bannerbannerbanner
Зима в Мадриде

Кристофер Джон Сэнсом
Зима в Мадриде

Полная версия

– Muy bien, muchas gracias[11], – сказал Гарри и положил в шляпу песету.

Крупный мужчина, сидевший рядом, сказал им что-то по-испански.

– О чем он? – шепотом спросил Берни у Гарри.

– Говорит, они поют о гнете землевладельцев.

Рабочий разглядывал их с веселым интересом.

– Это хорошо, – запинаясь, произнес по-испански Берни.

Здоровяк одобрительно кивнул и протянул руку сначала Берни, потом Гарри. Она была твердая и мозолистая.

– Педро Мера Гарсия, – представился мужчина. – Вы откуда?

– Inglaterra. – Берни вынул из кармана свою партийную карточку. – Partido Laborista Inglés[12].

Педро широко улыбнулся:

– ¡Bienvenidos, compadres![13]

Так началась дружба Берни с семьей Мера. Они относились к нему как к товарищу, а аполитичного Гарри считали его немного слабоумным кузеном. В начале сентября, незадолго до их возвращения в Англию, выдался один визит к Мера, особенно запомнившийся Гарри. Вечерами стало прохладнее, Берни сидел на балконе с Педро, его женой Инес и их старшим сыном Антонио. Парень, ровесник Гарри и Берни, как и отец, был профсоюзным активистом на кирпичном заводе. Внутри, в гостиной, Гарри учил трехлетнюю Кармелу английским словам. Ее десятилетний брат Франсиско, истощенный туберкулезом, смотрел большими усталыми глазами на сестру, которая сидела на подлокотнике кресла Гарри и с зачарованной торжественностью повторяла странные звуки.

Наконец ей это наскучило, и она отправилась играть в куклы. Гарри вышел на маленький балкон и окинул взглядом площадь, где поднимал и кружил пыль долгожданный ветер. Снизу донеслись голоса. Продавец пива фальцетом предлагал свой товар. В темнеющем небе белыми вспышками на фоне черепичных крыш мелькали голуби.

– Помоги мне, Гарри, – сказал Берни. – Я хочу спросить Педро, выиграет ли завтра правительство на голосовании о доверии.

Гарри спросил, и Педро кивнул:

– Должно выиграть. Но президент ищет любой предлог, лишь бы избавиться от Асаньи. Он согласен с монархистами, что даже те жалкие реформы, которые Асанья пытается проводить, – это нападки на их права.

Антонио горько рассмеялся:

– Что они сделают, если мы когда-нибудь по-настоящему бросим им вызов? – Он покачал головой. – Под их предложением аграрной реформы нет никакой финансовой базы, потому что Асанья не станет повышать налоги. Люди обозлены и чувствуют себя обманутыми.

– Теперь у вас республика, – сказал Берни, – Испания не должна идти на попятный.

– Я считаю, – кивнул Педро, – социалистам нужно выйти из правительства, устроить выборы, взять приличное большинство мест. Тогда мы и посмотрим.

– Но позволят ли вам руководить страной правящие классы? Не привлекут ли они армию?

Педро протянул Берни сигарету. В Испании тот начал курить.

– Пусть попробуют, – сказал Педро. – Пусть попробуют, тогда увидят, чем мы им ответим.

На следующий день Гарри и Берни пошли в кортесы смотреть, как проходит голосование о доверии. Вокруг здания парламента собралась огромная толпа, но Педро помог им получить пропуска. Служитель провел их по гулкой мраморной лестнице на галерею над палатой. На синих скамьях теснились депутаты в костюмах и сюртуках. Лидер левых либералов Асанья говорил сильным и страстным голосом, рубя воздух короткой рукой. В зависимости от политического уклона газеты описывали его либо как чудовище с жабьей мордой, либо как отца Республики, но Гарри подумал: какая же у него непримечательная внешность. Говорил он горячо, зажигательно. Высказывал какую-нибудь мысль и поворачивался к сидевшим позади него депутатам, которые аплодировали и одобрительно вскрикивали. Асанья проводил рукой по курчавым седым волосам и продолжал перечислять достижения Республики. Гарри изучал сидевших внизу людей, узнавал политиков-социалистов, лица которых видел в газетах: круглое и толстое – Прието, неожиданно буржуазный с виду, с квадратным лицом и седыми усами Ларго Кабальеро. Его вдруг охватил восторг.

