сбился и испуганно замолчал.
Остановились танцующие пары. Мимо пробегал официант с подносом. Старик перехватил его за шиворот, приподнял над полом и назидательно произнес:
– Ну, сказал же тиха. Куда ты мечешься?
Он осторожно поставил официанта на пол, и тот замер в ужасе.
– Ванька! – сказал старый амбал и поднял стакан с водкой. – Я к тебе обращаюсь. Встань!
Заикин встал.
– Мы тебе про чувства свои говорить будем. Только ты, господин Куприн, не смейся, ежели я что не так скажу.
– Что ты, Петрович! – сказал Куприн. – Как можно?
– А чувства, Ванька, у нас к тебе вот какие: вроде как у старой портовой шлюхи, которая всю жизнь путалась черт-те с кем за корку хлеба и за стакан кислого вина, а потом, когда жизнишка ей показалась и вовсе конченной, вдруг невесть от кого ребеночка родила. Представляешь, Ванька, принадлежала эта бедолага всем и каждому, а у самой ей ничего за душой не было. А? И вдруг ей Бог ребеночка послал! Да как же она должна его любить, как ограждать должна от своей мерзкой жизни?! А ежели он, ее молитвами, и впрямь хорошим человеком вырос, да еще и талантом сподобленный, как же она им гордиться должна! Как она в этой гордости должна возвыситься надо всеми, кто ею помыкал раньше?! Вот мы и гордимся тобою, Иван, что ты из чрева нашего вышел... А ежели ты там на аэроплане покалечишься или бороться да железо гнуть устанешь, а то и просто сердцем ослабнешь – ты приходи к нам в порт обратно. Мы тебя завсегда ждать будем. Хоть ты теперь как авиатор только молоко и трескаешь...
Зал чуть не рухнул от криков, аплодисментов и хохота.
– Шура, – сказал франтик Шарлю Риго и смахнул слезу, – это Одесса... Это моя Одесса.
* * *
У закрытых дверей ресторана стояли городовой и швейцар.
Подъезжали коляски к ресторану, подходили господа с дамами, спрашивали изумленно:
– В чем дело? Почему закрыт ресторан?
А городовой отвечал бесцветным голосом:
– Проезжайте, господа. Не велено.
– Но ресторан же работает?! – возмущались господа.
И тогда швейцар пояснял:
– Иван Михайлович гуляют.
* * *
Через несколько дней писатель Александр Иванович Куприн впервые в жизни поднялся в воздух на аэроплане, управляемом Иваном Михайловичем Заикиным. А еще немного времени спустя Куприн написал об этом рассказ «Мой полет».
«... В очень ненастную, переменчивую одесскую погоду Заикин делает два великолепных круга... достигает высоты пятисот метров.
... Несмотря на то что на аэродроме почти что не было публики платной, однако из-за заборов все-таки глазело несколько десятков тысяч народа, Заикину устроили необыкновенно бурную и несомненно дружескую овацию.
Как раз он проходил мимо трибуны и раскланивался с публикой, улыбаясь и благодаря ее приветственными, несколько цирковыми жестами. В это время, бог знает почему, я поднял руку и помахал. Заметив это, Заикин наивно и добродушно размял толпу, подошел ко мне и сказал:
– Ну что ж, Ляксантра Иваныч, полетим?
Было очень холодно, и дул норд-вест. Для облегчения веса мне пришлось снять пальто и заменить его газетной бумагой, вроде манишки. Молодой Навроцкий... любезно предложил мне свою меховую шапку с наушниками. Кто-то пришпилил мне английскими булавками газетную манишку к жилету, кто-то завязал мне под подбородком наушники шапки, и мы пошли к аэроплану.
Садиться было довольно трудно. Нужно было не зацепить ногами за проволоки и не наступить на какие-то деревяшки. Механик указал мне маленький железный упор, в который я должен был упираться левой ногой. Правая нога моя должна была быть свободной. Таким образом, Заикин, сидевший впереди и немного ниже меня на таком же детском креслице, как и я, был обнят моими ногами.
