Ксения Корнилова
Дитя Эльфа и Погремушки
Глава 3
К лету жара становилась невыносимой, и передвижная ярмарка все дальше уходила на север. Автотрейлеры останавливались у окраин маленьких городов, намеренно игнорируя мегаполисы, где сложно было справиться с конкуренцией. Возводились шатры, ставились заборы, на деревянные столы выкладывались нехитрые товары и сладости. Аниматоры доставали из сундуков потрепанные костюмы, артисты «Шоу уродов» – свои черные плащи. Все начиналось по новой.
И каждый день, ровно в двенадцать, я выходила вместе со всеми на территорию ярмарки, устанавливала чуть кривой, выторгованный за копейки мольберт и краски, ставила большое кресло и столик с тату-машинкой и чернилами и ждала. Маленьким посетителям я предлагала нанести грим на лицо, а взрослым – сделать настоящую татуировку прямо на ярмарке, под взглядами прохожих. Со времен работы в галерее нательной живописи я точно знала, насколько хорошо это помогает заманить клиентов, и не ошиблась.
Чтобы привлечь больше внимания, я перестала подкрашивать брови и ресницы, зато с особым усердием накладывала на веки огненного цвета тени, контрастирующие на фоне голубой с красным отливом радужки глаз. Волосы распущены и собраны тонким ободком, шея украшена кожаными ремешками, белое платье с глубоким декольте и длинными рукавами свободно развевается под натиском малейшего ветерка, ноги затянуты в грубые ботинки со шнуровкой до колен на высокой рифленой подошве, краешки татуировок на плечах, шее, затылке, ногах. Все это делало меня похожей на хиппи и идеально отражало мою сущность – мою анимо.
Я примирилась с этой частью себя и до конца разобралась со своей миссией: я прятала на телах людей защитный символ: нечеткий полукруг, буква V в центре, выходящая за пределы полукруга, справа от нее две точки, слева – точка, точка, тире, точка. Я видела, как меняется, заново закручивается, светлеет их энергия.
Их анимо.
Они уходили от меня в таком состоянии, будто выпили пару стаканов чистой водки, но пьянил их не алкоголь, а внутреннее преображение. Мне не дано было угадать, чем закончится их путь, но я точно делала максимум возможного.
– Эй-эй, Рэй-Рэй! Нанеси по-быстрому мне грим. А? Тесса возится с Лайлой, как обычно, а скоро на сцену.
Тощая Дейзи. Та самая девчонка с «Шоу уродов». Как я узнала потом, она весила не больше тридцати килограммов, она часто болела, иногда вовсе не могла встать с кровати и идти выступать. Но случались дни, когда энергия била в ней ключом, и оставалось только позавидовать той жизнерадостности, на которой и держалась жизнь в тщедушном теле.
Из всей труппы уродов она нравилась мне больше всего, но назвать нас подругами было нельзя. Они вообще сторонились всех остальных – «нормальных», – предпочитая общаться между собой. Я же потихоньку осваивалась, присматривалась, часто заходила на выступления, и все больше меня наполняла уверенность, что труппа уродов – чистое зло во плоти.
– Хочешь, я тебе еще татуировку набью, – вдруг, повинуясь внутреннему порыву, спросила я. «Получится ли спасти хотя бы одного из них?»
– Татууу, – протянула девушка, сощурив ввалившиеся в череп глаза. – Давай. Вот тут.
Костлявый палец ткнул в правое верхнее веко.
– Вот сюда, кружева… Прикольно будет. Нет?
Я только пожала плечами – насмотрелась и не на такие запросы за время работы в галерее нательной живописи, куда приходили клиенты с самыми извращенными заказами, стараясь выделиться на фоне остальных и привлечь к себе внимание публики.
Пятнадцать минут – и все кончено. Защитный символ – нечеткий полукруг, буква V в центре, выходящая за пределы полукруга, справа от нее две точки, слева – точка, точка, тире, точка – гармонично вписался в кружева, выведенные тончайшей линией по веку Тощей Дейзи.
– Больно, – поморщилась девушка. – Когда заживет?