– Посмотри, как они оживленны! – шепнул он Берни.

Тот повернулся к нему со злым, перекошенным от презрения лицом и с горячностью проговорил:

– Это жалкий театр! Глянь на них. Миллионы испанцев хотят достойной жизни, а получают этот цирк! – Он посмотрел на рябящее море голов внизу. – Нужно что-то посильнее, если мы собираемся построить социализм. Давай уйдем отсюда.

Вечером они пошли в бар в Сентро. Берни был сердит и настроен цинично.

– Демократия! – зло сказал он. – Она только засасывает людей в коррумпированную буржуазную систему. В Англии то же самое.

– Но чтобы сделать из Испании современную страну, потребуются годы, – возразил Гарри. – И какова альтернатива? Революция и кровопролитие, как в России?

– Рабочие должны взять дело в свои руки. – Берни посмотрел на Гарри и вздохнул. – Ладно, пошли обратно в хостел. Уже поздно.

Они молча плелись по улице, оба немного пьяные. В номере было душно, и Берни, сняв рубашку, вышел на балкон. Две проститутки в цветастых халатах сидели напротив и пили.

– ¡Ay, inglés! ¿Por que no juegues con nosotros?[14] – крикнули они через улицу.

– Я не могу! – весело крикнул в ответ Берни. – У меня нет денег!

– Нам не нужны деньги! Мы всегда так говорим, если красивый блондин придет к нам отдохнуть!

Женщины рассмеялись. Берни тоже. Он повернулся к другу – Гарри было неловко, он пребывал в легком шоке.

– Представь! – воскликнул Берни.

Они уже не одну неделю смеялись над тем, как будут развлекаться с испанскими проститутками, но это была бравада, ничего подобного они так и не сделали.

– Нет. Боже, Берни, еще подцепишь какую-нибудь заразу!

– Струсил? – усмехнулся Берни и провел рукой по густым светлым волосам, бицепс на его руке заиграл.

– Я не хочу заниматься этим с парой пьяных шлюх! – вспыхнул Гарри. – К тому же им нужен ты, а не я.

В нем вскипела ревность, как иногда бывало. В Берни было что-то такое, чего не хватало ему самому: энергия, дерзость, жажда жизни.

– Они бы и тебя пригласили, если бы ты вышел на балкон.

– Не ходи, – сказал Гарри. – Ты можешь чем-нибудь заразиться.

Глаза Берни восторженно загорелись.

– Я иду. Пошли. Последний шанс. – Он хохотнул и улыбнулся другу. – Гарри, мальчик, тебе нужно научиться жить. Учись жить.

Два дня спустя они покинули Мадрид. Антонио Мера помог им отнести багаж на станцию.

Приятели пересели на другой трамвай на Пуэрта-де-Толедо. Было послеобеденное время, сиеста, залитые солнцем улицы обезлюдели. Мимо медленно проехал грузовик с ярко раскрашенным полотняным кузовом и надписью на боку: «La Barraca»[15].

– Это новый театр Лорки для народа, – пояснил Антонио, высокий темноволосый молодой человек, крепко сбитый, как и его отец, и слегка усмехнулся. – Там собираются ставить Кальдерона для крестьян.

– Но это же хорошо, – сказал Гарри. – По-моему, Республика как раз реформировала образование.

– Они закрыли иезуитские школы, – пожал плечами Антонио, – а новых не хватает. Старая история: буржуазные партии не хотят брать налоги с богатых, чтобы оплачивать образование бедняков.

Невдалеке раздался треск, похожий на хлопки в автомобильном двигателе. Звук повторился дважды, ближе. Из боковой улицы выбежал парень не старше Берни и Гарри, одетый во фланелевые брюки и темную рубашку – дорогую для Карабанчеля одежду. Лицо у беглеца было испуганное, глаза навыкате, он обливался потом. Промчавшись по улице, парень скрылся в переулке.

– Кто это? – спросил Гарри.

Антонио сделал глубокий вдох:

– Могу предположить, один из фашистов Редондо[16].

Появились еще двое парней в жилетах и рабочих брюках. Один держал в руке что-то маленькое и темное. Гарри смотрел на него разинув рот, и постепенно до него доходило, что это пистолет.

