Ксения Андреевна Кабочкина
Приключения Сони в картинной галерее
Папа раскачивался в своём кресле и смотрел прямо на Атлантиду. Взгляд его был тяжёл и полон печали, отчаянья, невыносимой тоски.
– Папа! – Атлантида спрыгнула с качелей и побежала к нему.
Чем ближе было окно, тем большее пространство комнаты ей было видно. Вот показался мамин портрет на стене. Это была не картина, а большая фотография, почему-то перетянутая по одному из нижних углов чёрной лентой.
У самого окна Атлантида во что-то врезалась и упала на траву. Она уставилась на всё ещё сидящего на кресле-качалке и глядящего на неё папу нереально больших размеров. Удивительно, он никак не отреагировал на то, что сейчас произошло.
– Пап! Что это было? Я ударилась обо что-то!
Атлантида протянула руку к окну и наткнулась на стекло. Оно было странным, как будто совсем невидимым, а на ощупь напоминавшим поверхность холстов, на которых обычно работал папа.
– П-пап? Что это? – дрогнувшим голосом вновь спросила девочка.
Отец не ответил, будто не услышал её, только тяжело, тоскливо вздохнул.
Атлантида, всё ещё недоумевая, встала и обеими руками уперлась в невидимую стену.
– Папа, почему ты молчишь? Почему так смотришь на меня? Мне страшно! Папа! Что с тобой? Где мама? Почему на её фотографии чёрная лента?
Атлантида осеклась. Ей вдруг вспомнились чёрные ленты на фотографиях бабушки и дедушки. Как только они появились, бабушка и дедушка перестали приходить в гости, зато поселились в каменной плите на кладбище. С мамой и папой девочка иногда сама приходила к их новому жилищу. Мама разговаривала с портретами, выбитыми на камне. Атлантида же молча разглядывала неподвижные нарисованные лица, ей не хотелось с ними говорить. Ей объяснили: бабушка и дедушка умерли. Загадочное слово – смерть, Умереть – значит, больше не прийти.
– П-папа, – прошептала Атлантида, холодея от ужасной догадки, – г-где мамочка? Она, что, больше не придёт?
Ответа не было.
Атлантида плакала долго, молча размазывая по щекам солёные ручьи, вытекавшие из покрасневших глаз.
Наконец, успокоившись, девочка вновь взглянула на папу.
Он тоже плакал. Это было так необычно и страшно, что Атлантида зарыдала вслух.
– Почему ты молчишь? Почему не отвечаешь? Вытащи меня! – в истерике кричала она, колотя кулачками по невидимому стеклу.
Истерика вымотала её, девочка устало замолкла и заозиралась в поисках камня или палки, которыми можно было бы попробовать разбить это непонятное нечто. И вдруг, поражённая, опустилась на траву. Ноги больше не держали её: своей детской, ещё не умудрённой житейским опытом смекалкой она поняла: трава, небо, качели, дома, деревья, птицы… Всё, что она видела вокруг, было не настоящее, а нарисованное красками. Вот почему папа казался таким огромным. Просто он был там, в реальной жизни, а она тут – в картине на мольберте. Она, Атлантида, тоже была нарисованная папиными красками.
Сперва девочку не очень испугала эта мысль, она любила сказки и верила в них. В сказках все заканчивалось хорошо. Всегда находился принц, который спасал принцессу. Что же, а её, Атлантиду, спасёт папа. Художники ведь – немножко волшебники.
Потом пришло осмысление: как спасёт, если он её не слышит? И, наверное, не видит, что она ходит взад-вперёд по нарисованной площадке, садится у песочницы, подбегает к самому краю картины. Для него Атлантида застыла в полёте над землёй на взмывших к небу качелях – ведь именно так он её запечатлел.
Осознав это, Атлантида почувствовала, как сердце обожгло тупой болью: она больше не человек. Она – картина. Она больше не вернётся, как мама. Нарисованное пространство заполнил отчаянный детский вопль.
Атлантида всё кричала, кричала. До тех пор, пока не содрала горло, но и после этого хрипела, подвывая как раненый волчонок, пока вконец не охрипла. Потом, обессиленная, уткнувшись лбом о незримую стену, и упершись в неё всем своим худеньким тельцем, долго смотрела на папу и глотала беззвучные слёзы. А тот смотрел на неё и тоже плакал.