– Держи. Ухаживай за ней как полагается.
Я протянула листок, который вручала каждому, кто приходил ко мне за татуировкой.
– Заметано.
Тощая Дейзи пригладила топорщащиеся волосы, поправила задравшиеся шорты с рюшами и убежала в главный шатер, где совсем скоро их дьявольская свора начнет свое бесовское представление, призывая собравшихся отказаться от чистой энергии Эссенцио и погрузиться в пустоту Вакуо и предрекая новую жизнь после разрушения сложившегося мироустройства. Я не сразу поняла, зачем они все это делают – зачем сеять зло на планете и обрекать себя на испепеление без возможности возродиться снова, но постепенно, по отрывкам разговоров, до меня начал доходить смысл зловещего плана. Они ненавидели людей. Ненавидели мир, который сперва создал их такими только затем, чтобы посмеяться над их уродством. В этих искалеченных людским мнением и отторжением сердцах не осталось ничего, кроме злобы и мести, жажды разрушения и слабой искорки веры в шанс построить новый мир на пепелище. Вероятно, это мироздание завершится Большим Взрывом, после которого родится новая, лучшая жизнь.
Я докрашивала мордашку девчушки с белокурыми, почти как у меня, волосами, когда полог главного шатра взвился вверх и оттуда вынесли мужчину. Он кричал, дергался, пытался вырваться, брызгал слюной, хватал зубами воздух, желая вцепиться в плоть тех, кто помогал ему выйти. Глаза горели безумием, тело извивалось так, как, скорее всего, не полагается выгибаться человеческим суставам. Его пришлось связать и вывести за ограду, чтобы не пугать собравшихся, которые лишь еще сильнее захотели присутствовать за пологом шатра и сами посмотреть на происходящее.
Людей притягивала темнота. Они готовы были жрать ее глазами, впитывать в свои несовершенные смертные тела, жить с ней и источать в словах, поступках, мыслях. Вакуо овладевало человечеством. Нарушало баланс обмена жизненной энергией между Эссенцио и земным слоем мироздания. Все быстрее приближало апокалипсис – конец всего, где все сущее просто перестанет существовать, разлетевшись на молекулы. Вот и сейчас, смотря, как корчится в муках этот мужчина, они не могли оторвать взгляд – перепуганный, пустой.
– Эй, посмотри, тебе нравится? – я изо всех сил улыбалась, желая привлечь внимание маленького ангелочка, сидящего передо мной с разукрашенным красками лицом. Но девочка как завороженная смотрела в ту сторону, куда только что увели спятившего мужчину.
– А что с тем дядей? – мельком взглянув в протянутое зеркало, спросила она.
– Ему нездоровится. За ним уже едут врачи, – обманывать такую крошку было легко. Но врать себе – все труднее. Смотря, как день за днем люди насилуют душу окружающим развратом, я понимала, что проигрываю эту битву, что нужна большая сила, чем я сама, и ждала, пока хранители Эссенцио пошлют сигнал о скором приближении помощи.
Девочка смахнула волосы за спину и все-таки посмотрела на свое отражение чересчур взрослым для такой крошки взглядом. Я огляделась по сторонам в попытке найти ее отца, который оставил дочку еще полчаса назад, и смогла заметить его в толпе у барной стойки импровизированного салуна.
Внезапная мысль пронзила сознание. Ужалила. Выпустила яд. До омерзения противно стало смотреть, как родители бросали тут детей в надежде насладиться свободным временем и совершенно не беспокоились об их дальнейшей судьбе как минимум пару часов. Решение пришло мгновенно. Пальцы потянулись за острой иглой.
– Давай я еще кое-что нарисую у тебя на руке? – все еще улыбаясь, спросила я. – Вот тут, на запястье.
Девочка нахмурилась, спрятала руки за спиной.
– Зачем?
– Это будет защищать тебя.
Недовольная гримаска.
– На удачу. Только будет немного больно и надо потерпеть. Сможешь не кричать?