– Туда! – крикнул Антонио, указывая в ту сторону, где скрылся беглец в темной рубашке. – Он удрал туда!

 

– ¡Gracias, compadre![17] – Парень отсалютовал пистолетом, и напарники убежали.

Гарри, затаив дыхание, ждал новых выстрелов, но их не последовало.

– Они хотели убить его, – произнес он шокированным шепотом.

На секунду лицо Антонио омрачилось чувством вины, потом он нахмурился:

– Он из ХОНС[18]. Мы не допустим, чтобы здесь укоренились фашисты.

– А кто были другие?

– Коммунисты. Они поклялись остановить их. Я желаю им удачи.

– Они правы, – согласился Берни. – Фашисты – паразиты, хуже их нет.

– Но он всего лишь мальчишка, – возразил Гарри. – Безоружный.

– Все у них нормально с оружием, – горько рассмеялся Антонио. – Но испанские рабочие не унизятся до такого, как итальянцы.

Подошел трамвай – самый обычный звенящий трамвай, и молодые люди сели в него. Гарри внимательно посмотрел на Антонио. Тот выглядел усталым; вечером его ждала очередная смена на кирпичном заводе. Гарри с грустью подумал, что у Берни больше общего с этим парнем, чем с ним.

Гарри лежал на кровати, слезы щипали уголки его глаз. Он вспомнил, как в поезде по дороге домой Берни сказал, что не собирается возвращаться в Кембридж. Мол, с него хватит этой жизни в отрыве от реальных событий, он отправится в Лондон, где идет классовая борьба. Гарри надеялся, что друг передумает, но этого не случилось. Осенью Берни не вернулся в Кембридж. Некоторое время они переписывались, но послания Берни, где он рассказывал о забастовках и антифашистских демонстрациях, были столь же чужды Гарри, как и истории о темных делишках Сэнди Форсайта, и через некоторое время переписка прервалась.

Гарри встал, его охватило беспокойство. Нужно было уйти из этой квартиры, тишина действовала ему на нервы. Он умылся, сменил рубашку и спустился по темной лестнице.

На площади было тихо, слабо пахло то ли мочой из углов, то ли неисправной канализацией. Гарри вспомнил картинку у себя на стене, какой романтический налет она придавала жизни в нужде. В 1931-м он был молод и наивен, но его привязанность к образу, запечатленному на открытке, сохранилась: девушка, улыбающаяся цыгану. В тридцать первом он думал, что изображенная сценка скоро останется в прошлом. Как и Берни, он надеялся, что Испания пойдет по пути прогресса. Однако Республика привела к хаосу, потом к Гражданской войне, а теперь – к фашизму. Гарри остановился перед витриной пекарни. Там мало что было: несколько простых батонов – barras de pan – и ни одного пирожного, которые так любят испанцы. Однажды Берни слопал пять штук за день, а вечером заел паэльей, и ему было очень плохо.

Мимо прошли двое рабочих, они окинули Гарри враждебными взглядами. Еще бы, он был в хорошо сшитом пиджаке и галстуке. На углу площади он заметил церковь, сожженную, вероятно, в 1936-м. Богато украшеный фасад еще стоял, но крыша обвалилась, сквозь поросшие сорняками оконные проемы виднелось небо. Крупное объявление, написанное ярким карандашом, сообщало, что месса проводится в соседнем доме священника. Оттуда доносились слова Символа веры. ¡Arriba España! – «Вперед, Испания!» – таким призывом завершалось объявление.

Гарри уже немного ориентировался. Если пойдет вверх, окажется на Пласа-Майор. По пути находился «Эль торо» – бар, где они познакомились с Педро, некогда прибежище социалистов. Он отправился туда, на узкой улице его шаги подзвучивало гулкое эхо, приятный вечерний ветерок холодил кожу. Хорошо, что он решил прогуляться.

«Эль торо» был на месте, снаружи болталась вывеска в форме головы быка. Гарри немного помялся у дверей и вошел. За девять лет тут ничего не изменилось: бычьи головы на стенах, старые черно-белые, пожелтевшие от табачного дыма афиши с объявлениями о давнишних корридах. Социалисты не одобряли это развлечение, но вино у хозяина было хорошее, и он оказывал им поддержку, так что они тоже слегка ему потакали.