...пустили в ход пропеллер.
... Затем ощущение быстрого движения по земле – и страх!
Я чувствую, как аппарат, точно живой, поднимается на несколько метров над землей и опять падает на землю и катится по ней и опять поднимается... Наконец Заикин, точно насилуя свою машину, заставляет ее подняться сразу вверх.
... Мне кажется, что мы не движемся, а под нами бегут назад трибуны, каменные стены, зеленеющие поля, деревья, фабричные трубы.
Гляжу вниз – все кажется таким смешным и маленьким, точно в сказке. Страх уже пропал. Сознательно говорю, что помню, как мы повернули налево и еще и еще налево. Но тут-то вот и случилась наша трагическая катастрофа...
Сначала я видел Заикина немножко ниже своей головы. Вдруг я увидел его голову почти у своих колен... С каким-то странным равнодушным любопытством я видел, что нас несет на еврейское кладбище, где было в тесном пространстве тысяч до трех народа.
... Заикин в эту трагическую секунду сохранил полное хладнокровие. Он успел рассчитать, что лучше пожертвовать аэропланом и двумя людьми, чем произвести панику и стать виновником нескольких десятков человеческих жизней. Он очень круто повернул налево. И затем я услышал только треск и увидел, как мой пилот упал на землю.
Я очень крепко держался за вертикальные деревянные столбы, но и меня быстро вышибло с сиденья, и я лег рядом с Заикиным.
Я скорее его поднялся на ноги и спросил:
– Что ты, старик? Жив?!
Вероятно, он был без сознания секунды три-четыре, потому что не сразу ответил на мой вопрос, но первые его слова были:
– Мотор цел?»
* * *
– Мотор цел?.. – снова спросил Заикин у подбежавшего Шарля Риго.
– Вы – герой, мсье, – торжественно сказал Риго, помогая подняться Заикину. – Для меня это большой престиж, что я работаю с вами.
– Поди ты к черту!.. – простонал Заикин. – Эк тебя понесло! Ляксантра Иваныч! Не убился?
– Вроде бы нет, – ответил Куприн.
Со всех сторон бежали к аэроплану люди. В ложе Пташннков говорил Травину:
– Немедленно, как только они уедут, пригласите судебного пристава опечатать аэроплан, ангар и запасные части. Идея себя изжила. Бабочки-однодневке должны к вечеру умирать, как это ни грустно. Сообщить судебному приставу об остатке долга нашего авиатора.
* * *
В номере гостиницы врач осматривал Заикина. Тут же сидели удрученные Куприн, Пильский, Саша Диабели и Ярославцев.
Распахнулась дверь, и в номер ворвались Шарль Риго и франтик в диком возбуждении.
– Иван Михайлович! – с ходу завопил франтик. – Такая шкода, что вы и представить себе не можете! Эти байстрюки!
Вечно спокойный и невозмутимый Риго что-то вопил по-французски и потрясал кулаками.
– Тихо, Шурик! Тихо!.. – крикнул франтик. – Иван Михайлович! Они опечатали «фармашку» и не пускают нас его чинить! Как вам это нравится?!
– Кто опечатал? – потрясенно спросил Заикин и встал.
– Пташниковы! – закричал Риго и стал ругаться на своем родном языке.
– Братцы,.. – Заикин обвел глазами друзей и растерянно развел руками. – Как же это так, братцы? Что же мне теперь делать?
* * *
Несколько журналистов одесских газет под предводительством Пильского и Саши Диабели стояли в конторе Дмитрия Тимофеевича Пташникова и строчили в блокноты.
По всей вероятности, Дмитрий Тимофеевич решил не церемониться и говорил поэтому нормальным светским языком:
– Я решил покончить с воздухоплаванием.
– Почему бы вам не перекрасить Черное море? – злобно спросил Пильский.
– Это мое предприятие, и я волен продолжать его существование или закрыть. Так же как любой из моих магазинов.
