Ксения Корнилова
Дженга: разжигая пожары

– Уходишь?

Этьен вертел в руках новую фигурку какого-то невиданного существа – длинный змей или дракон с блестящей чешуей, – недовольно морща лоб, от чего казался старше своих лет.

“Интересно, как прошло свидание?”, – закралась мысль в голову Леони, но она ее тут же прогнала – не ее это дело.

– Да, попробую устроиться на работу.

– Ясно. Возьми ключи. Я, может быть, уйду сегодня пораньше.

“Ну точно – женщина”. – чуть не прыснула от внезапно накатившего смеха девушка. Почему-то было непривычно и странно представлять этого угрюмого мужика с кем-то в более или менее романтических отношениях.

– Свидание? – ляпнула внезапно даже для себя Леони.

Этьен Ле Гро удивленно обернулся, но в его глазах не было ни раздражения, ни даже злости. Скорее с трудом скрываемый смех.

Он промолчал, ничего не сказал. Поставил на свободное место на полке успевшую остыть фигурку и начал перебирать бутылки.

Леони попятилась назад, чувствуя, как сгорает от стыда. И что ее дернуло спросить его об этом?

На улице было тепло, даже жарко. Взглянув на солнце, девушка попыталась рассмотреть тончайшие нити его лучей, но тщетно. Воспоминания о сне вернулись. Они были одновременно и приятными, и пугающими. А еще – такими живыми, что было трудно поверить, что все это лишь фантазия, выдумка измученного последними событиями подсознания.

– Пам-пам-па-пам, – промурлыкала себе под нос Леони, забралась на велосипед и крутанула педали.

Ехать было недалеко. Уже через десять минут она стояла у прозрачных дверей маленькой пекарни. Внутри было тесно, но уютно и одуряюще пахло свежеиспеченным хлебом. Лишь мельком взглянув на пару круглых столиков, девушка прошла к стеклянной витрине и нервно сглотнула – хрустящие эклеры, начиненные кремом круассаны, влажный клафути, слоистый мильфей с карамельной корочкой, сдобные булочки и пирожки – она никогда не любила мучное, но сейчас готова была наброситься на блестящие от глазури пирожные.

– Вы что-то хотели?

Услышав звонок колокольчика на двери в зал вышла пышная, как ее сдобная выпечка, женщина лет сорока. Румяные щеки, раскрасневшиеся от жара печей, аккуратно убраны в пучок и спрятаны под белую шапочку волосы, ресницы густо накрашены, губы лоснятся от розовой помады. Она была воплощением своей профессии, и это притягивало.

– Я слышала, вам требуется помощник. – как можно более открыто улыбнулась Леони, еще больше сутулясь, чтобы не выглядеть слишком высокой по сравнению с хозяйкой.

– Все верно, – от глаз побежали морщинки. – У вас… есть опыт?

На секунду повисло молчание, но тут же, стряхнув с рук белоснежные пылинки муки, женщина добавила:

– А, все равно! – и засмеялась. – Тут у меня не космодром. Только нужна справка от врача. У вас она есть?

– Н-нет, – стушевалась Леони. – Но я сделаю.

“Осталось найти деньги”.

– Хорошо. Тогда приходи, когда будет готово. – хозяйка пекарни помолчала, разглядывая посетительницу. – Меня зовут Элен.

– Я Леони.

– Леони. У тебя очень необычная внешность, Леони.

Девушка пожала плечами, будто не понимала, о чем идет речь, и привычным движением поправила прядь волос за ухом. Она не стеснялась ни своей лопоухости, ни веснушек, ни глаз разного цвета, ни слишком длинного тощего сутулого тела. В их сиротском приюте было много таких необычных детей, а потому их редко брали в приемные семьи – то ли боялись осуждения, то ли просто считали их пришельцами с другой планеты.

– Ладно. Я пойду тогда. До свидания.

– Погоди! – спохватилась Элен.

Зашуршал бумажный пакет, в аккуратную картонную коробочку с эмблемой и названием пекарни уместился эклер с фисташковым кремом и три толстеньких пирожных шу.

– Спасибо.

Леони взяла пакет, словно это бесценное сокровище и выбежала за дверь, будто боялась, что Элен передумает и заберет его. Внутри плескалась немая радость: у нее скоро будет работа! А пока – впереди летний день без единого облачка.

У реки пахло илом, цветами и влажной землей. В высокой траве лениво копошились насекомые, жирный шмель пытался пристроиться на цветок, но тот прогибался под его весом, и опрокидывал непрошенного гостя вверх ногами. Леони сидела в одном нижнем белье мокрая после купания, едва заметно вздрагивала под порывами ветра, слушала стрекот кузнечиков и щебетание птиц, растягивала удовольствие, откусывая маленькие кусочки воздушного эклера, и мурлыкала себе под нос.