Внутри сидело всего несколько завсегдатаев, пожилых мужчин в беретах. Они недружелюбно уставились на Гарри. Молодого энергичного хозяина заведения, которого Гарри помнил снующим взад-вперед за стойкой бара, теперь не было. Вместо него там стоял коренастый мужчина средних лет с тяжелым квадратным лицом. Он вопросительно склонил голову:

– ¿Señor?

Гарри заказал стакан красного вина, порылся в кармане в поисках непривычных монет, на которых были изображены, как и повсюду, фалангистские ярмо и стрелы. Бармен поставил перед ним напиток.

– ¿Alemán? – спросил он: немец?

– No. Inglés.

Бармен приподнял брови и отвернулся. Гарри отошел от стойки и сел на лавку, взял брошенный кем-то экземпляр фалангистской газеты «Арриба» – тонкая бумага зашуршала у него в руках. На первой полосе фотография: испанский пограничник жмет руку немецкому офицеру на Пиренейской дороге. В статье говорилось о вечной дружбе и о том, как фюрер и каудильо будут вместе решать будущее Западного Средиземноморья. Гарри глотнул вина, оно было терпкое и кислое, как уксус.

Рассматривая снимок, это безмолвное торжество Нового порядка, он вспомнил, как однажды сказал Берни, что отстаивает ценности Руквуда. Вероятно, тогда его слова прозвучали напыщенно. Берни досадливо рассмеялся и ответил, что Руквуд был тренировочной площадкой для капиталистической элиты.

«Может, и так, – подумал Гарри, – но эта элита лучше гитлеровской».

Несмотря ни на что, это правда. Ему вспомнились сюжеты кинохроники о том, как в Германии старые евреи подметали улицы зубными щетками под смех толпы.

Он поднял взгляд. Бармен тихо разговаривал с парой пожилых мужчин. Они то и дело поглядывали на него. Гарри заставил себя допить вино и встал.

– Adiós, – попрощался он, но ответа не последовало.

Теперь на улице было более многолюдно: хорошо одетые офисные работники, представители среднего класса, расходились по домам. Гарри прошел под аркой и остановился на Пласа-Майор, в центре старого Мадрида, где устраивались праздники и объявляли приговоры. Два больших фонтана не работали, однако вокруг широкой площади по-прежнему располагались кафе, за маленькими уличными столиками тут и там сидели конторские клерки – кто с кофе, кто с бренди. Хотя даже здесь витрины магазинов были полупустые, а краска облезала со стен старых зданий. Нищие жались к дверям заведений. По площади кружила пара гвардейцев.

Гарри стоял в нерешительности и раздумывал, не выпить ли кофе. Зажигались уличные фонари, слабые и белесые. Гарри помнил, как легко заблудиться на узких улочках или подвернуть ногу, угодив в выбоину на дороге. К нему приблизилась пара нищих. Он отвернулся.

Миновав площадь, Гарри заметил, что шедшая впереди женщина застыла на месте спиной к нему: дорогое белое платье, рыжие волосы прикрыты шляпкой. Он тоже остановился, удивленный. Это точно была Барбара. Это ее волосы, ее походка. Женщина снова двинулась вперед и быстро свернула в боковую улицу; она явно спешила, и вскоре ее фигура уже превратилась в смутное белое пятно в сумеречной тьме.

Гарри кинулся было за ней, потом остановился на углу в нерешительности. Едва ли это Барбара, зачем ей здесь оставаться? И она никогда бы так не оделась.

Глава 5

В то утро Барбара проснулась как обычно: когда часы на церкви напротив пробили семь. Ощутила тепло Сэнди рядом с собой, ее щека лежала на его плече. Она пошевелилась и нежно закряхтела, как ребенок. Потом вспомнила, и ее пронзил стыд. Сегодня у нее встреча с доверенным лицом Маркби – кульминация всей той лжи, которую она ему наплела.

Сэнди повернулся с улыбкой, глаза у него от сна припухли.

– Доброе утро, дорогуша.

– Привет, Сэнди.

Она нежно провела рукой по его небритой колючей щеке.

– Нужно вставать, – вздохнул он. – У меня встреча в девять.

– Позавтракай хорошенько, Сэнди. Пусть Пилар что-нибудь тебе приготовит.

Он потер глаза:

– Ладно. Я возьму кофе по пути. – Сэнди наклонился к ней с игривой улыбкой. – Оставлю тебя с твоим английским завтраком. Можешь съесть все кукурузные хлопья.