Шли часы, дни, недели… Сначала Атлантида, не очень веря в успех, то и дело предпринимала попытки порвать холст. Потом перестала бороться и начала привыкать к новой жизни. Слонялась по нарисованной реальности, делала из нарисованной травы кукол, а из нарисованного песка – куличи, дремала на качелях или по привычке раскачивалась на них, не ощущая той свободы и радости, которые испытывала когда-то. Это «когда-то» было таким далёким. Вскоре Атлантида стала сомневаться, было ли оно вообще. В ней поселилась пустота.
С прошлым её ещё связывало окно подрамника, за которым сидел отец. Время от времени Атлантида бросала на него взгляд. Отец почти всё время сидел, изредка куда-то исчезая и вновь возвращаясь в своё кресло. Атлантида ни разу не видела, чтобы он взял в руки краски. Почему он не снимет её с мольберта и не повесит на стену? Почему не поставит новый холст, и не начнёт писать новую картину? Это было бы куда лучше, чем наблюдать, как папа быстро седеет. Сколько ему сейчас: сорок, сорок два? Атлантида не знала, сколько времени провела в нарисованном мире. Не знала, что прошло уже семь лет…
Картины взрослеют? О, да! Они растут и стареют быстрее своих создателей, хотя и живут вечно. Живут даже те, что покрыты пылью забвения. Теперь Атлантида знала это, чувствовала. Нет, сама она пока не была забыта: отец любовался ею ежедневно. Однако горечь и боль его взгляда проникали в Атлантиду, как ядовитые испарения. Поселившаяся в ней пустота постепенно начала наполняться. В ней накапливалась злость и желание отомстить. Девочка хорошо запомнила испуганное толстое квадратное лицо с рыжими бакенбардами, то самое, которое склонилось над ней после аварии. Лицо труса, который обрубил её жизнь и подло удрал. Труса, укоротившего жизнь её мамы, сломавшего жизнь отца. Ей снова нестерпимо захотелось на волю. Сперва – уничтожить врага, потом обнять папу. Они зажили бы вдвоём, как раньше… Только жаль, что без мамы…
Всё время качаться на качелях, дремать, делать кукол из травы надоедало. Порой возникало желание рисовать, но под рукой не было ни красок, ни карандаша. Атлантида чертила палочкой на песке фигурки людей и животных, рисовала дома, создавала целые улицы…
А однажды произошло чудо. Атлантиде снова захотелось рисовать. Желание было таким сильным, что она едва не заплакала. Папы в кресле не было, снова куда-то вышел, наверное, перекусить, он ведь живой. А вот ей не нужно ни есть, ни спать. Да, она умеет дремать, но что значить спать полноценно, Атлантида уже не помнила. Она задремала, обуреваемая мечтами о красках и холсте. А когда очнулась, к огромному своему удивлению обнаружила в руках… самые настоящие краски, палитру и кисточки. Конечно, девочка сразу принялась рисовать на обрамлявшем детскую площадку заборе. Сначала, для пробы, нарисовала детский мяч с синей полосой, разделявшей красную и жёлтую половинки. Потом – куклу Барби, потом – игрушечного мягкого котёнка… И скоро обнаружила удивительную вещь: нарисованный мяч сорвался с забора, подпрыгнул на камешке и срикошетил в ближайший кустарник, Барби и котёнка можно взять в руки. Абсолютно всё, что рисовала Атлантида, можно взять в руки! Это было чудесно – самое счастливое событие за последние годы.
Ещё через некоторое время Атлантида обнаружила, что может управлять краской. Она могла представить что-нибудь, а краски сами воплощали её задумку! Словно из далёкого тумана девочке вспомнились папины рассказы о «красочных волшебниках», которые встречались в его роду. Они умели управлять краской и создавали шедевры. Маленькая Атлантида верила этим рассказам, а мама смеялась, и говорила, что все талантливые люди – волшебники.
– Нет, мамочка, ты не права, – сказала Атлантида вслух. – Они были волшебниками, настоящими. Я тоже. И это мне пригодится.