Тоненькая рука легла в мою ладонь. Уверенным заученным движением я нарисовала знакомый символ телесной краской, совсем незаметной на бледной коже, лишенной возможности проводить время на солнце из-за патологической необходимости отправлять ребенка то в школу, то в спортивную секцию, либо просто усадить к телевизору – только бы не мешал. Заклеив символ пластырем, я еще раз улыбнулась и погладила малышку по волосам.
– Ты очень храбрая. Это будет наш секрет. Да?
Девочка радостно закивала. Губы кривились от боли, но не настолько сильной, чтобы закричать. Скорее, это просто привычка – устроить истерику, чтобы пожалели.
Подошел ее отец. От него пахло пивом и сигаретами, пальцы перепачканы крошкой соленого арахиса. Он критическим взглядом посмотрел на разноцветную бабочку на горделиво задранной вверх мордашке, хмыкнул, схватил дочь за руку и ушел, забыв поблагодарить. Я этого не заметила – в кресло усаживался бугай, метра под два ростом, с блестящей лысиной и густой бородой. На языке вертелась шутка, которую я иногда вворачивала в беседу, чтобы разбавить напряженность недоверия ко мне как к мастеру, но слова не успели сорваться с губ.
– Вы видели, что произошло? У вас тут первый ряд, – грубый низкий голос соответствовал внешнему виду мужчины.
– Вы про…
– Про этого чудика, которого увезли.
– Его уже увезли? – я вертела в руках альбом с примерами татуировок и смотрела в сторону выхода.
– Да, приехали две машины. Жесть. Ему светит психушка. Я прав?
– Больше похоже на одержимость, – я снова улыбалась во весь рот, стараясь свести свои слова к шутке.
– Даааа, – задумчиво промычал мужчина и, наконец, обратил внимание на альбом у меня в руках. – Посоветуете что-нибудь?..
Дальше, к счастью, разговор завертелся вокруг моей любимой темы – символы и их значение. Об этом я могла говорить часами, да и клиент оказался явно не против послушать. Несколько раз за день на глаза попадалась мордашка с разноцветной бабочкой. С девочки слетела излишняя серьезность, и она просто веселилась. Даже ее смурной отец, все время поглядывающий в сторону бара, не мешал ей получать удовольствие.
Символ работал.
* * *
Меня разбудил шум снаружи у палатки (своего трейлера у меня не было, и приходилось спать на топчане старой гадалки, оставаясь единственной, кто проводил ночь на территории ярмарки). В первые дни казалось страшновато, но зато оставалось много времени, чтобы побыть одной: мне, непривыкшей с детства к толпе и скоплению народа, дневное столпотворение давалось сложнее всего. Оставшись в одиночестве, я приподнимала полог так, чтобы виднелось ночное небо, доставала припасенную коробку свежеиспеченного Толстухой Тессой (еще одной участницей «Шоу уродов») печенья, которое продавали днем посетителям, а все остатки раздавали желающим, забиралась под сшитый из лоскутов чьими-то заботливыми руками плед и погружалась глубоко-глубоко в себя. Я видела тьму, я видела свет. Я видела символы, я разгадывала их значение. Я растворялась в ночном воздухе, ловила телом почти невидимые нити энергии Эссенцио – они наполняли меня для следующего еще более сложного дня. Каждый раз получалось лучше: разум, созданный навязанными обществом постулатами, постепенно сдавался, отступал, позволял моей анимо раскрыться и сверкать, согревая тело приятным теплом. Хотя поначалу рука тянулась включить какой-нибудь любимый сериал, но здешняя кочевая жизнь, так похожая на времена, когда интернета не было вовсе, потрепанные костюмы из прошлых веков, – все это отбивало всякую охоту погружаться в современный мир. Время шло, и я с трудом вспоминала те дни, когда жила в городе, – и, на удивление, умудрялась получать удовольствие.
Теперь никакие огни многоэтажек не могли заменить крышу, сотканную из звезд.
Опять непонятный шорох. Снаружи явно кто-то есть. Пожалев, что по привычке не закрыла полог палатки, я сжалась под лоскутным одеялом, стараясь держаться в тени, слиться с темным силуэтом топчана. Скорее всего, бояться нечего – рядом отдыхала вся труппа передвижной ярмарки, – но все равно стало не по себе.