Сэнди поцеловал ее – усы щекотнули верхнюю губу, – встал и открыл платяной шкаф рядом с постелью. Пока он стоял и выбирал одежду, Барбара наблюдала, как играют мышцы на его широкой груди и плоском рельефном животе. Сэнди не делал специальных упражнений и ел что придется. Как ему удавалось сохранять фигуру, оставалось загадкой. Заметив, что Барбара разглядывает его, Сэнди улыбнулся уголком рта, как Кларк Гейбл:

– Мне вернуться в постель?

– Тебе нужно идти. Что сегодня, Еврейский комитет?

– Да. Прибыло пять новых семей. Без ничего. Из вещей только то, что им удалось унести с собой из Франции.

– Будь осторожен, Сэнди. Не огорчай режим.

– Франко не до антиеврейской пропаганды. Ему приходится поспевать за Гитлером.

– Лучше бы ты разрешил мне помочь. У меня гораздо больше опыта в работе с беженцами.

– Это занятие для дипломатов, а не для женщины. Ты знаешь, как относятся к этому испанцы.

Барбара серьезно посмотрела на него:

– Это хорошее дело, Сэнди. То, чем ты занимаешься.

– Замаливаю грехи, – улыбнулся он. – Вернусь поздно, у меня встреча в горном министерстве на весь день.

Сэнди отошел к туалетному столику. На таком расстоянии его лицо потеряло четкость линий: Барбара была без очков. Он повесил костюм на спинку стула и, мягко ступая, прошел в ванную. Барбара потянулась за сигаретой и курила лежа, пока он мылся. Сэнди вернулся к ней выбритый и одетый. Подошел к кровати и наклонился поцеловать ее, щеки у него теперь были гладкие.

– Ну пока, – сказал он.

– Это ты научил меня лениться, Сэнди, – печально улыбнулась Барбара.

– Чем сегодня займешься?

– Ничем особенным. Планировала попозже пойти в Прадо.

Она подумала, не заметит ли Сэнди легкий трепет, проникший в ее голос с этой ложью, однако он только погладил ее по щеке и прошагал к двери; очертания его фигуры снова расплылись.

Барбара познакомилась с Маркби на обеде, который они устроили три недели назад. Большинство гостей составляли правительственные чиновники и их жены. Когда женщины ушли из-за стола, мужчины завели разговор о делах, а потом, может быть, затянули бы какую-нибудь фалангистскую песню. Но среди них был один журналист, Терри Маркби, репортер «Дейли экспресс», с которым Сэнди познакомился в баре, куда часто захаживали фалангисты. Это был похожий на мышь мужчина средних лет, смокинг болтался на нем как на вешалке. Казалось, его все время тошнит, и Барбара, пожалев беднягу, спросила, над чем он сейчас работает. Журналист наклонился к ней.

– Пытаюсь узнать о концлагерях для республиканских узников, – сказал он тихо с сильным бристольским акцентом. – Бивербрук[19] не принял бы такой материал во время Гражданской войны, но теперь ситуация изменилась.

– Я кое-что слышала, – осторожно проговорила Барбара. – Но будь это правдой, уверена, Красный Крест что-нибудь разнюхал бы. Видите ли, раньше я там работала. Во время Гражданской войны.

– Правда? – Маркби посмотрел на нее с удивлением.

Барбара знала, что в тот вечер была еще более неловкой, чем обычно, слышала ошибки в своем испанском, а выходя из кухни, куда заглянула проверить, как дела у Пилар, машинально протерла о подол платья запотевшие очки, за что поймала на себе сердитый взгляд Сэнди.

– Да, работала, – подтвердила она немного резко. – И если бы пропадало много людей, они бы знали.

– На чьей вы были стороне?

– На обеих, в разное время.

– Кровавая история.

– Что делать, Гражданская война. Испанцы против испанцев. Вам нужно это учитывать, если хотите понимать, что здесь происходит.

 

Журналист говорил тихо. Сбоку от него Инес Вилар Гуэста возглавила громкий диспут дам о спросе на нейлоновые чулки.

– После победы Франко начались массовые аресты, – сказал Маркби. – Родственники решили, что арестованных расстреляли, но многих отправили в лагеря. И немало людей попали в тюрьмы во время войны, их записали в число пропавших без вести и сочли убитыми. А Франко использует узников в качестве рабочей силы.