– Чем вызвано подобное решение? – спросил Саша Диабели.
– Мне сейчас необходимо освободить и себя, и весь свой капитал для организации нового большого дела.
– Но ведь все ваши затраты на аэроплан и обучение Заикина возмещены. Его полеты приносят вам чистый доход, – сказал один из репортеров.
– Существует еще одна грань моего решения – моральная. Мне не хотелось бы выглядеть в глазах общества этаким купцом-эксплуататором прекрасного, смелого и уважаемого Ивана Михайловича Заикина...
– Тогда передайте Заикину безраздельные права на аэроплан и расторгните с ним контракт, – сказал Пильский.
– И рад бы, но не могу, – улыбнулся Пташников. – К сожалению, за ним существует зарегистрированный судебным приставом остаток долга в четыре тысячи рублей.
– А если общественность поможет господину Заикину возместить вам и этот долг – вы аннулируете договор? – спросил Пильский.
– Господа, я закрываю предприятие и не собираюсь делать никаких движений ни в ту, ни в другую сторону. Надеюсь, в своих репортажах вы не исказите смысл сказанного мною?
– Вы подлец! – крикнул Петр Осипович Пильский и в ярости выскочил за дверь.
– Прощайте, господа, – снисходительно улыбнулся Пташников и встал из-за стола.
* * *
Спустя некоторое время один из журналистов стоял в своей редакции, и редактор говорил ему:
– Не сходите с ума, Сема! Неужели вы думаете, что я буду сталкиваться лбом с Пташниковыми?! Что мы тогда будем кушать с вами, Сема? Вы об этом подумали?
* * *
Второму журналисту его редактор ответил так:
– Уберите все ваши авторские домыслы и выводы, и я напечатаю чистое интервью – вопросы и ответы. Причем учтите – в самом уважительном тоне. Только в уважительном!
* * *
Взбешенный Саша Диабсли выскочил из кабинета своего редактора с криком:
– Я давно хотел плюнуть на ваш паршивый листок! На мой век газет хватит! Получше вашей!
Вслед ему выскочил редактор и крикнул:
– Если вы будете поднимать кампании против уважаемых людей города, на вас и пипифакса не хватит! Босяк!
* * *
– Хорошо, Петя, – сказал четвертый редактор Петру Осиповичу Пильскому, – давай попробуем напечатать. Что из этого получится, кроме неприятностей, понятия не имею. Ты пойдешь под псевдонимом?
Маленький, худенький Пильский гордо выпятил грудку:
– Что?!
Редактор сдержал улыбку и сказал:
– Прости, пожалуйста.
Он поднял колокольчик и позвонил. В кабинет вошла сухопарая девица. Редактор передал ей рукопись Пильского и сказал:
– В набор.
* * *
В столовой дома Пташниковых вся семья пила чай. Сидел и Травин.
– Севастопольской военной школе летчиков срочно требуются аэропланы любых конструкций, – сказал Травин.
– Вот и продайте им наш аппарат за восемьдесят пять процентов изначальной стоимости, – сказал Дмитрий Тимофеевич. – Это примерно в три раза превысит сумму долга Заикина.
– Не очень ли дорого, дядя? – спросил один из племянников.
– Ко Христову дню яички всегда дороги, – сказала добрейшая старушка Анна Ивановна.
Пташников улыбнулся и погладил ее по пухленькой ручке.
– Там же одни обломки, – сказал другой племянник.
– Но это обломки аэроплана, а не забора, – жестко ответил Дмитрий Тимофеевич.
– Но если продажей этой рухляди вы перекроете долг Заикина в три раза, может быть, мы простим Ивану четыре тысячи? – спросил третий.
– Зачем же? – удивился Дмитрий Тимофеевич. – Мы слегка повременим, чтобы не восстанавливать против себя мнений, а через полгода... – Он повернулся к Травину: —...или того раньше начните взыскивать с него долг равными частями в судебном порядке.
– Слушаюсь, – ответил Травин.