Мелькнула тень. Откинулся полог главного шатра. Следом за ней, по цепочке, стараясь не наделать много шума, скользнули еще несколько фигур – и все стихло. Терзаемая любопытством, я медленно поднялась, нацепила кофту с капюшоном и осторожно, останавливаясь после каждого шага, пошла вперед. Я на месте – надо незаметно пробраться внутрь или найти точку, откуда можно наблюдать за происходящим. Вот оно! Чуть справа, у самой земли, я заметила небольшой надрез в потрепанной временем толстой ткани, и через секунду мои глаза вглядывались в темноту, хотели рассмотреть происходящее.
По импровизированной сцене ползали тени. Свет луны, пробивающийся через круглое отверстие вверху шатра, подсвечивал блестящую черную ткань капюшонов и влажные, пропитанные горючей жидкостью факелы. Через секунду вспыхнул огонь. Пламя взвилось вверх, разбрызгивая вокруг горящие искры. Я увидела нескольких участников «Шоу уродов» – узнать их не составило труда даже с моим, с детства несовершенным из-за альбинизма зрением: Толстуха Тесса выделялась внушительной фигурой не меньше трехсот килограммов веса, сиамские близнецы Нолан и Роман, делящие одно тело на двоих, и Длинный Лу – высоченный, почти под три метра ростом, молодой парень, который обычно тенью шнырял по территории ярмарки, стараясь изо всех сил остаться незамеченным, но редко в этом преуспевал. Он, в отличие от всех остальных, явно не горел желанием выставлять себя напоказ, но деваться ему – как и мне – было некуда.
Они собрались вместе вокруг установленной прямо в центре сцены огромной каменной плиты. В руках факелы, на головах капюшоны. Фигуры раскачивались из стороны в сторону, как загипнотизированные, и говорили, то повышая голос, то снова переходя на шепот. На плите, привязанная по рукам и ногам, лежала девушка. Абсолютно обнаженная, она извивалась, старалась вырваться и кричать, но ее рот оказался набит тканью, пропитавшейся слюной и кровью, которая капала на шею, белоснежную грудь и стекала дальше, на холодный камень.
На сцене появился молодой человек. Обнаженное, хорошо сложенное, но худощавое, загорелое, покрытое татуировками тело блестело в свете факелов. Тени ложились на лицо, прикрытое черной маской. Он подошел к девушке, и она замерла. Настороженно смотрела на него в надежде угадать дальнейшее развитие событий.
В его ладони блеснуло длинное лезвие ножа, рука взмыла вверх, и из тела, распластавшегося на каменной плите, брызнула кровь. Ему оказалось мало. Он резал белоснежную кожу, кромсал, будто это не живой человек, а слабо прожаренный стейк с кровью.
Темные фигуры скинули плащи и начали свой дикий танец, не прекращая выкрикивать слова на неизвестном языке. Девушка была еще жива. Ее окровавленная грудь вздымалась вверх и тут же падала. Парень наклонился, впился губами в растерзанную ножом шею, забрался наверх и начал насиловать извивающееся тело под улюлюканье мечущихся теней.
Я застыла, охваченная ужасом, зажала губы ладонью. Рот наполнился криком и резал щеки, словно битым стеклом. Дышалось и думалось с трудом. Больше всего обескураживали нахлынувшие чувства: отвращение и страх вперемешку с возбуждением.
Пленяющая душу тьма добралась и до меня. Вывернула наизнанку, заставила переживать чувства, которые я испытывать не могла и не хотела. Первым порывом было броситься на сцену, но реальность обескураживала, превращая все происходящее в какой-то сюр. Как такое возможно под носом старой Деи? И что скажут другие члены труппы, узнай они, что вытворяют эти нелюди, собираясь по ночам?
Воздух пропах кровью, потом и дымом. Не в силах и дальше выдерживать происходящее, я поднялась на негнущихся ногах и проскользнула обратно в обнаруженный сбоку от главного входа лаз. Перед глазами пульсировали черные пятна. Я едва понимала, куда иду, но умудрилась добраться до палатки и, забившись в угол за топчан, постаралась привести мысли в порядок.