Барбара нахмурилась. Она так долго убеждала себя, что, раз Франко победил, его нужно поддерживать, помогать ему перестраивать Испанию. Но ей становилось все труднее закрывать глаза на происходящее вокруг. Она понимала, что в словах Маркби есть доля правды.

– У вас есть доказательства? – спросила Барбара. – Откуда у вас такие сведения?

Маркби покачал головой:

– Простите. Не могу вам сказать. Я не вправе раскрыть свои источники. – Он обвел усталым взглядом гостей. – Особенно здесь.

Барбара замялась, потом понизила голос до шепота:

– Я знала одного человека, которого объявили пропавшим без вести и сочли убитым. В тысяча девятьсот тридцать седьмом при Хараме. Воевал в Британском батальоне интербригад.

– На стороне республиканцев? – Маркби вскинул белесые брови.

– Я никогда не разделяла его политических взглядов. Политикой я не занимаюсь. Но он мертв, – бесстрастно добавила Барбара. – Просто его тело не нашли. Битва при Хараме была ужасной, тысячи погибших. Тысячи.

Даже теперь, три года спустя, у нее появлялась тяжесть в груди при мысли об этом.

Маркби задумчиво склонил голову набок:

– Большинство пленных иностранцев отправили домой, но, я слышал, некоторых проскочили. Если назовете мне его имя и звание, я, вероятно, смогу что-нибудь узнать. Военнопленных содержат в отдельном лагере, рядом с Куэнкой.

Барбара обвела взглядом гостей. Женщины окружили важного чиновника из Министерства снабжения и требовали, чтобы тот достал им нейлоновые чулки. Сегодня вечером она видела новую Испанию в ее худших проявлениях, жадную и коррумпированную. Сидевший во главе стола Сэнди улыбался всем присутствующим, снисходительно и саркастически. Такого рода уверенность в себе дает обучение в частной школе. Вдруг Барбару поразила мысль, что, хотя ему всего тридцать один, в рубашке с галстуком-бабочкой, с усами, с напомаженными и зачесанными назад волосами, Сэнди выглядит старше лет на десять. Все дело в том, как он себя подает.

Она повернулась к Маркби и тяжело вздохнула:

– В этом нет смысла. Берни погиб.

– Да, если он был при Хараме, вероятность, что он выжил, крайне мала. И все же никогда не знаешь. Попытка не пытка. – Журналист улыбнулся ей.

«Он прав, – подумала Барбара, – надо использовать даже малейший шанс».

– Его звали Бернард Пайпер, – быстро проговорила она. – Он был рядовой. Только…

– Что?

– Не возбуждайте ложных надежд.

Маркби посмотрел на нее пытливым журналистским взглядом:

– Мне бы не хотелось делать этого, миссис Форсайт. Шансы крайне малы. Но стоит попробовать.

Барбара кивнула. Маркби снова оглядел компанию – смокинги и изысканные платья вперемежку с военной формой, – потом обратил внимательный оценивающий взгляд на Барбару:

– Вы теперь вращаетесь в иных кругах.

– Меня отправили работать в зону, находившуюся под контролем националистов, после того как Берни… пропал. Там я познакомилась с Сэнди.

Маркби кивнул на гостей:

– Друзьям вашего мужа может не понравиться, что вы интересуетесь судьбой военнопленного.

– Да, – поколебавшись, сказала Барбара.

– Предоставьте это мне, – ободряюще улыбнулся ей журналист. – Посмотрим, смогу ли я что-нибудь узнать. Entre nous[20].

Она посмотрела ему в глаза:

– Сомневаюсь, что из этого у вас получится материал.

– Пользуюсь любой возможностью помочь собрату-англичанину, – пожал плечами Маркби.

Он улыбнулся милой, до странности невинной улыбкой, хотя, конечно, вовсе не был невинен.

«Если он найдет Берни и эта история всплывет, для меня здесь все закончится», – подумала Барбара.

Она вдруг с изумлением поняла, что, если бы Берни оказался жив, остальное потеряло бы для нее всякое значение.

Барбара встала с постели и надела шелковый халат, который Сэнди подарил ей на прошлое Рождество. Она открыла окно; день снова был жаркий, сад весь в ярких цветах. Странно было думать, что через шесть недель наступит зима с туманами и заморозками.