Взяв кисть и палитру, она подошла к краю своего холста. Папа спал.
– Если у меня получится… Вот будет здорово, когда он проснётся… – мечтательно улыбнулась Атлантида и крепче сжала кисточку.
Она представила себе, как разрезает невидимую стену красными полосками. Девочка замахнулась и наотмашь, будто давая пощёчину, чиркнула по холсту. На нём остался красный след. Дрожа всем телом, Атлантида протянула руку и коснулась его. Пальцы нащупали порез.
– Ура! – закричала от радости девочка. – Ура! Ура! Ура-а-а!!!
Она заметила, что после её последнего и самого громкого «Ура» папа зашевелился, просыпаясь, будто… услышал её.
От этой мысли рука с кисточкой заработала быстрее. Атлантида стала делать лихорадочные порезы и кричать: «Папа! Папочка! Это я! Я жива!»
Папа просыпался, невидимая стена становилась всё тоньше. И вот, наконец, Атлантида размахнулась: удар, кисточка проткнула израненный холст. Девочка отбросила её, схватилась за рваные края дыры, рванула на себя. Она выглянула за край рамы.
Папа открыл глаза, повернул голову в сторону любимой картины и застыл. А в его глазах застыл ужас.
Ещё не понимая, в чем дело, Атлантида снова закричала: «Папа!» и испугалась своего голоса. Он был двойной: один её собственный, другой – чужой, низкий и грубый.
– Не-ет! – заорал отец. – Не-ет! Не-ет!
– Папа, это я! – Атлантида и сама не на шутку испугавшись, стала вылезать из картины.
И тут в зеркале, которое стояло у противоположной стены, она увидела страшное лицо: безжизненно белое с черными кляксами глаз, из которых по щекам стекали тонкими струйками чернильные слёзы. Из чёрной кляксы рта тоже тянулись два чёрных потока.
– Папа! Что это за чудовище? – дрогнувшим, и от того ещё более страшным двойным голосом спросила Атлантида.
Девочка замерла. Чудовище в зеркале – тоже. Атлантида подняла руку, чудовище действовало синхронно. Внезапно Атлантида поняла: чудовище – это она.
– Боже мой! Что со мной! Это не я! Нет, нет, не я! Папа! Папа? – только сейчас она заметила, что отец лежит на полу рядом с перевёрнутым креслом-качалкой, рука его ещё покоится на груди, будто утихомиривая сердечный ритм, широко раскрытые глаза неподвижно смотрят на неё, а на лице застыла гримаса ужаса.
– П-папа, что с тобой? Ты испугался? Я тоже испугалась. Папочка! Мне очень страшно!
Атлантида спрыгнула с картины и сделала несколько шагов к нему. И тут голову пронзила невыносимая боль. Атлантида остановилась, сжав виски руками, и услышала голос: «Пока не найдёшь замену, не сможешь жить, на человеческой земле за пределами своей картины. Теперь в картине твой мир. Заменить тебя может только ребёнок не младше пяти и не старше двенадцати. Такая жертва ослабит проклятие».
– К-какое проклятие? – едва сдерживаясь, чтобы не завопить от боли спросила Атлантида. – Значит, умение управлять красками не талант, а проклятие?
– Да, – согласился голос. – Это был первый вопрос. Ты можешь задать мне ещё два. Только вот тебе хороший совет – зайди обратно в картину, иначе твоя голова разорвётся.
Атлантида попятилась, боль стала утихать.
– Почему жертве должно быть не меньше пяти и не больше двенадцати лет?
– В пять ты умерла, а сейчас тебе было бы двенадцать.
– А ты кто?
– Я тот, кто обрёк твой род на страдание. Я – проклятие, которое твой о-о-очень далёкий предок случайно активировал. А может, и не случайно. Он хотел быть лучше других, копался в алхимии, водился с колдунами. Желал быть непревзойдённым художником, а стал несчастным страдальцем, которого казнили за чародейство, а его семью изгнали из государства. Я проявляюсь через каждые пять поколений. К твоему сожалению, ты – очередное пятое поколение и поэтому в моей власти. Наслаждайся…
Голос исчез. Атлантида всё ещё стояла на полу у своей картины. Из зеркала на неё смотрело белое с чёрными кляксами глаз и рта лицо. Она попробовала вытереть подтёки руками, но только ещё больше запачкалась. На ощупь черные струи казались краской.