Сомнений не осталось – интуиция не подвела. «Шоу уродов» – лишь замаскированный культ поклонения темной силе Вакуо, выбравший себе миссию уничтожить мир в том виде, в котором он существует. У меня есть два пути: либо обратиться в полицию, либо самой расправиться с ними. Но кто послушает? Разве кто-то стал меня слушать, когда после смерти Тэда я пыталась объяснить, что он не просто так упал – его утянули вниз? Нет! Меня отправили домой, как ненормальную, предварительно заставив пройти освидетельствование у психиатра. Наверное, могли бы посадить, если бы не камеры, установленные на набережной, благодаря которым все увидели, что я стояла достаточно далеко и точно не могла быть виновницей происшествия или его инициатором.
Нет, в полицию идти нельзя.
Можно пойти к старой цыганке, но она, пожалуй, единственная, кто относится ко всем участникам ярмарки как к своим детям, и вряд ли поверит, если только не увидит все своими глазами. Как часто это происходит? Как часто они позволяют себе проникать на территорию ярмарки и затевать чудовищные обряды?
Решено. Я все расскажу.
Дрожь потихоньку проходила. Во рту пересохло. От напряжения болело все тело, но я боялась встать и закрыть за собой откинутый полог.
Снова показалась луна. На улице скользнули тени, направляясь от главного шатра к выходу. Я слышала смех, тихие разговоры, короткие вскрики – будто они праздновали победу. Но война еще не окончена. Я не знаю, как я это сделаю. Я не знаю, сколько мне потребуется времени, но они умрут. Один за другим. А лучше – все сразу, охваченные огнем их же пылающих факелов.
Я закрыла глаза. Зажмурилась с такой силой, что в темноте начали вспыхивать белые пятна света. Успокоиться и дышать, ощущать энергию, притихшую глубоко. Все еще дрожа от страха, я чувствовала, как внутри нарастает сила. Как в том сне – луч света растет, расширяется, заполняет каждую клеточку, пропитывает молекулы моего тела и выходит за его пределы. Символ, выбитый на плече, снова заныл, напоминая о себе и защите, которую дарует сверх отмеренного мне хранителями Эссенцио.
Я продолжу свою миссию, продолжу защищать людей силами данного мне дара. Я готова сделать и больше. Я готова бороться с настоящим злом.
Уже давно все стихло. Звездное небо так и висело над головой, словно ничего не случилось. А я все так же сидела, забившись в угол, пока не увидела первые лучи солнца.
* * *
– Эй-Эй, Рэй-Рэй! – Тощая Дейзи залезла на стул передо мной, забыв спросить разрешения. – Накрасишь меня? Ну пожалуйста! Тесса опять…
– Накрашу, – буркнула я.
– Тебе надо согласиться и присоединиться к нам, – прошептала Дейзи.
Надоели эти разговоры. Голова гудела после бессонной ночи. Не осталось сил даже держать кисточки для макияжа, не то что браться за более серьезную работу. Я хотела напроситься в автотрейлер к кому-нибудь из участников ярмарки, но потом подумала, что лучше будет остаться и присмотреться к происходящему за потрепанными стенами главного шатра – после случая с отцом и до вчерашней ночи я не решалась туда заходить.
– Как татуировка? – сменила я тему и аккуратно потрогала телесного цвета пластырь, которым Дейзи залепила верхнее правое веко.
– Болит, зараза. Ничего. Ты не трогай – так гораздо страшнее.
Она противно захихикала.
– Дэз, ты опять как чучело.
Я вздрогнула, обернулась и уперлась взглядом в красивое ухмыляющееся лицо Нолана. Роман в это время отвернулся в сторону и не обращал на нас внимания.
– Рэй-Рэй, – тоненьким голоском передразнил Нолан. – Нарисуй и мне такое уродливое лицо.
Близнецы заржали, одинаково широко раскрыв рот. Дейзи психанула, соскочила со стула и унеслась в сторону шатра. Я молчала – не желала их провоцировать, – боялась сорваться и наговорить лишнего про вчерашнюю ночь.