Наткнувшись на стул, Барбара выругалась и достала из ящика туалетного столика очки. Посмотрелась в зеркало. Сэнди просил, чтобы она по возможности обходилась без них и запомнила, где что расположено в доме, чтобы не натыкаться на разные вещи.

– Было бы здорово, дорогая, – сказал он, – если бы ты уверенно здесь ходила, встречала гостей и никто не знал бы, что ты немного близорука.

Сэнди раздул из ее очков целую историю, он ненавидел, когда она их надевала, и хотя Барбара их тоже терпеть не могла, но носила, когда оставалась одна. Они были ей необходимы.

– Вот проклятье! – бормотала она, снимая бигуди и расчесывая густые рыжие, струящиеся волнами локоны.

Парикмахер оказался настоящим мастером, теперь ее волосы всегда лежали отлично. Барбара тщательно накрасилась: наложила тени, которые подчеркивали ее ясные зеленые глаза, припудрилась, чтобы выделить скулы. Всему этому ее научил Сэнди.

– Ты сама можешь решать, как тебе выглядеть, – сказал он. – Пусть люди видят тебя такой, какой ты хочешь им показаться. Если, конечно, хочешь.

Она с неохотой доверялась ему, но он не отступался и был прав: впервые в жизни Барбара, очень робко, подвергла сомнению свою убежденность в том, что она некрасива. Даже с Берни она с трудом понимала, что он в ней находил, несмотря на его бесконечные любовные заверения. На глаза навернулись слезы. Она быстро сморгнула их. Сегодня нужно быть сильной, с ясной головой.

Встреча с посланцем Маркби была назначена на вечер. Барбара собиралась сперва пойти в Прадо; ей невыносима была мысль о том, что придется сидеть весь день дома и ждать. Она надела лучшее выходное платье – белое с розами. В дверь постучали, и явилась Пилар. У девушки было круглое угрюмое лицо и кудрявые черные волосы, упрямо выбивавшиеся из-под шапочки горничной. Барбара обратилась к ней по-испански:

– Пилар, приготовь, пожалуйста, завтрак. Сегодня посытнее: тост, апельсиновый сок и яйца, будь добра.

– Сока нет, сеньора, вчера в магазинах его не было.

– Ничего. Попроси приходящую работницу позже за ним сходить. Сделаешь?

Девушка ушла. Барбаре хотелось, чтобы она хотя бы иногда улыбалась. Но вероятно, Пилар потеряла родных во время Гражданской войны, как почти все здесь. Барбара подумала, что иногда улавливает слабую нотку презрения в голосе Пилар, когда та называет ее «сеньора», будто знает, что они с Сэнди не по-настоящему женаты. Она уверяла себя, что это игра воображения. Ей никогда еще не приходилось иметь дела со слугами, и, впервые оказавшись в этом доме, Барбара ощущала неловкость в присутствии Пилар, нервничала и заискивала перед ней. Сэнди сказал, что ей нужно отдавать распоряжения ясно и четко, сохранять дистанцию. «Им самим так больше нравится, любимая». Барбара помнила, как Мария Эрейра говорила ей: «Никогда не доверяй слугам: они все из крестьян и половина – красные». При этом сама Мария была женщина добрая, работала волонтером со стариками при церкви.

Прикурив еще одну сигарету, Барбара спустилась к завтраку и своим хлопьям, которые Сэнди каким-то чудом раздобыл в полуголодном Мадриде.

Когда в 1936 году в Испании разразилась Гражданская война, Барбара уже три года работала в женевском штабе Красного Креста в отделе перемещенных лиц – разыскивала пропавших в Восточной Европе членов разделенных во время Первой мировой семей. Она сопоставляла имена и данные, писала письма в министерства внутренних дел от Риги до Будапешта. Ей удалось свести достаточно много людей, чтобы считать свой труд не напрасным. Даже в тех случаях, когда выяснялось, что пропавшие без вести погибли. По крайней мере, родственники узнавали об этом.

Сперва Барбара с большим энтузиазмом отнеслась к новой работе, это была серьезная перемена, ведь свою карьеру она начала медсестрой в Бирмингеме, а на это место попала благодаря тому, что несколько лет сотрудничала с британским Красным Крестом. Однако через четыре года ей наскучило заниматься пропавшими без вести. Барбаре было двадцать шесть, скоро тридцать, она начала опасаться, что превратится в окаменелость среди своих папок с делами и вялой скуки Швейцарии, а потому пошла на собеседование с каким-то швейцарским чиновником в аккуратный кабинет с видом на спокойное голубое озеро.