– Что ж, не удивительно. Теперь я – королева красок, – сказала себе девочка и только теперь вспомнила про отца.
Она взглянула в его сторону. Отец так и лежал, не двигаясь: рука на груди, глаза выпучены, на лице – печать ужаса.
– Пап, – робко позвала Атлантида, стараясь, чтобы голос звучал не так громко и страшно. – Пап, я не могу к тебе подойти: голова болит.
Отец не двигался. Атлантиде показалось, что он не дышит.
Нет, конечно, только показалось. В отчаянье она рухнула на колени. Девочка плакала, растирая по лицу краску. Не соображая, что делает, она протянула руку по направлению к отцу, представила, будто дотрагивается до его лица, тёплого, родного. И почувствовала, что пальцы действительно коснулись чего-то колючего. Кололась щетина на папиной щеке. Но коснулись её не пальцы, а кисточка, которая будто выросла из руки Атлантиды. «А это и есть моя рука, – безучастно подумала девочка. – Это и есть проклятье…». Папина кожа была холодной. Атлантида положила руку-кисточку на грудь отца – никакого движения. Провела туда и обратно перед глазами – никакой реакции.
Ужасная правда пронзила её раскалённой иглой.
– НЕ-Е-Е-ЕТ! – заревела она своим двойным голосом, который от боли и страдания звучал ещё страшнее. – Нет! Нет! Нет! Ну, почему именно я!
Все мечты, связанные с папой, рассыпались. Осталось только одно желание – отомстить убийце. Она его обязательно найдёт, ту самую трусливую свинью, которая разрушила счастье, казавшееся когда-то незыблемым. Теперь разрушать будет она, Атлантида. Найдёт и растопчет.
***
Задумка хороша, но осуществима ли? Атлантида предприняла ещё несколько неудачных попыток отойти от картины. Десять шагов – взрыв в голове. От боли Атлантида падала на колени и пятилась. Иногда она залезала обратно в картину и, пока отдыхала от боли, напрягала мозги: как добраться до окна? Сейчас это главное.
Наконец, на пятый день, она всё же придумала: вспомнив все виденные в своём коротком детстве мультфильмы и фильмы про шпионов, она нарисовала пульт управления, экран слежения и (нет, не обычный летающий дрон с камерой, а, чтобы не привлекать ненужного внимания), птичку. Радиоуправляемая птичка выпорхнула из картины, на экране появились помехи. «Наверное, об этом и говорил голос: за пределами картины я не смогу жить, а значит, и моя магия теряет силу. Но я должна справиться».
Ещё и ещё Атлантида запускала свою птичку. С каждым разом игрушка преодолевала расстояние всё больше и больше. Главное – добраться до окна. И вот оно, окно, открытая уже семь лет форточка, затянутая паутиной, а за ней… Деревья, знакомая площадка, высокая трава, дома… Что-то не так в этой вроде знакомой, но совсем чужой картинке. Что? Скособоченные качели… Облезлый забор… Заросшая высокой травой детская площадка… Заколоченные окна и кирпичные зубья разобранных стен домов… Кто это натворил? Где соседи? Куда подевались жители деревни? Особенно тяжело было смотреть со стороны на свой некогда красивый, большой и светлый дом, теперь грязный, потускневший, с отшелушенной краской, большой унылый склеп.
– Мой бедный домик, – тоскливо пророкотала Атлантида. – И ты тоже умер. Все умерли.
Она шумно вздохнула и тут её птичка, долетевшая уже почти до края деревни, уловила новые звуки. Атлантида не сразу различила сквозь смутный пульсирующий гул рычание моторов, потом проступили отдельные человеческие голоса… Вскоре монитор показал ряд огромных машин, вокруг которых кучковались похожие на муравьёв люди. Понаблюдав, Атлантида поняла: они разрушают пустующие дома. Зачем? Кто эти люди? Атлантида подлетела ближе, спряталась в траве и стала слушать.