– Ну что, Рэй-Рэй. Как дела? Скольких деточек осчастливила своими рисуночками? – Нолан не переставал кривляться.
– Не обращай внимания, Рейчел, – извиняющимся тоном прервал его Роман и ткнул кулаком брата в плечо. Я не знаю, как они ощущали границы одного тела, которое делили на двоих, но поморщились оба, в глазах забегали бесята. Показное заступничество раздражало еще больше, чем открытое издевательство.
– Ничего страшного, – ухмыльнулась я. – Наверное, бессонная ночь…
Опасный намек. Нолан не пропустил его мимо ушей – вцепился дворовой собакой в брошенную обглоданную кость.
– Бессонная ночь?
Красивый образ стал каменной маской. Черты лица скривились и заострились, подбородок подался вперед, под кожей заиграли желваки. Не таким уж красавцем оказался этот парень, когда наружу пробивалась внутренняя сущность. Злобная и уродливая.
Я пожала плечами и собиралась уже что-нибудь ответить, как на стул передо мной залез маленький мальчик, повернул усыпанное конопушками лицо и начал лопотать на своем птичьем языке что-то, видимо, очень важное, но совершенно непонятное.
– Он хочет трансформера, – его мать, молодая женщина с красным обгоревшим лицом, спасла положение.
– Не мни себя особенной, – прошипел Нолан.
Им ничего не оставалось, как убраться восвояси, тем более что через несколько минут начиналось очередное представление, да и бродить среди посетителей не разрешали до вечера – иначе никто бы не стал платить деньги за то, чтобы посмотреть на них.
Следующие несколько часов я занималась любимым делом: разрисовывала любопытные мордашки, била татуировки, тщательно маскируя защитный символ, и при первой же возможности наблюдала за развитием событий у главного шатра, но ничего странного не заметила. Да, оттуда, как обычно, люди выходили опьяненные увиденными ужасами. Им требовалось время, чтобы прийти в себя, но не все с этим справлялись, поэтому большинство оседало у барных стоек, вручив детей аниматорам.
Наконец, когда начало темнеть и невозможно стало работать, мне удалось попасть на последний сеанс шоу. Я увидела знакомые фигуры в темных плащах и с капюшонами на головах, услышала пугающий шепот, перерастающий в крик, увидела и странной формы крест, и зажженные факелы. А вот каменная плита пропала. Как и кровь молодой обнаженной девушки, которая, скорее всего, умерла. Я пожалела, что испугалась вчера и не смогла посмотреть, как они будут убирать за собой: выносить тело, вычищать сцену. Совершенно точно – невозможно скрыть такое.
В этот раз на крест привязали женщину лет сорока в темно-красном платье с длинными рукавами и юбкой, прикрывающей колени. Она хихикала, желая спрятать в смехе охвативший ее ужас, и дергалась в разные стороны, пытаясь вырваться из ловушки.
– Как старается. Работает на публику. Видно, подсадная.
– Тут нет подсадных, – я повернулась на говорящего и обомлела – рядом со мной сидел Эрик Перрье.
Он тоже бросил взгляд на меня, но словно не узнал. Пожал плечами и отвернулся, чтобы досмотреть шоу. Я ошиблась? Но нет, сомнений быть не могло: хорошо сложенное загорелое тело, покрытое татуировками, чуть волнистые темно-каштановые волосы, уложенные на бок, черные прямые брови над ярко-голубыми глазами, капризные губы. Это был он, и в то же время передо мною сидел другой человек. Складывалось ощущение, что прошло несколько лет с той ночи, когда я видела его в последний раз, настолько он изменился. Прежде мягкий озорной взгляд теперь стал ледяной пропастью. Тело хоть и оставалось подтянутым, заметно сдулось и смотрелось скорее поджарым, чем мускулистым. Привычная ироничная ухмылка превратилась в гримасу отвращения.
Со сцены раздался крик, прервав мои размышления. Кричала женщина, привязанная к кресту. Она умоляла отвязать ее, отпустить, но Длинный Лу засунул ей в рот комок тряпья, и шоу продолжилось.