– В Испании плохо, – сказал он ей. – Тысячи людей оказались по разные стороны фронта и разлучены со своими родными. Мы отправляем туда медицинские средства и пытаемся организовывать обмены. Но война идет жестокая. Русские и немцы постепенно вовлекаются в нее.

Чиновник посмотрел на Барбару усталыми глазами поверх очков с полукруглыми стеклами. Все надежды девятнадцатого года, что Первая мировая действительно покончит с войнами навсегда, рассыпались. Сначала Муссолини в Абиссинии, теперь вот это.

– Я хотела бы отправиться туда, сэр, – твердо заявила Барбара.

Она приехала в невыносимо жаркий Мадрид в сентябре 1936-го. Войска Франко надвигались с юга. Колониальная армия марокканцев, которую немцы самолетами перебросили через Гибралтар, стояла в семидесяти милях от города, а сам он был полон беженцев. Обтрепанные люди из pueblos[21] целыми семьями с потерянным видом брели по улицам и тащили огромные тюки со своим скарбом или жались друг к другу на ослиных повозках. Теперь Барбара своими глазами увидела хаос войны. Ей никогда не забыть старика с вытаращенными от ужаса глазами, который прошел мимо нее в тот самый первый день, неся с собой все, что у него осталось: закинутый на плечо грязный матрас и канарейку в деревянной клетке. Он стал для нее символом всех беженцев, лишенных крова, затянутых в круговерть войны.

Красные милиционеры – обычные мадридцы – проезжали на грохочущих грузовиках и автобусах в сторону фронта, военной формой им служили рабочие комбинезоны и красные шейные платки. Сидя в кузовах машин, они потрясали своим очень старым с виду оружием и выкрикивали лозунг республиканцев «¡No pasarán!». Сердце Барбары, верившей в мир превыше всего, обливалось слезами за них всех. И за себя тоже, потому что ей было страшно: ее пугали хаос, истории об ужасной жестокости обеих сторон, фашистские самолеты, которые стали появляться в небе, отчего люди застывали на месте и запрокидывали голову, а иногда бежали в метро, ища укрытия. Однажды она видела, как падали бомбы, после чего всю западную часть города заволокло дымом. Европа много лет страшилась бомбардировок городов, теперь они стали реальностью.

Миссия Красного Креста базировалась в небольшом офисе в центре. Это был оазис здравомыслия, где полдюжины мужчин и женщин, в большинстве швейцарцы, тяжело трудились – распределяли медикаменты и возвращали детей в семьи беженцев. Хотя Барбара не говорила по-испански, ее французский был достаточно хорош, и ее понимали, это облегчало работу.

– Нам нужна помощь в пересылке беженцев, – сказал ей на второй день директор, господин Дюмерже. – Сотни детей разлучены со своими семьями. Есть целая группа малышей из Бургоса, они были в летнем лагере в Гвадарраме. Мы хотим поменять их на детей из Мадрида, застрявших в Севилье.

Директор, молодой человек с усталым круглым лицом, тоже был швейцарцем, спокойным и серьезным, как все они. Барбара понимала, что паникует, и это на нее не похоже. В Бирмингеме все говорили: «Барб – наша надежда и опора». Нужно было собраться. Она откинула со лба непослушную прядь кудрявых рыжих волос и ответила:

11Прекрасно, большое спасибо (исп.).
12Англия. Английская Лейбористская партия (исп.).
13Добро пожаловать, друзья! (исп.)
14Эй, англичанин! Не хочешь поразвлечься с нами? (исп.)
15Балаган (исп.).
16Онесимо Редондо (1905–1936) – один из основателей испанского фашизма.
17Спасибо, друг! (исп.)
18ХОНС – Союзы национал-синдикалистского наступления, одна из фашистских группировок в Испании.
19Уильям Эйткен Бивербрук (1879–1964) – английский политический деятель, министр, издатель, предприниматель, создатель газетно-издательского концерна, в который входил ежедневник «Дейли экспресс».
20Между нами (фр.).
21Деревни (исп.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37 
Рейтинг@Mail.ru