– Кирилл! Не знаешь, почему начальник велел снести все дома кроме одного? – молодой рабочий высунулся из кабины крана с тяжёлым шаром-тараном и указал в сторону Звездочеевского дома.
– Не знаю, – грубо пробасил коренастый мужичок в глубоко на глаза надвинутой каске. Он с видимым удовольствием разогнул спину, хрустнул позвонками и снова согнулся над ворохом кирпичей: битые кидал в одну кучу, целые складывал в другую. – Надо, значит надо. Не надо, значит не надо. Нам обещали гонорар? Обещали. Так, что захлопнись.
В сердцах он швырнул целый кирпич на битую кучу и, глядя как тот разлетелся вдребезги, досадливо выругался.
Парень в кабине обиделся, собрался что-то ответить, но тут неподалёку от его грузовика остановилась легковушка, красивая, новая, солидная. «Начальство, наверное», – предположила Атлантида и не ошиблась.
Это сразу стало понятно по тому, какая почтительная тишина воцарилась на рабочей площадке. И каково же было удивление Атлантиды, какую она испытала растерянность, когда увидела, кто вылез из машины… Тот самый жалкий трус и убийца: толстый человек с квадратным лицом и рыжими бакенбардами.
– Ты!? – злобно зарычала Атлантида.
Её руки, перешедшие в состояние краски, едва не уничтожили пульт.
– Драсте, Николай Адреич! – подобострастно крикнул один из рабочих, снимая каску, словно шляпу. В следующую секунду рядом с начальником рухнул кусок черепицы.
Птичка в траве злорадно пискнула.
– Доброго дня, – буркнул начальник, отирая платком вспотевшее лицо и беспокойно косясь опасную крышу, затем бросив взгляд на искорёженную стену, поспешно отошёл.
– Почему медленно работаете? – недовольно спросил он крановщика, кивая в сторону ещё оставшихся не тронутыми домов.
– Щас, завалим, – пообещал тот, который сортировал кирпичи. – Нам бы ещё один кран… Пошло бы веселее.
– Будет с вас и того, что есть, – недовольно промычал начальник, снова платком протёр лицо, на рубашке под мышками расползлись мокрые круги.
– А тот дом почему не сносить? – словно кукушка из домика выглянул из будки крановщик, указывая на Звездочеевский «склеп».
– Потому что мне нужно его осмотреть, – нервно ответил начальник и направился к дому.
«Да он же сам идёт ко мне в руки! – обрадовалась Атлантида. – Отли-и-ично, здесь всё и решится»…
Убийца подходил всё ближе, птичка следовала за ним, то прячась в траве, то весело взмывая ввысь. «Сейчас, сейчас, сейчас я ему устрою такое»… – радостно предвкушала Атлантида. И тут ей в голову пришла интересная мысль:
– Хм, а ведь он богач! А что, если… Да-а-а! А что, если использовать его в своих целях? У него много денег, можно заставить его построить музей имени моего папы! А уже потом отомстить. Поймать какого-нибудь маленького посетителя, подчинить себе проклятье… Так будет лучше!
Тем временем Николай Андреевич в сопровождении охраны, двух крепких, похожих друг на друга качков, подошёл к дому, но переступать порог не спешил.
«Ой, они же в доме заметят мою птицу, – подумала Атлантида. – Что же придумать, чтобы наблюдать незаметно?».
Вдруг мольберт, мёртвый отец, перевёрнутое кресло, зеркало на противоположной стене исчезли, а перед глазами Атлантиды оказались окна с разбитыми стёклами, занавешенные короткими, некогда белыми и весёлыми, а сейчас серыми и грязными занавесками, резной настенный шкафчик, убого накренившийся на одну сторону. Из его раскрытых дверец виднелись неаккуратные груды съехавшей на один бок посуды. В раковине тоже была посуда с засохшими остатками еды и тучей облепивших её мух. Внизу Атлантида видела большую часть круглого стола, покрытого пыльной клеёнкой. Это была кухня. Атлантида помнила, что в кухне на стене висела другая картина отца – «Цветик».
«Что же, я теперь смотрю глазами Цветика? – обрадовалась Атлантида. – Значит, я могу перемещаться внутри картин, куда хочу? Очень кстати».