Пленница дергалась, извивалась, беззвучно кричала, но в следующий момент обмякла. Тело повисло на веревках. Голова свесилась на грудь, закрыла ото всех лицо взбешенными локонами волос. Какое-то время никто не обращал на это внимание, и даже мне все происходящее казалось просто игрой, удачной постановкой, минутой славы для этой не к месту разодевшейся женщины. Многие, наслышанные о творящемся на шоу, приходили сюда специально ради этого – попасть на сцену. Стать участником этого омерзительного ритуала. Быть истерзанным на глазах у публики.
Безумные танцы утихали, факелы погасли. Фигуры, разодетые в старинные костюмы, одна за другой исчезали за занавесом, расположенном прямо по центру сцены. Зрители разразились овациями, кто-то повскакивал с мест, закричал «браво» и «бис» – им было мало. Они требовали еще и, скорее всего, не отказались бы увидеть, как действие продолжится и достигнет апогея, как нечто, увиденное мною вчера ночью.
– Что с ней? – выкрикнули из зала. Кто-то с первых рядов, кто лучше всех остальных видел происходящее.
– Эй, ей, кажется, плохо.
Зал затих. Женщина на кресте не шевелилась и, кажется, не дышала. Было заметно, как сильно впиваются в плоть на руках и ногах веревки под тяжестью тела, оставляя кроваво-синие следы. Платье задралось, оголило белые бедра в ссадинах и саже от обгоревшего креста. На сцену вышли двое помощников и надеялись привести ее в чувство. Тщетно. Отвязав веревки, они уложили ее прямо там, в растоптанную в бешеном танце пыль. Зрители достали телефоны, чтобы снять все на камеру, – совсем как тогда, когда на кресте висел мой отец. Им стало наплевать на запреты снимать видео или делать фотографии – у ярмарки не нашлось бы столько людей, чтобы помешать им всем, да и те, кто остался, занимались абсолютно другим.
Новой жертвой чудовищного «Шоу уродов».
– Впечатляет. Да?
Эрик. Он стоял совсем рядом и смотрел прямо на меня. Никогда не поверю, что он меня не узнал.
– Вовсе нет, – с вызовом подняла я голову и уставилась в ледяные голубые глаза.
– Ты не узнаешь меня, Рэй-Рэй? – ухмылка исказила красивое лицо. И как я могла раньше мечтать о том, чтобы…
– Почему? Эрик. Узнаю. Не так много времени прошло с нашей…
– Да. Не так много. Не хочешь выпить по чашке кофе?
– Здесь его делают отвратительно, – соврала я и мотнула головой, не переставая украдкой смотреть за происходящим на сцене.
– Мы можем поехать в город. Я знаю приличное кафе. – Его взгляд резал острым лезвием ненависти, которую он не постарался скрыть. Тьма, поглотившая его еще тогда, в галерее нательной живописи, не отпускала, и, очевидно, он намеревался закончить начатое.
– Извини. Я работаю. Но была рада увидеться.
Не дождавшись ответа, я почти бегом пустилась прочь. Мне нужно побыть одной, забиться в угол, но даже этого никак не получится, потому что в палатке, ставшей мне домом, старая Дея раскидывала карты очередному клиенту. Весь оставшийся вечер, ровно до двенадцати ночи, я буду вынуждена шарахаться по ярмарке, стараясь не попадаться на глаза тем, кого совсем не хотелось бы видеть. Когда все разойдутся, когда большая семья соберется на ужин, у меня появится возможность поговорить с Деей и рассказать все о случившемся сегодня ночью. Молчать нельзя.
Достаточно жертв.
* * *
Остаток вечера я провела за барной стойкой, ловя недовольные взгляды старого Рика – бармена, который вечно ворчал из-за моей способности отпугивать его клиентов. Я и забыла, когда пила алкоголь, хотя никогда особо не любила что-то крепче сладкого вишневого вина, больше похожего на сок. Вот и сейчас толку от меня было мало – бутылка лимонада и тарелка начос с таким жгучим соусом, что все мысли улетучивались сами собой – организм стремился выжить и ни на что другое не желал обращать внимание.