– Пам-пам-па-па-пам.

Закинув в рот последний кусочек, девушка завалилась в траву и закрыла глаза. Так хорошо! Почти также хорошо, как в ее сегодняшнем сне.

***

Домой удалось вернуться только под вечер. Не то, чтобы Леони была чем-то занята, просто Этьен должен был уйти пораньше, а значит делать там особо нечего. Хотя и в его компании вряд ли можно было надеяться на интересную беседу.

Катя велосипед рядом с собой (не хотелось взбираться на жесткую сидушку разгоряченным солнцем телом) Леони пыталась поймать хотя бы одну зазевавшуюся мысль, но ничего не получалось. Пожалуй, впервые в жизни ей не хотелось в тысячный раз перемалывать скелеты прошлого или заглядывать далеко в будущее. Хотелось остановиться в этом дне, задержать мгновение блаженного предвкушения, напитанного словно губка совсем детским любопытством.

Все это растаяло, едва, вывернув на пустынную улицу, Леони заметила отблески пламени.

“Пожар!”. – кровь прилила к лицу, щеки горели.

До нее не сразу дошло, что горит мастерская, где на втором этаже остались все ее вещи. Ее только что приобретенный дом!

– Мамочки, мамочки, мамочки! – затараторила девушка онемевшими от страха губами.

Пытаясь побороть всколыхнувшуюся панику, она бросила велосипед прямо на дороге и кинулась вперед, замедляя шаг по мере приближения к огню, обернулась по сторонам, силясь понять, что делать дальше, нащупала телефон в кармане платья, судорожно набрала три знакомые цифры и выпалила в динамик адрес.

– Мамочки, мамочки, мамочки!

И только потом заметила старый пикап Этьена Ле Гро на подъездной дорожке.

“Он же должен был уехать…”

Сердце сжалось.

– Нет, нет, нет.

Криков не слышно. Может, вызвал на такси? Собрался выпить вина за ужином, или…

“Дура, кого ты обманываешь?!”.

Огонь пожирал темно-серые стены, бил стекла. Черный дым поднимался высоко в небо и растворялся в затянувших к вечеру горизонт облаках, пачкал их, превращая в грозовые тучи.

Страх сковал Леони, лишил возможности думать. Каждая секунда растягивалась в бесконечность и сосредотачивалась на одном: почему не слышно звуков сирены? Ощущая кожей тепло разбушевавшегося пламени, она вдруг вспомнила сегодняшний сон – жаркое живое солнце дышало, манило, тонкая нить опаляла невесомые прозрачные пальцы. И так приятно было ощущать это жжение…

Это не имело ничего общего с реальностью – стоит кому-то зайти внутрь, и он либо сгорит, либо задохнется от едких паров дыма. Безрассудно, нелепо, бессмысленно – умереть обоим вместо того, чтобы ей одной остаться жить. Но в сторону условности – полчище мыслей обрушилось разом, лишая воли и разума.

Леони выронила мокрый от вспотевших ладоней телефон и побежала к крыльцу. Сердце колотилось так быстро, что она даже не чувствовала его пульсацию, а просто вибрировала на одной частоте с вырывающимися языками пламени. Она никогда не была так близко к огню, тем более неуправляемому, безжалостному, голодному. Она чувствовала его жар, вдыхала горячий воздух, обжигающий легкие, но остановиться уже не могла, даже если бы очень захотела.

Дверь поддалась легко. Сюда огонь еще не добрался, а значит можно сделать попытку…

– Этьен! Этьен!!! – голос писклявый, механический, словно верещит заржавевшая говорящая кукла.

К черту “мсье” и скромность. К черту привычку аккуратно заглядывать внутрь и прислушиваться, каждый раз ожидая, что ее прогонят прочь.

– Этьен!

Горло разрывало от крика, но ответа не было. Обернувшись назад лишь на мгновение, вдохнув застывший воздух, Леони ступила на деревянные доски, выстилающие пол, и бросилась вдоль коридора.

“Скорее, скорее!”, – пульсировало в голове.

Уже из прихожей было видно, что горела мастерская. Нелепо надеяться, что Этьен (если он действительно там) еще жив. Был бы жив – смог бы выбраться, путь отступления свободен!