Из картины «Цветик» просматривался идущий вбок неширокий коридор, выходящий в сени. В сенях, к сожалению, картин не было. Но ничего, гостей можно встретить и здесь.
«Интересно, а другие герои картин тоже умеют перемещаться? Наверное, нет» – думала Атлантида, стараясь не выпускать из поля зрения вход в сени, хоть это было не очень удобно: приходилось держать себя в напряжении, удерживая боковое зрение. – Это ведь я смотрю глазами Цветика, а не она моими. Я могу стать королевой нарисованного мира, в этом есть своя выгода. Только нужно подумать, какая именно и как её использовать, чтобы выбраться человеческий в мир».
Наконец, дверь в сени отворилась, Атлантиде пришлось на время забыть о «королевских» планах. Она старалась не шевелиться, не зная толком, могут ли люди её движение увидеть. Папа ведь столько лет не замечал, как она разгуливала по своей картине. До тех пор не замечал, пока она не пробила холст и не вылезла из него.
Николай Андреевич нерешительно постоял на пороге, озираясь. Потом вскрикнул: «О, Боже!» и восторженно ахая, потрусил прямиком к Атлантиде. Та сообразила, что кругляш спешит к картине «Цветик».
– Чудо! Это великолепно! – восклицал он, касаясь потной лапой лица девушки на картине.
Атлантиду передёрнуло. Она отшатнулась, но ни кругляш, ни его свита, похоже, ничего не заметили.
Бурно восторгаясь, шеф побежал в одну комнату, потом в другую. Качки с каменными физиономиями шагали за ним, Атлантида не отставала.
– Кто это всё нарисовал? – равнодушно спросил один из качков.
– Какая разница, – отмахнулся толстяк, и Атлантида увидела, как побледнело его лицо.
Он знал, кто автор картин. Почему не сказал? Атлантида почувствовала тревогу: толстяк явно что-то замышлял, что-то недоброе.
– Какая разница? – повторил он уже громче – Мне до этого нет дела. Вы даже не представляете, сколько всё это может стоить!
– Ах ты, гад! – выругалась Атлантида, сейчас её голос звучал абсолютно нормально, однако в комнате её не слышали. – Продавать картины папы!? Ну, ты у меня дождёшься!
– Половину продам, половину заберу себе, – продолжал размышлять вслух толстяк, любовно поглаживая очередной попавшийся под руку звездочеевский шедевр.
– Ах! Ещё и себе присваивать! – кипятилась Атлантида, гневно глядя на зарвавшегося гостя, а он видел на картине только зелёные глаза русалки, выглядывающей из-за гладкого обточенного водой валуна! – Ты обречен!
В этот момент из дальней комнаты, служившей хозяину мастерской, послышался испуганный возглас:
– Николай Андреевич! Сюда!
Атлантида поняла: нашли её мёртвого отца. И тут же переместилась в свою картину.
Она видела, как перекосило лицо толстяка, когда он смотрел на неё. ОН УЗНАЛ девочку на полотне!
Пять лет назад он сбил её по пьяни, а когда понял, что малышка ещё дышит и её можно спасти, скрылся. А потом, чтобы этот случай никогда не повлиял на его процветающий бизнес, уничтожил и всю деревню. Стёр её с лица земли под благовидным предлогом: людей, которых в деревне было не так уж много, расселил в новые квартиры в спальном районе Орла, а дома решил снести, построив на их месте игровой комплекс: честь и хвала Николаю Андреевичу! Вот, как он заботится о своих соотечественниках! Остался в своём доме только один съехавший с катушек художник. Упрямец не желал переезжать, не хотел ничего слушать. Николай Андреевич замучившись высылать к строптивцу парламентёров, изучил всю биографию художника, его семейные и деловые связи, уже готовил новые подходы к атаке. А тут такой подарок: тот умер! И, насколько было известно толстяку, родных у художника не осталось, а значит, наследников нет! А объявятся какие-нибудь седьмой воды на киселе, не беда – подкупим, заткнём, спровадим!