– Может, тебе пива налить? – недовольно пробормотал Рик, в пятый раз подойдя и заглянув во все еще полную тарелку.
– Спасибо, не хочу, – улыбнулась я, старательно не замечая ни взглядов, ни намеков.
– Налей мне, Рик.
Я сначала не поняла, откуда слышу голос, но, опустив голову, увидела Крошку Лайлу – карлицу с телом ребенка, лицом старухи и гонором неуправляемого подростка. Иногда казалось, что она считает себя главной среди труппы уродов, а другие просто не против.
– Привет, Лайла. – Возникло желание помочь забраться на высоченный стул, но я его поборола – Лайла жутко не любила, когда с ней обращались как с маленькой. Но такой она и была.
Рик тоже не рисковал, поэтому принес подставку, установил перед высоким стулом, чтобы Лайла могла забраться на него самостоятельно. Уже через минуту на барной стойке появилась запотевшая литровая кружка светлого пива. Он варил его по рецепту, доставшемуся от отца, и жутко гордился, когда заказывали вторую порцию. Значит, нравилось.
– Ты не пьешь? – Лайла смотрела на меня, приподняв иссиня-черные толстые, словно жирные гусеницы, забравшиеся ей на лицо, брови.
– Нет.
– Брезгуешь?
– Н-нет.
Вдох. Выдох. Надо продержаться. Я привыкла, что меня задирали практически все. Те, кто причислял себя к «нормальным», осмеивали необычную внешность и побаивались казавшихся иногда при свете кроваво-красными глаз. Другие, из касты «уродов», ненавидели за то, что при всей своей необычности я довольно легко находила язык с посетителями выставки. Я была наполовину «нормальная» и наполовину «урод», поэтому меня не принимал никто.
– Ладно. Не решилась бросить свою мазню и присоединиться к нам? – яда из голоса сочилось столько, что становилось странным, как она еще им не захлебнулась. – Ты идеальный кандидат…
Такие вопросы тоже стали привычны. Наверное, чувствуя противоборствующую силу, они стремились обратить меня в свою «религию». Навязать свою волю. Заставить отказаться от духа Эссенцио и предать то, ради чего я родилась на свет и ради чего каждый раз выбиралась с того света.
Их оказалось немало. После случая на мосту в памяти начали воскресать и другие моменты, которые я успела похоронить и забыть. Пока я была еще крошкой и лежала в больнице в палате с другими детьми, один из них положил на меня подушку, чтобы я не кричала. Кажется, я помню тот страх, невозможность вдохнуть, головокружение и полную темноту. Меня спасли – вовремя пришла медсестра, не иначе посланная ко мне хранителями Эссенцио. Второй раз случился в школе. Я сидела одна на берегу реки на самом обрыве и рисовала, когда некто с силой толкнул меня в спину. Помню, как вода забивалась в нос, рот, глаза. Как пальцы хватались за глинистый берег, цеплялись за корни деревьев, но каждый раз соскальзывали. Меня вытащил рыбак, когда я почти перестала бороться за жизнь. Я помнила и много всего другого. Эти воспоминания не давали забыть о том, кто я есть. И не давали предать мою миссию.
– Мне нравится рисовать.
– Ты считаешь себя выше нас. Для тебя мы уроды, – Лайла сделала несколько глотков холодного пива, облизала пенку с губ.
«Вы для всех уроды», – собиралась ответить я, но вспомнила слова отца.
«Божьи создания. Они все великолепны».
В носу защипало, на глаза навернулись слезы. Зубы сжались в бессильной злобе. Я обещала себе отомстить за него, но вместо этого день за днем наблюдала, как страдают другие, такие же светлые и чистые души, не в силах выдержать липкого, тошнотворного влияния тьмы, окутавшей все человечество. Не нужно было смотреть телевизор или читать новости – посетители передвижной ярмарки казались самым ярким примером того, насколько прогнил этот мир. Но, в отличие от касты Вакуо, мне, духовному созданию хранителей Эссенцио, верилось в мои способности все изменить. Лишь бы хватило на все сил. Лишь бы не стало поздно.