Но раздумывать времени не было. Через секунду оказавшись в дверном проеме, Леони сразу отпрянула – языки пламени лизнули веснушчатую щеку, пахнущую илом, дотронулись до мокрых волос, зашипели от возмущения и чуть отпрянули назад, как расступаются поданные перед повелителем, давая ему пройти.

Этьен лежал в углу под придавившими его стеллажами, заваленный стеклянными фигурками. Голова разбита, на коже запеклась почти черная кровь. Огонь уже подбирался к нему, ласкал неприкрытую кожу, раздевал, оставляя от одежды только черный пепел.

– Этьен! – заверещала снова Леони и бросилась к нему.

Жуткое зрелище и еще более жуткий запах горящей плоти охладили ее пыл, но не могли остановить. Протянув руку к охваченному пламенем стеллажу, девушка с удивлением уставилась на то, как гаснет, отступает, задыхается огонь от ее прикосновений, не решаясь притронуться к ней еще раз.

“Что за черт?!”, – пронеслась в голове мысль и тут же пропала: некогда думать!

Потянув за стеллаж, Леони с третьей попытки удалось его сдвинуть. Посыпались фигурки, зазвенело по опаленным огнем доскам стекло. Изловчившись, девушка подхватила Этьена под плечи и потащила к выходу. “Господи, почему так тяжело!”

Тяжело, невыносимо, страшно! Она сама была маленькой стеклянной фигуркой, помещенной в печь заботливыми руками мастера. Вокруг все полыхало, искрилось. С жутким треском падали доски, дребезжало стекло. Огонь не трогал девушку, но дым, проникая в легкие, кружил голову, практически не оставляя шансов на спасение.

Они были уже у выхода из мастерской – протяни чуть-чуть, домучайся…

Но нет. Леони не могла сделать и шага. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, за мгновение до того, как потерять сознание, наглотавшись дыма, она упала на тело Этьена Ле Гро, закрывая от огня.

Какое-то время сознание удерживалось на плаву, как она сама во сне держалась за золотые нити солнца. Лежа без сил, Леони кожей чувствовала близость огня, готового сорваться по чьей-то команде и впиться в податливое обессиленное тело. Но пока он только приглядывался, притрагивался к платью, прожигая насквозь тонкую ткань. Оставалась надежда, что пожарные успеют, а если нет…

Мысль оборвалась. Леони провалилась в темноту.

Жадный ненасытный огонь бушевал еще минут десять или пятнадцать, наслаждаясь случайными жертвами, так кстати подвернувшимися под его горячие руки. Пламя вырвалось из мастерской, прокралось по коридору, поднялось по лестнице, обглодало обои в цветочек и все еще вкусно пахнущий цветами плед. Заглянуло в покрытое патиной зеркало, примерило развешенные в покосившемся платяном шкафу скромные наряды, практически все до одно купленные в местном секонд-хэнде.

Пожарные приехали спустя двадцать минут после звонка. Несколько человек сразу бросились внутрь, другие растягивали жирные шланги, изрыгающие потоки воды. С соседних улиц набежали зеваки, услышав сирены, и теперь толпились, пытаясь разглядеть происходящее и в тайне надеясь – пусть это и неправильно – на трагедию. А что? Жизнь на окраине скучна и однообразна…

Следом приехала “скорая помощь”, из машины посыпались люди в белых халатах, готовые принять возможных жертв.

Сначала вынесли Леони. Аккуратно положили на носилки, начали вентиляцию легких. Кто-то смел ошметки обгоревшей ткани длинного чуть ниже колен платья и с удивлением охнул: “Она не пострадала”.

Огонь не тронул девушку. Пощадил. Должно быть, чего-то испугался или, напротив, невольно залюбовался ее необычной красотой, за которую многие сулили бы миллионы, родись Леони в большом городе.

Куда хуже дело обстояло с мужчиной слегка за сорок – второй жертвой внезапно разгоревшегося пожара. Ему повезло меньше: правая сторона сильно обгорела, тут и там въелись в кожу расплавленные и застывшие осколки стекла, голова разбита.

Но он был жив. Пока еще жив.

Глава 3 – Причудливый танец света и тьмы

В обед удалось запихнуть в себя только пару вилок тушеной капусты с поджаренной до черных боков котлетой и стаканчик вишневого с крупными ягодами желе. От салата Леони отказалась – тот выглядел так, словно его уже кто-то съел и успел наполовину переварить. А вот сладкий чуть кисловатый десерт пришелся по вкусу – в нем отражалась ее теперешняя жизнь: сладость радости “мне удалось выжить!” и разъедающая кислота мысли “куда же мне теперь идти?”.

Шел третий день ее нахождения в больнице и, кажется, последний. Окрашенные в бледно-голубой стены, запах хлорки и лекарств, черные от уличной пыли жалюзи на узких окнах, тусклый свет в коридоре, единственный телевизор в общей комнате и равнодушные взгляды чуть более больных, чем она сама, людей составляли девяносто процентов этих дней. Остальные десять удавалось поспать, проваливаясь в спасительную бездну пустоты.

Врачи отмалчивались, медсестры с любопытством и с некоей ехидцей посматривали в ее сторону. Пару раз заходил полицейский – молодой офицер в темно-синей униформе с самой заурядной внешностью и выражением скуки на лице. Он расспрашивал про пожар, иногда не к месту вставлял вопросы о ее личной жизни, но каждый раз уходил ни с чем.

“Меня не было дома”.

“Нет, я не родственница”.

“Мне, между прочим, уже восемнадцать”.

“Страховка? Я не в курсе”.

Рутинные вопросы без должных ответов.

Время словно застыло, и Леони не хотела, чтобы это когда-нибудь прекращалось, несмотря на отвратительного вида салат и запах болезни и смерти, каким пропитаны все больницы мира. Претила сама мысль о том, что когда ее выпишут, придется заново искать себе дом или возвращаться в бедлам, устраиваемый в ее бывшем доме. Радостное предвкушение будущего сменилось тягостным ожиданием. Словно она смотрела в колодец, пытаясь разглядеть в мутной черной жиже отблески солнца, забывая поднять голову вверх, а взгляд в небо.

Чувствовала она себя на удивление хорошо – явно не так, как полагается жертве пожара, тем более, было с кем сравнить, ведь Этьен Ле Гро пришел в себя только вчера вечером. Он сильно обгорел, отравленное ядом гари тело мучили дикие боли, поэтому его снова ввели в медицинский сон. И хорошо: вряд ли ему бы понравилось видеть и, главное, чувствовать себя пережаренной котлетой, какую подавали сегодня на обед…

Леони привычным жестом пригладила волосы, подумала, что пора бы их подстричь покороче и уставилась в окно. Там, за грязной решеткой жалюзи, на раскаленной солнцем улице, жизнь не останавливалась ни на минуту. Кто-то спешил на свидание в обеденный перерыв, кого-то привезла машины “скорой помощи” (то ли умирать, то ли дать новую жизнь). В голове зудела и чесалась одна и та же мысль: она не хотела уходить отсюда. Можно, конечно, попробовать вернуться в пекарню, где ее ждет с медицинской справкой розовощекая перепачканная мукой Элен, но что-то подсказывало Леони, что эту страницу ее жизни нужно перевернуть, не прочитав.

– Пам-па-па-пам, – безжизненно, просто по привычке, промурлыкала себе под нос девушка, откинула воняющее хлоркой одеяло, свесила длинные еще больше исхудавшие ноги с больничной койки и нащупала кончиками пальцев ледяные кафельные плиты грязно-серого пола.

– Мадемуазель Жервиль? – в голосе полицейского сквозил сарказм.

“Опять ты? И чего ты сюда таскаешься?”.

– Мсье… – Леони попыталась вспомнить его имя.

– Я пришел сказать, что расследование закончено – вы можете быть свободны, к вам больше вопросов нет. – слишком официально, с акцентом на “вы” и “вам”, поэтому не получилось расслышать в его словах хоть нотку настоящего уважения или хотя бы сочувствия. Или это все больничные стены, которые поглощали все, кроме боли и безысходности?

– Отличная новость, – улыбнулась Леони, проигнорировав слово “свободна” и впервые за последние три дня осознав, что ее подозревали в поджоге. Она почувствовала сквозняк, бросила рассеянный взгляд вниз, заметила, что так и сидит с оголенными ногами, быстро забралась обратно на кровать и укуталась одеялом. – А что выяснили? Почему начался пожар?

– Пожарные посчитали, что огонь горел в печке…

– Он всегда там горел. – утвердительно кивнула девушка. – “Ну, или почти всегда”.

– Мы так и поняли. Он… Мсье Ле Гро… Он был что-то вроде… – полицейский скривился, пытаясь подобрать слово.

– Не что-то вроде. И не был – он есть. Вы же видели его работы?

Полицейский неуверенно пожал плечами и со скучающим видом выглянул в коридор.

– Они все сгорели. Мы нашли расплавленное стекло.

– Вот как? – погрустнела Леони. – Жаль… Он их так любил.

“Так любил, что не давал им ни минутой больше двух месяцев на то, чтобы найти себе новый дом”.

– Что ж… – помялся полицейский. Он явно хотел о чем-то еще спросить – не о пожаре и не об Этьене. А может, как раз о нем… Точнее, об их отношениях. Но не решался.

– Была рада познакомиться, – быстро оборвала его терзания Леони и растянула губы в улыбке.

Не терпелось сходить к Этьену, посмотреть, не пришел ли тот в себя. Внутри робко тлела надежда, что не все потеряно. Они найдут новый дом – пусть такой же старый или даже хуже. Устроят там мастерскую, обустроят такую же – в мелкий цветочек – комнату для нее на втором этаже. Она будет готовить завтрак и сидеть в углу, гипнотизируя пламя печи. А может быть, Этьен научит ее также филигранно плавить и выдувать фигурки из стекла.

Леони посмаковала эту мысль, намазала ее тонким слоем недоверия на прежний страх огня и попробовала на вкус.

– Пам-па-па-пам, – опять промурлыкала себе под нос, скинула одеяло на пол, заранее взвизгнув, спрыгнула с кровати и прошлепала босыми ногами до низенькой тумбочки, где лежали принесенные сердобольной медсестрой пара фиолетовых спортивных брюк и затасканная длинная футболка грязно-розового цвета. Лучше, чем ничего – вся ее одежда сгорела. Их с Этьеном пожарные успели спасти, и, видимо раздосадовавшись от того, что у него отняли самое вкусное, огонь сожрал все до последней щепочки.

Петляющий бледно-голубой коридор с чередой выцветших плакатов о вреде курения и профилактике гриппа, вытертый в ромбик линолеум в ржавых пятнах, плоские квадратные светильники, забитые трупиками мошки, на потолке. Вдалеке кадка с искусственными цветами терялась в тени. Этьен лежал на третьем этаже, а значит нужно либо ждать лифт, либо подниматься по лестнице.

Хлопнула дверь, ступеньки поползли вверх. Стараясь не торопиться, Леони пошла поднималась на третий этаж, то и дело останавливаясь – дышать еще было тяжело и больно.

– А если он очнулся? – рассуждала она вслух.

– А если… а если там сидит его… мадам. – прыснула от смеха.

– А если он вообще уже ушел? И даже не зашел к тебе, несчастная ты дуреха.

Наконец заветная табличка. Третий этаж. Палата номер триста два. Помявшись у двери, Леони постучала костяшками пальцев, как делала каждый раз, приходя в гости к мастеру, и аккуратно толкнула дверь.

– Мсь… – “Черт!” – Этьен?

Он лежал на застеленной серыми простынями кровати с закрытыми глазами. “А может, и не было никакой женщины? И свидания не было?”. Впервые в жизни Леони осознала, как мало знает о человеке, к которому бегала почти каждый день последние два года. Слишком поглотили ее собственные проблемы, чтобы умудриться заботиться о ком-то еще. Слишком жалкой она казалась самой себе, чтобы жалеть кого-то рядом.

– Леони? – голос тихий – так карябает ухо противный блестящий жук, заползший с поля желтых цветов.

– Ой, – от неожиданности Леони растерялась. Она не придумала, что скажет или сделает, если вдруг он будет в сознании. – Я… зашла проверить. Как вы?

Этьен Ле Гро едва заметно улыбнулся – его улыбку мог заметить только человек, который вот уже два года оставался в его мастерской и сидел часами, пялясь, как мастер выдувает из стекла фигурки.

– А я… меня скоро выписывают.

– Вот как? Ты… Хорошо, что тебя не было дома. И ты… не пострадала.

“Черт, он наверно и не в курсе, что я пыталась его спасти…Или не пыталась, а спасла?” – промелькнула непрошенная горделивая мысль.

Надо бы подойти поближе, но она боялась – только-только наладившиеся отношения с огнем мог окончательно разрушить вид изуродованного ожогами лица. Она пыталась понять, что чувствует, видя этого ставшего родным чужого мужчину в таком состоянии, но кроме обыденной жалости не ощущала ничего. Так она жалеет бабушку с клюкой, ковыляющей через дорогу. Так она жалеет пьяницу, попавшего в руки дворовой шпане. Так она жалеет щенка дворняги, забившегося под крыльцо.

Сложно сказать, сколько она так простояла, прежде чем поняла, что мастер давно уснул. Скрипнул пол под ее ступнями, мягко открылась дверь. Щелкнул замок, едва слышно простонала дверная ручка. Ей не за чем тут оставаться. И ждать больше нечего. Если ее выпишут прямо сейчас – что ж! Ей все же есть куда идти – вернуться в старую жизнь.