***
Звездочеевские картины были перевезены к Николаю Андреевичу домой, в его шикарный особняк. Их сгрудили в отдельную комнату, предварительно освобождённую от мебели. Атлантида поняла: пора действовать. В первую же ночь она спровоцировала жуткий грохот, обрушив с помощью руки-кисточки на пол несколько пустых деревянных подрамников. Через некоторое время дверь открылась, впустив из соседней комнаты яркий свет. На пороге появился длинный тощий силуэт.
– Здесь кто-нибудь есть? – спросил совсем юный ломающийся голос и, послушав тишину, закрыл дверь. В комнате снова стало темно.
«Это не он, – досадливо подумала Атлантида. – Но я заставлю привести сюда моего врага».
И обрушила рукой-кисточкой ещё несколько подрамников. Если снова постигнет неудача, то сбрасывать придётся уже картины. Не хотелось бы.
Дверь приоткрылась снова.
– Кто здесь? – На этот раз голос юноши дрогнул.
Ему никто не ответил. Тогда он пошарил рукой по стене рядом с входом. Щёлкнул выключатель.
«Свет мне помешает», – подумала Атлантида.
Но свет не зажёгся. Пощёлкав для порядка ещё пару раз, юноша сделал робкий шаг через порог, в его руке вспыхнул фонарь.
«Свет будет мешать, – повторила Атлантида. – Надо его залепить».
Её картина стояла в дальнем тёмном углу и была, как щитом, заслонена другими картинами, которые Атлантида задела, вылезая из рамы. Снова раздался грохот. В этот момент она увидела юношу. Он добрался уже почти до середины комнаты и теперь замер, направив свет на чудище с белым лицом и чёрными потоками из глаз. Когда чудище залепило его фонарь чёрной жижей, юноша словно проснулся. Швырнул в чудище единственный предмет, который был у него в руках – фонарь, а через секунду уже лежал на полу, сбитый с ног и скрученный в кокон верёвками. Он бы мог поклясться, что верёвки, выросли из кисточки в руке чудовища и скрутили его сами без посторонней помощи. Впрочем, юноша был слишком испуган, чтобы это утверждать.
– Приведи своего хозяина, – тем временем говорило чудище, и голос его был страшен.
– Он… он спит! – срывающимся голосом заорал работник.
– А разбудить? – терпеливо спросила Атлантида, превозмогая головную боль.
– Он разозлится! А-а-а! Кто-нибудь!
Боль становилась всё невыносимее. Не в силах больше превозмогать её, Атлантида выпустила парня и нырнула в свою картину. Боль утихла.
«Надеюсь, я жертвовала головой не напрасно», – подумала девочка.
В помещение быстро набился народ, вокруг юноши образовалось живое кольцо. Бедняга всё ещё лежал на полу, но верёвки больше его не стягивали. Верёвок не было и в помине. Атлантида напрасно высматривала в толпе квадратное лицо толстяка.
К огорчению юноши, его рассказу о монстре никто не поверил. Даже сам юноша, в конце концов, пришёл к выводу, что ему всё приснилось. Хозяина он, конечно, не позвал, а на дежурство заступил другой охранник.
Ещё раз шесть или семь Атлантида сталкивала на пол картины, падение производило шум. Охранники заглядывали в комнату, Атлантида их пугала, требовала привести хозяина.
И однажды хозяин пришёл. Один, без свиты, это обрадовало и удивило Атлантиду. Как же он отважился войти в комнату, в которой видели монстра? Может быть, работники не отваживались рассказать ему об этом из страха быть уволенными?
Толстяк же оказался здесь совсем по другой причине? По-хозяйски Николай Андреевич взирал на картины Атлантидиного отца, бормотал что-то под нос, время от времени громко провозглашая: «Итого полмиллиона», «Итого полтора миллиона!», «Итого»… Это бормотание и наглый хозяйский взгляд взбесили её. Для начала она удлинит свои руки, схватит его, скрутит и подвесит (за эти несколько дней Атлантида успела убедиться, что, вещи, которые при жизни казались для неё тяжёлыми и даже неподъёмными, теперь весят меньше пушинки), а уж потом покажется ему сама. Нужно дождаться, чтобы он повернулся к ней спиной, а лицом к выходу. Только бы никто не вошёл!
Николай Андреевич уже собрался выходить, как вдруг повис в воздухе, наподобие мешка с картохой, перехваченной то ли неправдоподобно тонкой рукой, то ли верёвкой. А рядом не то улыбалось, не то скалилось невообразимое лицо из кошмарных снов:
– Ты посмел присвоить картины Звездочеева и продавать их? Ты поплатишься за это!
– А-а-а! Спасите!
Атлантида сжала горло толстяка, он поперхнулся, закашлялся.
– Не убивай! Сделаю, что прикажешь, – захрипел он.
– Хорошо. Не убью, если построишь музей картин этого великого художника. Построишь?
– Да! Я всё сделаю!
– И чтобы оформлено было красиво. Понял?
– Да! Отпусти! Задыхаюсь!
– И чтобы то, что ты увидел сейчас, осталось в тайне. Если музей прославится, как комната страха, посетители не приведут детей, – последнее у Атлантиды вырвалось случайно.
– Ты всё понял?
– А-ага! – поспешно прохрипел Николай Андреевич.
И тут Атлантиде, хоть она этого заранее не планировала, захотелось, чтобы он её узнал. Чтобы испугался ещё больше, и чтобы помучился совестью, если она у него вообще имелась.
«В конце концов, мне это будет только на руку», – Атлантида выпустила горло толстяка, поставила его на пол и, ещё не отпуская до конца, стала медленно отступать в свою картину, постаравшись забраться точь в точь в изображение маленькой Атлантиды и втянуть своё страшное лицо точно в хорошенькое личико на картине. Проделав всё это, Атлантида представила себе, как моргает нарисованная девочка и усиленно моргнула сама. Было довольно темно, света из коридора не хватало, Атлантида не знала, получилось ли у нарисованной Атлантиды моргнуть. Но удовлетворение от проделанной шутки она получила. Тем более что толстяк залепетал:
– Что это? Не может быть! А-а-а…
– Всё. Иди, я устала от тебя, – снова высунулась Атлантида из рамы, чтобы толстяк её слышал. – И смотри мне…
Она выкинула Николая Андреевича вон.
***
Толстяк сдержал слово. Он действительно начал строительство музея на том самом месте, где раньше хотел поставить игровой центр. Чего ему это стоило: убедить чиновников, обосновать, сделать новую смету, и вообще состряпать новую документацию, Атлантида не знала. Этот вопрос её не интересовал. Дело двигалось, её это устраивало. А Николай Андреевич старался, как мог, опасаясь, что мёртвая девочка придёт за ним, если он будет артачиться.
Пока строители работали над музеем, Атлантида создавала лабиринт. Это оказалось не так легко, как она сперва думала. Начала она с того, что подчинила своей воле ничего не подозревающие картины. Некоторые поддавались легко, как, например, «Ковбой», другие – не очень, как «Дама в Красном». И пока шёл этот процесс, девочка конструировала в мире картин с помощью кисти и красок всевозможные комнаты, коридоры, ловушки.
Пролетело два года. Атлантиде должно было уже исполниться двенадцать. Как раз на день её рождения было назначено открытие музея.
– Ура! Наконец-то! – ликовала она: если жертву удастся поймать прямо сегодня, будет замечательно.
Вдруг Атлантида почувствовала внутри себя нечто такое, о чём и не подозревала раньше. Ей стало жалко будущую жертву. Ребёнку, попавшему сюда из мира людей, придётся туго. Наверное, так же трудно будет теперь и ей вне мира картин. Не так уже здесь плохо. «Вернусь, – решила она, – Только сначала отомщу».
Картину под названием «Атлантида» повесили на втором этаже музея, в особом «почётном» месте, накрыв ажурной черной шалью, но не для того, чтобы придать таинственности Звездочеевскому живописному шедевру, а «в честь неисполнившегося двенадцатого дня рождения девочки». Именно так выразился пухлый усатый человек, наверное, как решила Атлантида, директор музея.
«Эх, спасибо, конечно, – подумала она с досадой, – но это будет мешать выбрать жертву, а выбрать нужно непременно, находясь именно в своей картине, а не в чужой, и смотреть своими глазами, а не глазами Цветика или Пастушка».