– Грешить надо меньше, дорогие мои племяннички, – сказал Пташников, – тогда и на благотворительность не потянет!
– Кому еще вареньица положить? – спросила Анна Ивановна.
* * *
Наутро Саша Диабели и Петр Осипович Пильский шли по Дерибасовской.
– Почему я мог настоять на том, чтобы мой материал напечатали, а ты ограничился праведной истерикой и хлопнул дверью? – раздраженно говорил Пильский. – Меня уже сегодня читает вся Одесса, а ты так и будешь ходить со своей интеллигентной фигой в пустом кармане. Пожалуйста, смотри!
И Пильский показал Диабели на трех молодцеватых приказчиков, которые стояли у дверей какого то магазина и проглядывали газету.
– Я ручаюсь, что они читают мою статью! – гордо сказал Пильский. – И ручаюсь, что она вызовет необходимый резонанс!
Приказчики услышали голос Пильского и посмотрели в его сторону.
Пильский тщеславно улыбнулся им. Один из приказчиков поклонился и подошел к Пильскому и Диабели.
– Извините великодушно, – сказал приказчик и приподнял картуз. – Кто из вас будет господин Пильский?
Пильский торжествующе посмотрел на Диабели и сказал:
– Это я.
И тут же получил такой удар по физиономии, что отлетел чуть ли не на середину мостовой.
Саша бросился поднимать Пильского. Когда ему с великим трудом удалось поставить Петра Осиповича на ноги, уже не было никаких приказчиков, и дверь магазина была закрыта. А над магазином во всю длину висела вывеска: «Мануфактура бр. Пташниковых».
* * *
В одесском порту Заикин, Куприн, Ярославцев, Саша Диабели, франтик и Пильский провожали Шарля Риго во Францию.
У Петра Осиповича один глаз заплыл черно-голубовато-желтым цветом.
Собрались у пассажирского трапа, около вахтенного – молоденького французского матросика.
Неподалеку по грузовому трапу шли знакомые грузчики, сгибаясь под огромными тюками. Когда шли обратно, махали Заикину рукой и кричали:
– Здорово живешь, Иван Михайлович!
На Шарле Риго было широкое пальто балахоном, в котором франтик привез его в Харьков, у ног стояли тот же чемодан и портплед. К чемодану была привязана балалайка. Уезжал Риго в косоворотке.
Пили шампанское прямо из горлышка, пуская бутылку по кругу.
Заикин глотнул в свою очередь, скосил глаза на Пильского:
– Я тебя дома бодягой натру, враз снимет.
– Я им всем покажу! – взъярился Петр Осипович. – Мерзавцы! Развели опричнину в центре такого города! Это ты все виноват! – накинулся он на Диабели. – Если бы не ты, я разорвал бы их в клочья!
– Петя, побойся Бога! – жалобно сказал Диабели. – Я-то тут при чем?!
– И верно, Петенька, ни при чем он, – ласково сказал Заикин и смочил в шампанском платок. – На-ко, приложи пока... Вот меня, жаль, там не было! Я б им ноги повыдергивал, бандюгам паршивым. Прикладывай, прикладывай...
Пильский сначала глотнул из бутылки, потом приложил платок к глазу.
– А что, если всем собраться и разгромить их лавочку к чертовой бабушке? – возбужденно сказал франтик. – Устроить им тысяча девятьсот пятый год, а?
Куприн взял бутылку у Пильского, отхлебнул и протянул ее франтику:
– На, успокойся. Будет им пятый год, будет еще какой-нибудь... Не пройдет и десятка лет, как будет. Просто не может не быть!
Заикин встревожился:
– Это ты про что, Ляксантра Иваныч? Про бунт, что ли?
– Про революцию, – сказал Риго и протянул руку за бутылкой.
– Нет, – сказал Заикин. – Это сейчас ни к чему. Это только приостановит развитие России.
– Батюшки-светы! – воскликнул Пильский. – Это ты откуда же таких премудростей набрался?!
Заикин простодушно ответил:
